Источник: Материалы переданы редакцией журнала «Алтай»

Вторушин С.В. ЛЕШИЙ Повесть

Home

1 2 3 4 5

6 7 8 9 10

11 12 13 14 15

16 17 18

1

Огромный бурый медведь, косолапо переваливаясь, неторопливо шел по краю поляны, то и дело припадая мордой к земле и чутко принюхиваясь к тому, что оставили здесь другие обитатели тайги. Но пока ничто не привлекало его внимания. Ночью под деревьями бегали мыши, оставив после себя резкий, неприятный запах. На ветке кедра совсем недавно кормилась белка, насорившая на земле свежей шелухой от спелых шишек. Чуть дальше виднелся еле заметный след лося. Зверь прошел вечером. Его запах давно выветрился. Лишь в углублениях мха, вдавленного копытами, медведь учуял следы ускользнувшей добычи.

Он несколько раз ткнулся в них, но вдруг внезапно остановился, вскинул морду и стал двигать кончиком носа, втягивая в ноздри хрупкий, уже обожженный первыми утренними заморозками воздух. От реки, которую медведь считал границей своих владений, раздавалось странное тарахтение. Однажды ему уже приходилось защищать там территорию от другого медведя. Вздыбив загривки, они поднялись на задние лапы и, обдавая друг друга смердящим запахом оскаленных пастей, схватились на берегу яростно и беспощадно. Страшный рык раскатился над рекой и лесом, оба были в слюне и пене, летящей из забитых шерстью окровавленных пастей. Пришелец, получивший несколько глубоких ран на загривке и шее, не выдержал, свалился в воду и уплыл восвояси. Но и хозяину досталось. Половина правого уха была оторвана, левая лапа прокушена, с правого кровоточащего плеча свешивался кусок кожи. Прямо на месте битвы медведь лег на истоптанную, выдранную с корнем траву, и, не спуская глаз с противоположного берега, начал зализывать раны горячим шершавым языком. Обширные владения требовалось защищать. Отлежавшись, он подошел к высокому кедру и, встав на дыбы, сделал на нем когтями передних лап глубокие царапины.

Четыре года назад, как раз там, где раздавалось тарахтение, медведь открыл лосиный переход. Было это прозрачным утром с легким холодком, ощущаемом в воздухе и на земле. Такие дни иногда выдаются на севере в самом конце осени. Случается, что эта удивительная погода с уже остывшим солнцем, но ясными, довольно теплыми днями стоит добрую неделю, словно природа нарочно тянет прощание с окончательно ушедшим летом.

След лося медведь обнаружил внезапно. Его запах так резко ударил в ноздри, что хищник мгновенно замер и, не шевелясь, повел глазами по сторонам. Он тут же определил, где стоит лось, хотя и не видел его - мешали заросли молодого кедровника. Лось был не более чем в десяти метрах. Медведь уже осторожно поднял переднюю лапу, чтобы сделать неслышный шаг в его направлении, как со стороны реки раздался топот. От берега прямо на него шли две лосихи. Медведь прижался к земле, слившись с осыпавшейся хвоей и бурым мхом, и стал ждать. Лосихи неспешной трусцой направлялись к лосю. Когда они, ничего не подозревая, открыто и безопасно подошли к кедровнику, медведь, распрямившись, словно гигантская пружина, обрушился на спину ближайшей из них. Лосиха попыталась сделать отчаянный прыжок в сторону, но было поздно. Страшным ударом медведь переломил ей позвоночник, она сначала рухнула на колени, потом завалилась на бок. Вторая лосиха, бежавшая в нескольких метрах сзади, не успела даже отвернуть. Не осознав, что произошло, она чуть не налетела на медведя, потом сделала огромный прыжок в сторону и тут же скрылась за кедровником.

Опытным движением схватив лосиху зубами за загривок, медведь, пятясь, оттащил ее в кедровый подрост. Затем нагреб на нее мох и ветки и, отойдя метров на тридцать, лег отдыхать. Он растянулся на земле, вытянув задние лапы и подложив под голову левую переднюю. Медведь ни о чем не думал, ничего не вспоминал. Он ощущал такое же блаженство, которое чувствуют люди после удачно проведенного дня или хорошо выполненной работы. Незаметно для себя медведь уснул. Спал он долго. И, если бы не ощущение голода, пробудившееся в нем, он, по всей вероятности, не встал бы в этот день вообще. Поднявшись и отряхнувшись, медведь потянул носом воздух и тут же почувствовал запах убитой лосихи. Настороженно постояв несколько минут и не услышав ничего подозрительного, он направился к ней.

