Это было далеким летом 1966 года. Мы с тогдашним редактором "Молодежи Алтая" Юрием Майоровым на редакционном УАЗике возвращались из Ташанты, где на советско-монгольской границе встречали делегацию монгольской молодежи, направлявшуюся в Манжерок на фестиваль дружбы. Пустынный Чуйский тракт, по которому изредка проносились встречные машины, величественные горы, густо-синее, безоблачное небо навевали неторопливые раздумья. Неподалеку от Шебалино мы увидели впереди медленно бредущих по обочине тракта двух путников. Один был высоким, черноволосым, другой значительно ниже ростом, в выгоревшей клетчатой рубашке, шел босиком, с ботинками, перекинутыми через плечо. Подъезжая ближе, я попристальнее вгляделся в невысокого путника, чья фигура и походка показались мне очень знакомыми. Я не поверил своим глазам: да это же Коля Рубцов! Как он здесь оказался? Еще две недели назад мы с ним в компании бывших моряков в Москве, в общежитии литинститута, отмечали День Военно-Морского флота. Тогда и речи не было о том, что Николай собирается на Алтай, а он - вот он! - Останови, Мишаня, - попросил я водителя. Когда, не меньше нас удивленные, путники увидели распахнувшуюся перед ними дверку и забрались в машину, расспросам не было конца. - Как ты здесь оказался? - спросил я Николая. - Да вот, хожу по земле, - смеясь, ответил тот и представил нам своего спутника, тогда еще студента Горно-Алтайского пединститута, большого друга алтайских поэтов Валерия Чичинова. До Горно-Алтайска было еще далеко, поэтому времени для разговора у нас хватало. - А я тут уже и стихи написал, - неожиданно признался Николай. - Хочешь, почитаю? К тому времени с Рубцовым мы были знакомы более двух лет. Он учился в Литературном институте им. А.М. Горького, я - на Высших литературных курсах Союза писателей СССР. Сблизила нас не только принадлежность к цеху стихотворцев, но и флотская служба - Николай отслужил срочную на Северном флоте, я - на Балтийском, поэтому добрые, доверительные отношения сложились у нас сразу. Нередко после занятий собирались с друзьями в общежитии то у меня, то у Рубцова. Появлялась гитара или гармонь, и Николай, поудобней устроившись, начинал своим негромким, проникновенным голосом напевать:
В горнице моей светло, Или... Да разве упомнишь, сколько песен было тогда перепето! Ну и, конечно, были стихи, чаще, разумеется, те, которым "не светило" увидеть свет в пору жесточайшей цензуры... Вот почему предложение Николая почитать новые стихи в машине было вполне естественным. К тому же стихотворение, судя по всему, было навеяно мудрым величием Чуйского тракта.
Здесь первый человек произошел, распевно читал Николай, по-рубцовски мягко, не нажимая на отдельные строчки и слова. Позднее, когда стихотворение, названное поэтом "Старая дорога", вошло в его сборник, эти строки звучали уже по-иному: Здесь русский дух в веках произошел, И ничего на ней не происходит... Не знаю, как кому, но первый вариант мне казался сильнее. Но тут уж, как говорится, дело автора. В тот свой единственный, к сожалению, приезд на Алтай Николай Рубцов опубликовал в "Молодежке" подборку стихотворений "В горной долине цветы", написал прекрасные стихи о Бии, Катуни, да и кто теперь скажет, какие еще поэтические находки навеял гениальному поэту наш щедрый край, но в поэтическом портрете Алтая штрихи Николая Рубцова остались навсегда... Идут годы... Нынче Николаю Рубцову исполнилось бы шестьдесят. И когда среди добрых, заслуженных слов о славном русском поэте нет-нет, да услышишь гнусное, завистливое шипение удрученных своей бездарностью эстетствующих снобов, невольно присоединяешься к отповеди, данной им современником Николая Рубцова русским поэтом Станиславом Куняевым:
Литературная шпана, |