Вообще-то его звали
Васькой. С тех самых пор, как привела его за руку Нюрка
в самый длиннющий барак, что все валился, валился набок, а никак свалиться не
мог. Жила Нюрка одна в крайней комнатенке, тихо-спокойно. Пока одна жила. А Васька появился - всем
весело стало: то он на каких-то радостях шумит-поет, то вдруг посуду бить об
стены да пол вздумает. Нюрку не слышно, а он
разоряется: - Я те покажу! Я те
надену красное платье! Перед каким таким хахалем
ходишь, выламываешься?! Ревновал, значит. И когда Нюрка дочь ему родила, не остановился. Правда, назвал ее
Васька Нюркой. В честь матери ее. Жили. Года
прибавлял Васька, а полное имя себе так и не заработал. Васька да Васька. Таким
и в дом новый переехал. Это когда барак снесли и всем его жильцам в одном
подъезде квартиры дали. Не стали разъединять - свыклись люди, породнились. В этой-то новой
квартире Васька и запил как следует. Он и раньше этим баловался, но не так: с
получки или там на праздники. Нюрка еще в первые годы
попротивилась было, да разве его пересилишь? Однажды
разошелся, в пылу кулачищем ей под глаз сунул - первый синяк припечатал. - Знай место свое! - сказал. Нюрка пожила с ним еще, а потом вдруг
взяла да и уехала с дочерью на Север. К кому, зачем - никто не понял. А только
уехала, и Васька ее след потерял. Бился сначала, матерился
как мог, а то начинал плакаться соседям, мол, стерва такая - не мать, дите
родное от отца увела, на хахаля его променяла. Его вразумляли: - Дочь без тебя
вырастет, чего стонешь? И не с хахалем она укатила, а
от тебя, шалапута, сбежала. - И правильно
сделала, - злила его Ольга, кума. - Я бы тоже такого бросила. - Ты бы бросила! Ты
бы уж, конечно! - задыхался Васька от ее слов и громко хлопал своей дверью. Все
знали, что Васька запьет. Запивал теперь он
шумно. До скандалов и участкового милиционера. Два раза его стригли и
заставляли улицы мести. Мел, зубами скрипел, а время проходило - свое брал. В
такие дни, когда он гулять начинал, все женское население поодиночке из
подъезда выходить не решалось. - А-а-а! Знаете,
чье сало съели! - гремел внизу Васька, - я вот вас! Никого он, конечно,
не трогал, но и жизни спокойной от него никому не было. Отбуянив, Васька шел к Нюркиной
сестре Анне на третий этаж и уж там отводил свою душеньку. Анна Ваську жалела,
не гнала. Уговаривала все: - Ты б, Василий,
остепенился. Ну чо теперь
сделаешь - не вернется она. - Вернется, стерва! Уже давно б вернулась, да боится, что я ее не приму. - Ой, и ври больше!
- всплескивала руками Анна. Нюрка писала ей письма
часто. Про него все спрашивала, Анне деньги слала. А чтоб вернуться - никогда!
Так и говорила в письмах: «Хватит, нажилась. Его могила-то не исправит, дурака такого». Муж Анны Ваську не
терпел. Уставал он: язва желудка вечно мучила, на Васькино приглашение выпить
сердито отмахивался: - Ты бугай и ни
черта с тобой водка не делает. Жрешь, а все - здоровый. - Во мне микробов нету, - отвечал ему Васька и, правда, чувствовал в себе
силу, как в молодости. Иногда он затихал. Ходил
в белой рубашке, причесанный, деловитый. В такие дни
вечерами соседи с балконов слышали, как Васька, сидя на лавочке у себя под
окнами, разговаривает: - Эх ты, сопля
зеленая, ты вот на меня чего смотришь эдак? - Ничего. - Нет, смотришь!