Не выпотрошенный лось портится быстро. Запах начавшегося тления, ударяя в ноздри, раздражал зверя. Медведь разгреб с лосихи натасканный им мусор и, обойдя ее вокруг и обнюхав, остановился около живота. Ткнувшись в него носом, он сначала лизнул сухую шерсть и только после этого вонзил огромные желтые клыки в лосиное брюхо. Мотая головой, медведь попытался оторвать кусок, но это ему не удалось. Тогда он уперся в лосиху лапами и резко откинул назад свою крупную тупорылую голову. И сразу почувствовал на языке вкус приторно сладковатого мяса. Это возбудило зверя. Он злобно набросился на лосиху, словно она была еще жива и оказывала сопротивление.

Выев весь живот, медведь лег на этот раз прямо у своей жертвы и так проспал до утра. Утром он сходил к реке напиться, затем снова принялся за добычу. Так продолжалось пять дней. Доев лосиху, медведь отправился к берлоге. Она была на склоне небольшого бугра под верхушкой сваленного бурей кедра. Медведь вырыл там небольшое углубление, выстелил его мхом и сухой травой.

Почти полдня он ходил на почтительном расстоянии от берлоги, пытаясь выяснить - не подстерегает ли его здесь опасность, и только после этого приблизился к упавшему кедру. Он еще постоял около него, озираясь по сторонам, потом, пригнувшись, залез под дерево на приготовленную постель.

На следующий день пошел мокрый снег. Медведь проснулся под самый вечер, вылез из-под кедра и, побродив часа два по тайге, исключительно для того, чтобы прочистить кишечник, вернулся в берлогу. Он повторял эту процедуру несколько дней. Земля еще успевала впитывать талый снег, но медведь отмечал, что с каждым его пробуждением тайга становилась все холоднее и холоднее. В один из вечеров ударил мороз и утром вся земля была такой белой, словно ее накрыли сказочным одеялом. Но этого медведь уже не видел. Он крепко спал.

Проснулся он в последних числах апреля, когда снег уже стал ноздреватым и просел от пропитавшей его влаги, а на реке появились широкие забереги. Несколько дней он бесцельно бродил по тайге, пока снова не почувствовал голод. На этот раз это чувство было совсем не таким, как осенью, когда он собирался залечь в спячку. Голод гнал его все дальше и дальше от места зимовки, пока он не вышел на болото, поросшее клюквой. Солнце уже обсушило кочки, на которых она росла, и медведь жадно набросился на прошлогоднюю ягоду, казавшуюся весной особенно сладкой.

Все лето медведь провел на своей обширной территории, ни разу не подходя к берлоге. И только осенью вернулся на берег реки. Незадолго до того, как с севера потянули холода и стал падать мокрый снег, он снова удачно поохотился на лося, завалив на этот раз четырехлетнего быка. Зимняя спячка опять была сладостно-спокойной.

Так продолжалось несколько лет. Сколько, медведь не знал. Опытный охотник определил бы, что ему было не менее двенадцати лет и медведь находился в самом расцвете сил. Это чувствовал и сам зверь. Он хорошо помнил пришельца, пытавшегося поохотиться в его угодьях. Тогда тому удалось уйти, сейчас бы медведь не оставил его в живых.

И вот сегодня кто-то снова нарушил покой тайги. Грохот и гудение, издаваемые вдали, на самом краю владений, насторожили медведя. Они не утихали. И это означало, что тот, кто пришел сюда, не боится его. Постояв несколько минут в раз-думье и прислушиваясь к гулу, медведь направился к реке.

Он шел быстрой неслышной походкой, то и дело поднимая морду и нервно ловя расширенными ноздрями окружающие запахи. Они не несли ничего нового. Но за несколько сот метров от того места, куда стремился медведь, его ноздри поймали резкий, еще ни разу не встреченный им запах. Он не напугал медведя, хотя зверь сбавил ход и пошел осторожнее. Ветер дул со стороны реки и медведь был уверен, что вовремя учует опасность, если она вдруг начнет угрожать ему. Выйдя почти к самому берегу, зверь оторопел.

На большой поляне стояло несколько вагончиков. Рядом с ними расположились трактора и бульдозеры, один из которых работал, противно тарахтя и издавая смердящую вонь. Это ее еще издали уловил медведь. Недалеко от вагончиков на самом берегу в несколько штабелей лежали огромные трубы. И везде суетились люди. Они громко разговаривали, размахивали руками, куда-то уходили и приходили снова. Если бы медведь понимал человеческую речь, он бы услышал, как крепкий, широкоплечий мужик средних лет, выплюнув изо рта папиросу, сказал молодому парню:

- А ну-ка, Дима, попробуй вот эту лесину. Посмотрим, что у нас выйдет.

