В странствиях по Сибири я давно искал случая
посмотреть Алтайские горы с Бухтарминским краем, привольную местность,
обладающую прекрасным климатом, которая вполне может быть названа Сибирской
Швейцарией. В 1878 году, проехав пространство монотонных и
бесконечных сибирских степей на Бийско-Каменогорском тракте, я коснулся наконец
предгорий Алтая. Прекрасная зеленая равнина Алея уступала место новой природе. Подъезжая к этим предгорьям и впиваясь взором в
лазурную даль летнего воздуха, дрожащего и волнующегося над почвой, разогретой
лучами жгучего летнего солнца, мы внезапно увидели синие абрисы далеких гор,
которые выступали как бы массивные пресс-папье на бесконечно стелющейся
равнине. Приближение массивных величественных громад вместо обыкновенных горок,
к которым мы присмотрелись, и производит особое тревожное и приятное ощущение.
Я никогда не забуду первого подъема на горы и созерцание окружающего вида.
Первое впечатление – самое живое впечатление. Хотя горы едва обрисовывались, но место заметно
становилось волнистое. Несколько раз в своем воображении я сравнивал эти волны,
лежащие как продолжение далеких возвышенностей, со складками огромной зеленой
мантии, спускающейся с царственных алтайских высот в долины. К моему удивлению, в местном наречии я нашел совершенно
тождественное название «подол горы». Множество алтайских деревень расположены
на подоле, или на шлейфе[1], этой
горной мантии[2].
Среди видимых гор постепенно проступала темно-синяя или сизая сопка - это была
Синюха Западного Алтая (название Синюхи, слишком распространенное на Алтае,
применительно к покрытым хвоями горам); настоящая Синюха была исторической
замечательностью Алтая. Пока горы были видны, верст за 20 или 30, на зеленых
полях, там и здесь, начали появляться каменные обнажения - это были куски
неправильных камней; чем далее, тем более их было набросано в самом причудливом
беспорядке: они выступали остроконечными ребрами, валунами или накиданными
кучами, но они не были безжизненными массами, порождавшими бесплодие каменистой
пустыни; напротив, около каждого из них выбегала свежая зелень, ютилась
березка, а иногда эти пирамиды осеняло величественное дерево, охватывая живыми
корнями подножия камней. В этих сочетаниях камней люди живого воображения
отыскивали сходство со стволами, мертвыми головами, профилями застывших
животных, башнями, развалинами древних замков и т. д. Чем далее в горы, тем
рельефнее выходят каменные обнажения; появляются скалы известняка, гранита,
мрамора. Иногда это виды целых разрушенных городов и крепостей, целые поля
каких-то немых и фантастических изваяний природы, перемежающихся с зеленью.
Роскошная растительность осеняет их: здесь видна цветущая жимолость, акация,
калина, черемуха, а поля усеяны пестрыми и яркими цветами. Такова местность
близ деревни Саушки при приближении к Колыванскому озеру и Колыванскому заводу. Колыванское
озеро и гора Синюха с расположенной у подножия ее Колыванскою фабрикою - две
первые замечательные местности, останавливающие взор путешественников в
преддвериях Алтая. <...> Колыванское озеро и Колыванская фабрика редко
посещаются проезжими, потому что они расположены в глуши и вдали от главного
сибирского тракта, но кто из путешественников заглядывал сюда, выносил самые
яркие, самые неожиданные впечатления. Колыванское озеро, расположенное среди полуразрушенных,
выветрившихся гранитных пород, перемежающихся с полями свежей зелени и
живописными лесками, окружено романтическим пейзажем и производит
фантастическое обаяние. <...> Мы видели это озеро в тихую погоду, когда розовые и
голубые блики тихо скользили по нём; светлая зелень то там, то здесь обрамляла
берега, уставленные причудливыми пирамидальными скалами, как бы из сложенных
друидских[3]
жертвенников, за которыми виднелись целые парки, рощи, луга, уходя вдаль и
сливаясь с синевою зубчатых, причудливых гор. Местами на берегу лежали целые
чаши и валуны гранита; чистые воды озера вымывали крупный гранитный песок.