Думаешь, Васька - конченый, да? Васька без водки жить не может, да? А я бросил
ее заразу. Мне это - раз плюнуть. - Уж и бросили? -
неуверенно переспрашивал парнишка из соседнего подъезда. Обычно с Васькой
разговаривали только из соседних подъездов. Свои
уходили подальше от скандалов. - Бросил, -
утверждал Васька и трезво дышал на парнишку. - Вот! После пускался в
рассуждения, стараясь как-нибудь обойтись без крепких слов: - Ее отчего пьют, ты думаешь? - Не знаю, - честно
говорил парнишка и поднимался со скамейки. - Погодь ты! - садил его снова Васька и объяснял: - Ее пьют с горя - раз,
для веселья - два... Вот был я на море, ты море видел? Черное
видел? - Нет. - А я видел, - врал
Васька. Надо сказать - трезвый Васька врал намного чаще, чем выпивший. Врал
красиво, мечтательно. Наверное, очень хотел, чтоб это все, о чем он врет, у
него в жизни было. - Целое лето жил там. В лучшем санатории! Коричневый аж стал. - Запился в доску, вот и стал коричневый, - не выдержала кума
Ольга. Она всегда подгадывала быть в это время на балконе. Можно поспорить
безнаказанно. - Эх, кума, ну чего
ты встреваешь, где не надо! - А чо трепешься? - Да я, правда же, был. - Ну да! Я тебя сызмальства знаю. Такое бы запомнила. Еще скажи, что ты в
Париж летал. На днях ты про Париж Максутову все долдонил. - Ты, куда, иди, а?
Не то я сейчас... - А что ты сейчас?
Ну что? - Я тебе окна
поразбиваю! - обещал Васька и снова начинал про море. Однажды Васька
подрался с мужем Анны да так того разукрасил и еще
мимоходом двух мужиков задел, что все терпенье у соседей кончилось и взялись
они Ваську из квартиры выселять. Кума Ольга написала заявление, так, мол, и
так, мы бы сами-то еще ничего, по-свойски потерпели этого дебошира,
а вот детей - жалко. Они, малюсенькие, страдают ни за что ни про что от Васьки:
ругань его слушают. «Свихнулся он у нас, товарищ начальник, - написала Ольга. -
Сами мы его не исправим, не выходит, а вместе жить уже невмоготу. Просим Вас от
нас его изолировать». Так и написала -
«изолировать». Ваську больше всего это слово разозлило. И то, что прямо под
этим словом целых девять подписей жильцов поместилось. - Ни все, однако, -
отметил Васька и, скандаля, все старался припомнить, кто против него, а кто
воздержался. - Завтра снесем
письмо в милицию, - пообещала кума Ольга вечером с балкона и тут же захлопнула
двери, потому что Васька только и ждал ее появления. Дня через два, уже
поздно, часов в одиннадцать, Анна получила телеграмму: «Прилетаю
воскресенье рейс... встречай Нюра». Ахнула и первым
долгом кинулась к Василию. Тот уже завалился спать, и Анна едва его растолкала. - Летит Нюрка-то! - сунула ему телеграмму Анна, и Ваську словно
ошпарили. - Ты чо? Ты не врешь? - закричал он и сорвался с постели. - Ты
брось, я за такие шуточки тебе, знаешь! - Слепой, что ли?
Читай! Васька сел, прочел
телеграмму еще и еще раз, зачем-то попробовал расшифровать цифры в уголке и
чертыхнулся: - Пишут тоже,
неизвестно откуда! - С Севера. Она ж
там живет, - погладила Анна Васькино плечо. - Ты, знаешь что, Вась, ты давай
сейчас не спи, прибери квартиру-то. А хочешь, я помогу? - Нет, иди. Я сам.
Пол вот мыть нечем, у тебя под порогом мешковина. Принеси-ка. Утром Васька вышел
на улицу шелковым. В белой рубахе, брюки глаженые. Ну, не мужик - золото. Ходил
у подъезда и караулил соседей. Скоро начнут выходить на работу, поговорить
надо. Первым хлопнул
дверью кандидат наук с четвертого этажа. - Привет, - бросил
он Ваське по-дружески и хотел было свернуть за угол.
Васька шел следом, соображал: «Кандидат этот с Нюркой
разговаривать не станет - не до нас ему». Но все-таки остановил: - У меня жена
прилетает, - сказал Васька, взяв кандидата за локоть. - Ну? - удивился
тот. - Поздравляю. - Так ты это, ты ей
про драку не скажи. - А когда драка
была? С кем? - Ну даешь! - помотал Васька головой. - Записался там совсем.