Парень залез в кабину бульдозера и, прибавив оборотов мотору, двинул машину на высокий столетний кедр, усыпанный шишками. Бульдозер ехал с задранным ножом, скорость его была небольшой, но когда он сходу врезался в дерево, верхушка кедра от удара отломилась, словно ее срезало снарядом, и на кабину бульдозера градом посыпались шишки. Мужик, давший команду бульдозеристу, стал что-то снова показывать ему руками. Бульдозер зарычал, заскрежетал гусеницами и кедр, дрогнув, начал валиться на землю. Когда он упал, мужик радостно потер руки и поднял их.

И тут медведь, молча выглядывавший из-за деревьев, не выдержал. Издав страшный рев, он поднялся на задние лапы, потом опустился на землю и начал бросать из-под себя тяжелые глинистые комья вместе со мхом и травой. Мужик, стоявший рядом с бульдозером, сначала присел от страха, затем бросился к вагончику и уже через минуту оттуда выскочили четверо людей с двустволками. На ходу заталкивая в стволы патроны, они побежали туда, где только что находился медведь. Но зверя там уже не было. Он уходил подальше от вагончиков и бульдозеров, не зная, где теперь будет строить свою берлогу. Одно было ясно: в старой оставаться нельзя.

Мужики добежали до края поляны. На влажной земле были хорошо видны отпечатки громадных медвежьих лап. Остановившись около них, один произнес:

- Унес, курва, роскошную шубу.

Глаза его горели хищным блеском. Он кинулся по медвежьим следам за ближайшие деревья, вернулся оттуда и, тяжело дыша, опустил ружье. От охватившего азарта и вида бывшей перед самым носом и ускользнувшей добычи его бил озноб. Другой высморкался и добавил:

- Ничего, мы его достанем. Далеко не уйдет. Правда, Гудков?

Вращая все еще горящими глазами, Гудков сказал:

- Молю Бога, чтобы не ушел. Такой шкуры у меня еще не было. Не медведь, а леший какой-то.

В это время к ним подошел бульдозерист. Он не видел медведя, не слышал его злобного рыка. Узнав, что зверь был совсем рядом, очень расстроился. Так хотелось ему посмотреть на живого хозяина тайги. Но широкоплечий, не обращая внимания на последние слова Гудкова, хлопнул его по спине тяжелой ладонью:

- Не печалься, Шабанов. Этого зверюгу ты еще увидишь.

А если и не увидишь, небольшая потеря. Зато мы доказали, что наши бульдозеры возьмут эту тайгу. Завтра же начнем расчищать трассу нефтепровода.

2

Димка Шабанов уже подъезжал к первому вагончику, когда с боку дороги выскочил щенок и бросился под гусеницы бульдозера. Димка затормозил, машина заскрежетала и остановилась. Но ему показалось, что было уже поздно. Он открыл кабину, наступил на гусеницу и спрыгнул на землю. Обошел бульдозер и заглянул под него спереди. Мелко дрожа от страха, от непонятного гула, доносившегося сверху, между гусениц сидел щенок и смотрел на него испуганными глазами. Он впервые попал в такую переделку и сейчас не мог сообразить, что с ним случилось. Щенок был маленький, серый, походивший на пушистый комочек с крохотными торчащими ушами. Он смотрел на Димку, не мигая.

- На, на, на, - позвал его Димка и протянул руку.

Но щенок и не попытался стронуться с места. Тогда Димка лег на живот между гусеницами, поймал его за лапу и вытащил наружу. Он никак не мог понять - откуда в безлюдной тайге оказалась собака. Димка взял щенка на руки и погладил по голове. Тот поднял мордочку и лизнул его палец.

- Вот гусь, - сказал Димка, залез вместе со щенком в кабину и поехал ставить бульдозер на площадку.

Строительное управление, в которое устроился Димка, расчищало трассу под нефтепровод. Оно прибыло на берег реки несколько дней назад. Вместе с землеройщиками, как называли Димку и его сослуживцев, здесь высадились и трубопроводчики. Они поселились отдельно, аккуратно расставили жилые вагончики и сразу оборудовали причал, на который стали прибывать баржи с трубами. «Может щенок прибежал от них?» - подумал Димка, но отдавать пушистую животину никому не хотелось. Поставив бульдозер, он взял под мышку щенка и направился в столовую.