Безмолвие. Но тихие сменяющиеся переливы цветов, отражение причудливых контуров
в воде делали вид действительно оригинальным. К сожалению, окружающее было пустынно: здесь нет
швейцарских шале[4],
беседок, скамеек, памятников, надписей; какой-то полуразрушенный навес около
одинокой скалы сохранял след посещений местных любителей природы. Окружающие
деревни слишком погружены в неустанные заботы о хлебе; среди горькой
крестьянской жизни им не до прекрасных видов. Поэтому Алтай отличается от
настоящей Швейцарии тем, что здесь, чтобы полюбоваться прекрасным берегом
реки, приходится пробираться через
грязную скотскую стайку - как не раз приходилось нам - или среди
величественных, чарующих душу картин оставаться одинокому, подавленному
природою. Это впечатление пустыни, грозной и торжественной, свойственное
сибирской, не оживляемой присутствием человека природе, создает несколько
грустно-меланхолическое настроение, но рядом с набожно-созерцательным. Вы
видите, что пустыня здесь беседует только с богом. Иногда вид угрюмых гор производит тягостное
впечатление, испытываемое, когда темные горы, как синие чудовища или огромные
киты, окружают, сдавливают долину. Порою кажется: вот-вот они дохнут,
пошевелятся; может быть, таково чувство зарождающегося в душе человека
пантеизма[5].
<...> Горный алтайский район переживает еще переходную
эпоху после крепостного заводского труда. Следы горького прошлого кое-где видны
ясно; нередко в заводских селениях встречаются отставные мастеровые, хилые,
старые и больные. Если среди здоровых рабочих вы встречаете обыкновенные
признаки бедности, то отставные мастеровые - голый пролетариат завода и уличные
нищие, оставленные здесь как наследие крепостного права. Это беспомощные
старики в отрепьях, изможденные, с высохшими руками, иногда выгнившими глазами,
выкрикивающие хриплые жалобы, - валяющиеся в ногах и молящие о пропитании.
<...> Вид этих людей, как и быта приниженных, хилых фабричных, составляет
поразительный контраст с земледельческим населением окружающих деревень, где
доселе сохранилась сильная раса. Тип заводских мастеровых и фабричных резко
отличается от соседних крестьян. Фабричные мастеровые отличаются от рабочих
рудников и заводов, последние исключительно заняты тяжелыми земляными
рудничными работами и плавкой металла. Одна жизнь - циклопов, другая -
саламандр[6]. Эти
заводские рабочие носят местное название «бергалов»[7].
Бергал - грозное имя окружных местностей. Тип настоящего бергала контраст
робких мастеровых Колыванской фабрики. <...> Бергал в работе зверь.
Пустую, но напрасную обиду ни за что не снесет. Выругает так, что любая барыня,
услыхав, упала бы в обморок, или еще хуже - угостит палкой или ломом. Слыша над
собой вечно брань, он сам олицетворенная хула. Человек давно без собственности,
без будущности, он беззаветен, беспечен, разгулен, дерзок; вечно с насмешкой на
устах; он не привык к жалости, ибо он не видел ее; озлобленный, беспощадный, он
гроза, куда появляется. Этот заводской пролетарий давно потерял образ мирного,
благодушного крестьянина. <...> Над Алтаем носятся еще легенды о недавних прошлых
временах крепостного заводского труда. Сядешь где-нибудь на завалинку под
навесом в жаркий день и слушаешь от стариков повесть о бывших управителях,
заводских распорядках, повинностях возить руду, обжигать уголь. Нередко эти
рассказы, ведущиеся тихо, незлобиво, пробуждают невольную дрожь. Страшное
время, благо тебе, что ты кануло в вечность! Да не повторишься ты более над
бедным русским народом! Сильная алтайская раса, однако, не исчезла сразу.
Память об алтайских богатырях сохранилась в рассказе о карганских разбойниках. В конце прошлого столетия в самых дебрях Алтая, около
Карганского хребта, по реке Каргану[8],
впадающей в реку Чарыш, была поставлена каменоломня. Здесь начали ломать
знаменитые яшмы, окружное крестьянское население, в том числе деревня
Карганская, привлечены были к повинности. Дикая и грандиозная местность
окружала Карган и соседнюю деревню Чечулиху. К югу от Чарыша тянутся Карганские
белки, к северу - Бащалацкие[9]. Эти
хребты доходят до снеговой линии, и белые пятна снега лежат на высотах целое
лето; горные реки и ручьи летят здесь со страшным шумом; на каждом шагу
вздымаются дикие скалы. Но окрестности представляют до того величественный вид,
что заставляют забывать об опасности. Здесь-то в борьбе с природой
развертывались могучие силы крестьянства. Они поднимались на горы, опускались в
бездны и везли отсюда огромные камни. Что за порода людей воспиталась здесь,
можно судить по силачам братьям Белоусовым, которые должны играть роль в
дальнейшем рассказе. Старший брат поднимал, говорят, щуром (ломом) двадцатипятипудовые
глыбы камней; младший брат был подобной же силы, а сестра их останавливала на
бегу коня за гриву. Такие люди жили в Каргане. Долго там было тихо и смирно,
послушно доставлялся камень, чудодейственно добываемый из неприступных высот.