Была драка-то. - Не скажу, ладно,
- потряс кандидат Васькину руку и еще раз поздравил с возвращением жены. Через минуту вышла
с большущей сумкой соседка со второго этажа - Горошиха. «Как же, расхватают
все на базаре, тебе не оставят», - подумал про себя Васька, обернувшись к Горошихе, но на его лице уже обозначилась улыбка. - Ты чего это, с
утра набрался? - посторонилась Горошиха. - А и нет! -
расставил руки Васька. - Я тебя хочу просить, знаешь о чем? - Уж не денег ли
занять? Так я тоже в милицию бумагу подписывала. Не дам! - Не денег, -
сморщился Васька. - Нюрка прилетает, так ты того,
смолчи, а? - Ну и ну, -
округлила глаза Горошиха и присела на лавочку. -
Расскажи-ка. - Да чо рассказывать? Дала телеграмму: «Встречай. Скучаю.
Надоело тут». - Скучаю? Так и
написала, а? - Так и написала, -
торопливо говорил Васька, хватая уже за рукав Петра-плотника. - Чего ты? -
рванулся тот, - некогда мне! - Нюрка прилетает. Ты ей про драку, и вообще, что выселять
меня решили, не говори, а? Я ведь и тебя мазнул, ты уж прости... - Ладно, - хмуро
пообещал Петр. - Ты мою предупреди. С ней труднее тебе
будет. Муж Анны Ваську не
погнал, когда тот явился с просьбой. Сказал: - Пережду. Опосля рассчитаемся. - И Васька знал - переждет. А вот
Ольга... - Кума! - третий
раз стучал к ней Васька. - Открой, кума! - Иди, откуда
пришел, - отвечала она сразу за дверью, будто и не отходила от нее. - Я по-хорошему! - Знаю тебя. Ты
хорошим и в пеленках не был. - Уж так и не был?
- возмущался Васька. - А что? Рожа только у тебя и есть, что человеческая. За рожу Нюрка в тебя и втрескалась. А больше ничего. - Чо работать не могу, что ли? Да про меня, кого хошь спроси, на работе скажут - золотой мужик! - кипятился
у двери Васька. - Такие же, как ты, и скажут. Выпивохи. - Я, кума, от горя,
- брал себя в руки Василий, - у тебя нет детей, ты не поймешь. - Куда мне! Понять!
Только тебе-то дите ни к чему досталось. Ты его до ума все одно не довел бы, шалапут. Бросил бы пить - кто против тебя
что имел бы? Живи, не мешай другим жить. - Брошу, кума.
Клянусь тебе - брошу! - Ври больше, -
отходила Ольга в дальнюю комнату. Одну ее Василию не
удалось уломать до самого того часа, когда Нюрка
подкатила к дому в такси. Приезд отмечали
вечером. Анна собрала у себя самых близких и тех, кто не так сильно против
Василия. Кое-кого успела даже подговорить замолвить за Ваську несколько добрых
слов. - Он же не со зла,
он уж уродился такой! - упрашивала она. - Да ладно, -
обещали ей. Пили не сильно
много - боялась Анна, как бы что не случилось. Все еду подставляла - благо
осень щедрая оказалась. И бегала, и суетилась, и Василия то и дело за рукав
дергала: - Ты это, совсем не
бери. Для виду разве. - Ага, - подмигивал
тот. Нюрка сидела на другом конце стола.
Василий все ее разглядывал. Четыре года ведь, как сбежала, а не старится.
Климат там, что ли, хороший? - А? - Что, Вась? - Климат, говорю,
как там? - Вроде бы ничего.
Кислороду маловато, - поворачивала к нему Нюра свою
прибранную голову. «Стерва,
красивая, а!» - вздыхал про себя Васька и чувствовал, как прежняя, куда там
прежняя, - удесятеренная ревность берет его опять за печенку. - Лысеют там,
слышал? - не глядя на Нюрку снова
спрашивал Василий, а сам думал: «Если живет с кем - проговорится же, как
пить дать, проговорится». - Вроде бы не
лысеют, - отвечала Нюрка. Гости все-таки
захмелели. А захмелев, стали совсем добрыми и
счастливыми. Горошиха, так та будто себе слово дала -
свести Василия с женой. Завела: - Ты, Нюр, зря это, честное мое слово, зря. Ты, поди, уж все там передумала, а? - О чем это? - не
поняла Нюра. - Васька-то у нас -
золото. Не веришь? Ну не верь. Слушайте сюда все, эй вы! Правда, Васька у нас -
золото? - Правда, -
нестройно откликнулись гости, и Горошиха
вдохновилась: - Я, сама знаешь,
рядом с ним работаю. Захожу однажды в их ларек, опосля
иду по территории и что вижу? Нет, вы слушайте сюда! Я вижу Васькин портрет!