- Ну что, Зиночка, - обратился он к золотоволосой поварихе с редкими, светлыми конопушками на лице, - чем кормить сегодня будешь?

- Щи, котлеты, компот, - протараторила Зина, выглядывая в раздаточное окошко.

- Давай щи, две котлеты и два компота.

- А это у тебя что? - спросила Зина, кивнув на щенка.

- Как что? Волк, не видишь, что ли?

- Ну да, волк. Ври больше. - Зина зачерпнула из большой алюминиевой кастрюли поварешку щей, вылила их в тарелку.

- Не веришь, не надо, - сказал Димка как можно равнодушнее. - Волчицу бульдозером задавил. А этого поймал. Остальные разбежались. Котлеты клади в разные тарелки, я ему беру.

- Так я тебе и разрешу поганить посуду, - отрезала Зина. -

У нас и без твоих волков ее не хватает.

- Я тебе за тарелку заплачу, а ты скажешь, что разбила.

Но тарелку Зина не дала. Она положила две котлеты в одну посудину. Димка выхлебал щи, переложил туда котлету и лапшу, поставил под стол и посадил щенка к тарелке. Тот ткнулся мордой в котлету и начал есть. Зина выскочила из кухни.

- Шабанов! - закричала она. - Что ты делаешь? Я Гудкову жаловаться буду.

Она хотела выхватить из-под стола тарелку, но Димка ногой преградил ей путь. Он обнял Зину за талию, повернул к себе и сказал:

- Ну что ты, Зинок, кипятишься? В конце концов нужна нашему городу собака или нет? В каждом порядочном городе имеются свои собаки. У нас ведь даже твой занюханный буфет караулить некому.

3

- Шабанов! - негромко, с ядовитой интонацией в голосе произнес Димкин сосед по вагончику Коровин. - Ты мне ноги мыть будешь.

Соскочив с кровати, он вляпался в котлету, которую съел и уже переварил щенок. Димка открыл глаза, увидел сморщенную физиономию Коровина и опустил руку на пол. Нащупал под кроватью щенка, поднял его и сунул под одеяло. Теперь можно было разговаривать.

- Шабанов! - еще грознее заорал Коровин. - Где твоя падаль? Ты мне за сапоги платить будешь.

Димка понял, что щенок совершил еще одно преступление. Причем, если первое Коровин мог как-то простить, то испорченные сапоги - никогда. К любой вещи, за которую заплатил свой кровный рубль, он относился с величайшим почтением. Чтобы он успокоился, его надо было разозлить еще больше. Такой уж характер был у Коровина.

- Выбрось ты эти сапоги и купи новые, - сказал Димка. - Видел, какие себе купил Гудков?

- Вот ты мне их и купишь, - процедил сквозь зубы Коровин. - Не хихичь, не хихичь. Ты у меня так просто не отвертишься.

- Хапуга ты, - обозлился Димка. - По двадцать тыщ зарабатываешь, а на новые сапоги жалко. В этих ведь ходить стыдно.

- Да, зарабатываю, - зло произнес окончательно вышедший из себя Коровин. - Своим собственным горбом. А ты что заработал, то и пропил.

У Димки с утра всегда было хорошее настроение. Он поглаживал щенка по мягкой шелковистой шерсти и слова Коровина его совершенно не трогали. Единственное, что смущало, Коровин никак не мог остановиться.

- Уж ты лишнего рубля не пропьешь, - сказал Димка, вытаскивая руку из-под одеяла. - А мне деньги ни к чему. Лежит в банке пятьдесят тысяч, так я знакомую попросил, чтобы она их в фунты стерлингов перевела. Она мне по секрету сказала, что скоро денежная реформа будет. Рубль в пять раз упадет.

- Трепло ты, Шабанов, вот что я тебе скажу, - сердито бросил Коровин. - Находка для шпионов. Таких в войну к стенке ставили.

- Вот когда о реформе объявят, тогда и узнаем, кто из нас трепло, - лениво зевнув, ответил Димка.

Коровин взял сапоги двумя пальцами за голенище и пошел из вагончика. Димка соскочил с кровати, присел несколько раз, вытянув вперед руки. Это осталось у него от армии. После демобилизации по старой привычке он делал полный комплекс гимнастических упражнений, теперь же ограничивался только одним. Сунул босые ноги в сапоги и выскочил в тамбур умываться.

В нетопленном вагончике было холодно.