Вдруг до заводского начальства в Колывани донесся слух: «Карган взбунтовался и
ушел разбойничать». Предводителями явились силачи братья Белоусовы. Предание говорит, что было двадцать разбойников, все
молодец к молодцу. - Зачем же, дедушка, ушли они? - спрашиваете вы
маститого рассказчика. - Свое царство хотели в Белках основать. - Какое же они царство в Белках могли основать? - Воли захотелось, работа не под силу стала. Силачи
были Белоусовы и с ними Чахловы, никого не страшились; выйдут в долину, начнут
стрелять, скот у крестьян забирали, порох, винтовки, а потом уйдут опять в
горы; в пещерах спасались. Наконец, казака убили. Начальство согнало страсть
народу: 400 человек крестьян было да 100 казаков. Разбойники кинулись в хребты,
где невозможно было пройти; они взбирались сами, привязывали лошадей на арканы
и поднимали их через белки. Но их повсюду преследовали. При переправе через
одну речку убит был старший брат. Наконец, разбойников окружили - пришлось
сдаться. «Не вяжите нас, так пойдем, веревки не помогут!» - говорил один из
Белоусовых, зная свою силу. Его связали сыромятными ремнями. «Крепче», - говорил
он. Но когда был связан, он выпрямился и ремни лопнули, только огромные
деревянные вилы остались надетыми на плечи и привязанные к ним руки спереди да
деревянные колодки на ногах. Усмирили эту силу. Белоусовы были жестоко наказаны и
сосланы. <... > Самое мрачное время миновало для Алтая с
освобождением подзаводского населения 19 февраля 1861 года. Алтай переживает
еще переходную эпоху, но заря новой жизни уже золотит вершины его прекрасных
гор более светлыми лучами будущего. Отовсюду в плодоносные долины Алтая
спускаются трудолюбивые переселенцы-колонисты, стекаясь со всех сторон земли
русской и ища здесь приволья после тяжкого малоземелья. Приветливы эти луга,
бесконечны пространства, душисты и ароматичны травы, весело и ярко светит на
них божье солнце, снует трудолюбивая пчела и несет пахучий мед в раскинувшиеся
сотнями ульи алтайских пасек; желтеет нива на склонах мягких зеленых гор,
шахматами красуются эти поля, наливается пышно колос на девственной почве, дающей
огромные урожаи. Да будет благословен новый труд твой, русский пахарь; надо же
снять тебе когда-нибудь полную жатву! 8 мая 1880 г. ПРИМЕЧАНИЕ Впервые опубликовано в журнале «Русское богатство»,
1880, № 8. Печатается с сокращениями по изданию: Литературное наследство
Сибири. Т. IV. Новосибирск, 1979. С. 110-123. [1] Н. М. Ядринцев использует многозначность слова «шлейф», которое, с одной стороны, обозначает «длинный, волочащийся сзади подол женского платья», а с другой - является геологическим термином, которым называют «полосу рыхлых отложений, окаймляющих подножие какой-либо возвышенности или хребта» (Краткая географическая энциклопедия. Т. 14. М., 1964. С. 391). [2] «Горной мантией» автор метафорически называет заросли лесов на горных склонах. Мантия - широкая длинная одежда (до пят) в виде плаща. [3] Друиды - жрецы у кельтов, древнего народа, жившего в Галлии, поклонявшегося культу природы. [4] Шале - сельский домик в горах Швейцарии. [5] Так возникла древняя религия. Доселе у алтайских инородцев Алтай - живое существо. (Прим. Н. М. Ядринцева.) Пантеизм - религиозные и философские учения, отождествляющие бога с природой и рассматривающие природу как воплощение божества. [6] Циклопы - в поэмах Гомера «Илиада» и «Одиссея» циклопы представлены как племя гордых и злых великанов, обитающих в глубоких пещерах. У Н. М. Ядринцева циклопами названы дерзкие, сильные и грозные для окружающих «бергалы», горнорабочие. Их противоположностью в очерке являются «робкие мастеровые Колыванской фабрики», «хилые фабричные», которых писатель сравнивает с саламандрами - хвостатыми земноводными, похожими на ящериц, т. е. пугливыми, маленькими и безвредными существами. [7] Бергал - искаж. бергарбайтер (нем.) - горнорабочий. [8] Карган - в настоящее время река Коргон, Коргонский хребет на юге Алтайского края и в Республике Алтай. [9] Бащалацкие белки - в настоящее время название пишется иначе: Бащелакский хребет. |