Красавец! Висит и улыбается. В передовиках, значит, Васька твой! «Ну
загнула!» - задохнулся от неожиданности Васька, но прерывать Горошиху не стал. - Да чо тут говорить. Ты же сама знаешь, какой он трудяга. Вот весной, видела, тебе показали, а? Анна?
Показала, какие он себе костюмы отхватил? Посмотри, Нюр.
У вас там, на вашем Севере, таких днем с огнем не сыщешь.
И еще... - Нюр, - потянула за рукав бабка Наталья, которая письма про
Ваську не подписывала, потому как вообще писать не
умела, - Нюр, а мы тут его чуть не женили. Вовремя ты
заявилась. Он-то и смотреть не смотрит, а ходит мимо
одна. Говорит: «Прибрать бы надо мужика. Добрый мужик пропадает!» «Про кого это она?
- не сообразил сразу Василий, а сообразив, усмехнулся:
ай да бабка Наталья, знает, чем ходить». Через час Василия
возвели в герои. Мужики тоже расщедрились. Правда, поскупее,
но линию гнули одну: - Может, и выпивает,
редко видим. Но, знаешь, ведь без присмотра он. Другой бы на его месте уже в
канавах валялся, а Васька что? Он молодец, он вот ремонт недавно сам делал. И только муж Анны
да сама Анна молчали. Уже после, когда Василий ушел на свой первый этаж,
обнадеженный и немного счастливый, они, сев за убранный стол, кликнули Нюру для разговора. Человек - он
человек и есть. Поди его пойми. Так думали некоторые
Васькины соседи, так думал о них Васька, лежа в своей особенно нынче холодной
постели. Ох и думал же Васька этой ночью! Обо всем. Гадкое лезло из памяти и хорошее. И не знал он, чего же
больше-то в его жизни: гадкого или хорошего. И не знал он, чего ему вообще-то
надо. Чего он хочет. А хотел Васька прежде всего увидеть девчонку свою. Нюрка не взяла ее, испугалась, видно, что не уедет назад.
Фотографию дала только. Вон какая она большущая!
Говорит, в музыкальной учится. Без отца учится! Как она, вообще-то, без отца? Хотел еще он сейчас
- рядом Нюру. Не было для Васьки кроме нее баб. Ни
одна не пригрелась. Своя, она и есть своя. «Зараза», - крутанулся
Васька на скрипучей кровати и зарылся головой в подушку. Через неделю Нюра улетала. Весь день паковала она какие-то свертки с
фруктами да овощами, ходила прощаться по соседям, долго, правда, не сидела у
них, но и к Василию не шла. Он взял на работе отгул и маялся
то в квартире своей, то на лавочке. Все не клеился у них с Нюрой
разговор, будто не к нему она приехала, а к Анне. Витька, племянник,
забежал, правда, вчера и сказал Василию: - Тетка зовет меня
с собой пожить. Там, говорит, здорово! - Как с собой? Она
что, не думает назад? - А я почем знаю? -
хлопнул дверью Витька. - Не думает, - сел
Василий к столу и подпер кулаками голову. - Да чего же ей, дуре,
надо там, на Севере-то? ...Прощались
сдержанно. Василий вынес ее коробки, уложил в багажник такси, хотел в аэропорт
ехать, да Нюра тихо попросила: - Не надо. Анна с мужем тоже
сели в такси. Помахали Василию, будто это они улетают. Ладно
хоть не улыбались. Потом машина зачем-то посигналила и, развернувшись круто,
свернула за угол. Василий не тронулся
с места. Он как-то не увидел своего такого права ни сесть в эту машину, ни хотя
бы помахать вслед рукой, ни даже пойти на дорогу и поглядеть, как она, эта
машина, исчезает и исчезает в потоке таких же других. Постоял, повернул к дому
и в подъезд. И даже не заметил, как его кума Ольга отпрянула с балкона в
комнату, когда он повернул к двери, и задернула штору. Он этого не заметил. |