Когда он пришел в столовую, Коровина там уже не было. За столом сидели только сварщики. Димка заглянул в раздаточное окно:

- Ну что, Зиночка? Щи, котлета, компот?

- Котлета сегодня с гречкой, - сказала Зина.

- Ты у нас просто молодец, - Шабанов улыбнулся, заметив как заблестели глаза у Зины. - Значит так, щи, две котлеты и два компота. Котлеты клади в разные тарелки.

- Опять для щенка? - Зина подняла на Шабанова большие серые глаза. - Только что его здесь Коровин материл.

Она подала Димке щи, котлету и два стакана компота. Зина знала, что компота он всегда выпивал по два стакана.

- А для щенка ты теперь ничего не покупай. Я его за счет столовой кормить буду, - сказала Зина.

4

На работу Димка пошел вместе со щенком. Он посадил его в кабину и сказал:

- Ну что, Кузя, не боишься больше бульдозера?

При слове Кузя щенок вильнул хвостом.

- Да ты действительно Кузя, - удивился Димка. - Ну что ж, будем звать тебя так.

Димка завел бульдозер и выехал с площадки. В тайге он работал один. Мастер Гудков выдал ему отметку и теперь Шабанов крушил своим бульдозером мелколесье, расчищая путь будущей трассе. Тайга, надо сказать, была здесь гнилая. Деревья цеплялись корнями лишь за поверхность земли. Стоило чуть надавить на них, они падали, выворачивая огромные лепешки брусничника. И на том месте, где стояло дерево, оставалась круглая плешина сероватой песчаной почвы.

Был конец августа, на склонах грив темно-вишневым цветом наливалась брусника. Два дня назад Паша Коровин набрал ее в литровую банку и принес Зине. Увидев, как Паша смущенно ставит ягоду на полочку раздаточного окна, сидевший в это время в столовой Гудков чуть не подавился котлетой. Ему казалось, что ничего ближе экскаватора, копающего траншею и дающего хороший заработок, для Коровина нет. А он, оказывается, не забывает еще и о том, что на трассе есть женщина.

Паша протянул банку с ягодой Зине, опустил глаза и тихо сказал:

- Это тебе.

Несколько мгновений она стояла, не решаясь взять подарок, потом протянула руку и поставила банку на разделочный стол. Утром Зина сварила из нее кисель для трассовиков...

Начало лета в этом году выдалось холодным, в июне несколько раз шел снег. Но тайге и от этого была польза. Комар почти не донимал и даже мошка появлялась редко. Заехав в просеку, Димка начал расчищать вчерашние завалы. Он решил до обеда дойти до небольшой сосенки, маячившей впереди среди густого мелкого березняка, который трассовики зовут чапыжником. Но перед самым обедом к нему приехал мастер участка Гудков. Димка остановил бульдозер, спрыгнул на землю и в знак приветствия дотронулся пальцами до козырька кепки, словно отдавал честь.

- Вижу, вижу, что пашешь, - сказал Гудков и посмотрел вдаль, куда уходила визирка - узкая, еле заметная просека, обозначавшая направление трассы. - До сосенки сегодня дойдешь?

- Кто его знает? - пожал плечами Димка. - А куда торопиться? Все равно трубу укладывать только зимой будут.

- До зимы, Шабанов, нам необходимо весь лес пройти.

В декабре мы на болота выйдем. Они к тому времени как раз промерзнут.

Гудков замолчал, полез в карман за папиросами, закурил. Димка тоже закурил.

- Настроение у людей мне не нравится, - сказал мастер. - Коровин приходил сегодня отпрашиваться в деревню за сапогами. А в наш магазин их только вчера привезли.

Но Гудков тут же подумал, что в деревне, куда надо добираться вертолетом, никакие сапоги Коровину не были нужны. Они были лишь поводом, чтобы отправиться туда. Паше, скорее всего, хотелось купить подарок Зине. «Не хватало мне здесь еще сердечных проблем», - вздохнул Гудков и тут же закашлялся от папиросного дыма.

- Плюнь ты на этого Коровина, - сказал Димка. - Он и в старых сапогах до зимы проходит.

- Именно это я ему и сказал, - ответил Гудков.

С соседнего дерева с шумом сорвалась стайка рябчиков и, перелетев трассу, скрылась в мелколесье. Ни Гудков, ни Димка даже не обратили на них внимания.

- А почему нас так торопят с этим нефтепроводом? - спросил Димка.

- Как почему? - Гудков даже удивился наивности Шабанова. - Без него нефть не продашь. А она знаешь, сколько денег каждый день в карман сыплет? Нам с тобой и не снилось.

- Веришь - нет, Михалыч, - Димка посмотрел туда, где еще недавно поднимался дым от горящей нефти - буровики испытывали там очередную скважину на новом месторождении, - смотрю я на эту тайгу и душа кровоточит. Последнее продаем.

- Тебе-то чего об этом думать? - Гудков поплевал на огонек папиросы, бросил ее на землю. - Детей у тебя нет. Кому что оставлять?

- И все равно здесь что-то не так. Я понимаю: заработал человек деньги, купил машину, она его. Или дом двухэтажный построил для себя и своих детей. Он тоже его. А как можно купить нефтяное месторождение? Ведь земля, на которой оно находится, всем принадлежит. Значит и то, что в ней, тоже наше. Почему же один человек, к тому же иностранец, владеет нашими богатствами? Мы-то от этого что имеем? Шиш в кармане.

- Хватилась кума, когда ночь прошла, - Гудков досадливо сплюнул. - Раньше надо было думать. А то ведь, поди, на митинги ходил. Демократии требовал.

- Я не демократ, я монархист, - сказал Димка и полез в кабину бульдозера.

- Через недельку мы сюда еще пару бульдозеров бросим, - крикнул вслед ему Гудков, окидывая взглядом тайгу и заранее представляя, какие дела в эту холодную длинную зиму придется совершить его людям. - Работай! И всю свою дурь из головы выброси. Главное - зарплату вовремя получать.

Прораб сел в машину и уехал. А Димка работать не стал. Решил сначала пообедать. Достал сверток с едой и фляжку с компотом. В свертке кроме котлет оказалось два вареных яйца. «Интересно, где взяла их Зинка? - подумал Шабанов. - В столовском меню яиц еще ни разу не было».

Он расстелил газету, выложил на нее обед, лег на траву и посадил рядом с собой щенка. Когда Димка работает, время летит незаметно, а вот обед на трассе всегда проходит тоскливо. Не любит Шабанов одиночества потому, что от него разные нехорошие мысли лезут человеку в голову. Вспоминается Димке родная деревня, где он работал трактористом. Бескрайняя, ровная, как стол, степь Кулунда. Одни ковыли да суслики. Ветер дунет, сухая трава зашуршит, словно мыши из-под земли заскребутся. Когда-то степь распахивали, целину поднимали. А теперь многие поля зарастают бурьяном. Никому ничего не надо. Ни мужику-кормильцу, ни новым властям. Потому и ушел из колхоза Димка. В городе перепробовал много разных работ, но ни на одной не задержался. В конце концов решил снова пересесть за рычаги, правда, теперь уже не трактора, а бульдозера. Поработал на разных стройках, в том числе и на прокладке дорог. А потом махнул на север.

Но родная деревня вспоминается до сих пор. Особенно весна, когда в поле заливаются жаворонки, а за плугом, внимательно разглядывая вывернутые жирные пласты чернозема, неторопливо расхаживают грачи. Над полем, уходя в бесконечную даль, колышется марево, воздух наполнен особыми запахами, будоражащими душу.

Мать вспоминается часто. Лежит она в гробу, маленькая, худенькая. Ввалившиеся, закрытые глаза на желтом лице, острый нос. Мать умерла от рака, когда Димке восемнадцать лет было. Остались они с сестрой, ей тогда четырнадцатый год шел. Через год его забрали в армию. Отправил он сестру к тетке, она все это время у нее жила.

Сейчас сестра на третьем курсе медицинского института учится. Димка каждый месяц посылает ей полторы тысячи рублей. Да и так, то сапожки купит, то костюм. Денег на трассе много платят, чего их жалеть?

Лежит Димка на земле, гладит щенка рукой. Никого у него здесь близких нету. Разве что Зинка. Да и то, если разобраться, какая она близкая? Так, раза два на лавочке вместе посидели.

Перекусил Димка, перевернулся на спину, посадил щенка себе на живот и закурил. Смотрит, как облака плывут. Низкое на Севере небо. Облака чуть за верхушки кедров не задевают. А вчера их не было. Вчера он также лежал на просеке и видел, как высоко в небе, вытянувшись тонкой ниточкой, тянул на юг клин журавлей. Сначала он услышал их курлыканье, а уж потом, прищурившись, разглядел. Высоко летели, в самом поднебесье.

Щенок на животе вдруг зашевелился, шерсть на его загривке поднялась дыбом и он стал пятиться, сползая на землю. Димка затылком почувствовал на себе нехороший взгляд. Схватив щенка, он рывком сел и повернулся. В березняке бесшумно мелькнула огромная расплывчатая тень и тут же растворилась за деревьями. Димка почувствовал, как на голове стали подниматься волосы, а сердце начало выбивать пулеметную дробь. Щенок в руке дрожал мелкой дрожью. «Леший какой-то, - мелькнуло в голове, но он тут же рассмеялся над собой. - Лешие в тайге могут только померещиться».

5

На базу Шабанов приехал поздно. Хотелось пробить просеку до маячившей среди берез сосны. Когда углубился в березняк, остановил бульдозер, вылез из кабины, прошелся вперед, по-охотничьи разглядывая землю. Но она была густо усыпана облетевшей листвой, на которой невозможно обнаружить никаких отпечатков. В одном месте у тонкой березки невысоко над землей торчала свежесломанная ветка. На изломе к ней прилипло несколько длинных, грубых темно-коричневых волосков. Охотник сразу обратил бы на нее внимание. Но Димка не был охотником, поэтому и не разглядел следы недавно прошедшего зверя. Он прошел мимо сломанной ветки и вернулся к бульдозеру.

До сосенки было метров двадцать и расчистить их не представляло труда. Главное, что березы росли на сухом месте. Если бы среди них оказалась мочажина, расчищать трассу пришлось гораздо труднее. В таких гнилых местах бульдозер иногда зарывается по самую кабину.

Выворотив с корнем молодой березняк и отодвинув его на край трассы, Димка решил, что на сегодня хватит. Установленную самому себе норму он уже перевыполнил. Развернув бульдозер, он направился в городок строителей.

Когда он со щенком подошел к столовой, Зина уже готовилась закрывать ее.

- Ты, поди, еще спешил? - спросила она, подняв на Шабанова озорные глаза.

- Конечно спешил. - Он просунул голову в раздаточное окошко. - Ты ведь и без ужина оставить можешь.

- Зря спешил, - нарочито равнодушно вздохнула Зина и отвернулась. - Поесть все равно нечего.

- Хоть лапши отвари, что ли, - взмолился Шабанов. - Я ведь целый день на трассе вкалывал. Только вернулся.

- Да нет, Дима, - Зина широко улыбнулась, показав красивые белые зубы. - Я это так. Я тебе все оставила. И щенку твоему тоже.

Она подала ему еду, вышла из кухни и села за стол рядом с ним. Шабанов ел, а Зина, подперев голову ладонью, смотрела на него. Он тоже посмотрел на нее. Глаза у Зинки серые, большие, а ресницы черные и длинные, даже кверху загнулись. На голове белый накрахмаленный колпак. Зинка - чистюля и за собой следить умеет. Вот только конопатая. Но повзрослеет и может быть сойдет все с лица. Зинке ведь и лет-то всего восемнадцать.

- Ну чего ты так смотришь на меня, Зинка? - спросил Шабанов, чувствуя, что от ее пристального и доброго взгляда начинает размягчаться сердце. Димка только сейчас заметил, какие у Зинки пухленькие и аппетитные губы.

- Вот уж и посмотреть нельзя, - она сделала обиженное лицо. Поправила кончиками пальцев поварский колпак, встала и пошла на кухню. Димка молча доел ужин, собрал посуду и подал в окошечко.

- Ты на меня не сердись, - сказал он как можно ласковее. -

Я ведь не думал, что ты обидишься.

- С чего ты взял, что я обижусь? - спросила Зина, глядя на него все теми же добрыми глазами. И Шабанов снова почувствовал, как от ее взгляда размягчается сердце.

Он забрал щенка и пошел в свой вагончик. То, что он увидел там, поразило его. На столе стояла бутылка водки, два чистых стакана и две банки камбалы в томатном соусе. Паша Коровин сидел на кровати, положив ноги на стул. Он был обут в новенькие кирзовые сапоги с яловыми передками. Димка даже растерялся. Никогда раньше Коровин не покупал водку за свои деньги. А выпивать иногда выпивал. Ребята знали Пашину слабость и поэтому за водкой всегда посылали его. Этим он как бы входил в общий пай.

- Сапоги решил обмыть, а заодно и с тобой помириться, - сказал Коровин.

- Мы ведь и не ругались, - настороженно ответил Димка, глядя на сапоги Коровина, от которых резко пахло новой кожей.

- Как это не ругались? - удивился Коровин. - Я утром как вляпался в эту беду, настолько разозлился, что зашибить тебя собирался. - Коровин замолчал, покрутил носком новенького сапога и сказал: - А щенок твой молодец. Не он, не купил бы я этих сапог. Старые бы чинить стал. А чего их чинить, когда все подошвы пропали? Как ты его назвал-то?

- Кузей, - сказал Димка.

- Что это за имя? - Коровин убрал ноги с табуретки и выпрямился на постели. - Так даже котов не называют. А ведь это собака, да еще, поди, хорошей породы.

- Лайка, - сказал Димка, глядя на щенка. - Я с ним зимой миллионером стану. Он мне знаешь сколько соболей найдет? Один хант рассказывал, что ему собака в день по десять штук на деревья загоняет. Он подходит к сосне или кедру и снимает их из ружья.

- А что, дело. Тоже статья дохода. - Коровин даже заерзал на постели. - Так вот ты его зачем взял!

Про соболей Димка сказал только затем, чтобы подзадорить Коровина. Никакой охотой он заниматься не собирался, на нее при такой работе просто нет времени. Да и натаскивать собаку на соболей нужно тогда, когда она заматереет. К тому времени нефтепровод уже закончат строить и Димка будет не в тайге, а, по всей вероятности, в своей Кулунде. Но, узнав, что Кузя охотничьей породы, Коровин будет больше уважать щенка. Хорошая собака - это деньги. А деньги Паша любит больше всего на свете.

Коровин пересел на табуретку, разлил водку в стаканы, сдвинул их, чтобы проверить - не обделил ли себя и протянул стакан Димке:

- Чтоб долго носились! - и хлопнул ладонью по голенищу.

Пить Димке совсем не хотелось, но он понимал, что Коровин купил бутылку не для того, чтобы обмыть сапоги. Не такой он человек, этот Паша. Для выпивки наверняка была совсем другая причина, о которой он пока не говорил.

Глядя друг на друга, они молча подняли стаканы, чокнулись и выпили. Коровин поднес к носу кусочек хлеба, понюхал, с шумом втягивая в широкие ноздри воздух, потом полез ложкой в банку с камбалой. На некоторое время над столом повисла напряженная тишина. Один не знал о чем говорить, другой не начинал разговор, выжидая паузу. Помолчав немного, Коровин взял в руку бутылку и снова налил в стаканы водки. Когда выпили и это, спросил, не поднимая головы:

- Так ты трепался или на самом деле деньги менять будут?

Димка чуть было не подавился камбалой в томатном соусе, но, прокашлявшись, ответил вполне серьезно:

- Я тебя когда-нибудь обманывал?

- Да вроде нет, - пожал плечами Паша.

- А почему ты сейчас не веришь?

- Я тут кое-кого поспрашивал, - Паша скосил глаза на бутылку, в которой еще оставалась водка, - никто об этом ничего не слышал.

- Значит пока решили не разглашать. - Димка слегка нахмурился, чтобы его слова выглядели убедительнее.

Коровин снова покосился на водку, потом спросил:

- А кассирша у тебя правда знакомая?

- Я с ней как с тобой. Тоже в одной комнате спал... Только мы с тобой спим на разных кроватях, а я с ней был под одним одеялом.

- Где? - сразу оживился Коровин и его маленькие глазки масляно заблестели.

- В Новосибирске, в гостинице аэропорта, - ответил Димка.

- Ты к ней напросился или она к тебе? - Коровин явно заинтересовался подробностями.

- Никто ни к кому не напрашивался, - сказал Димка. - Рейс отложили до утра, а ночевать негде было. Я администраторше сунул полсотни, она меня устроила. А потом провел к себе кассиршу. Иначе бы ей пришлось ночевать на улице, а там дождь как из ведра лил.

Коровин с недоверием посмотрел на Димку. Но по его физиономии нельзя было определить, врал он или говорил правду. Пришлось верить на слово. Коровин разлил в стаканы оставшуюся водку, не чокаясь, выпил, шумно выдохнув в кулак, и сказал:

- Слушай, Димка, может ты и мои деньги обменяешь? Ставлю литр.

- Много их у тебя?

- Сто тридцать штук. «Волгу» хочу купить. Отработаю еще эту зиму и прощай Север. Уеду в город, устроюсь в какую-нибудь фирму. На работу буду ездить на своей машине.

- А почему «Волгу»? - спросил Димка.

- Иномарку обслуживать дорого, - сказал Коровин. - Фару разобьешь, знаешь сколько стоит заменить?

Димка пожал плечами.

- Вот то-то. А на «Волгу» любую запчасть достать ничего не стоит. Ну так, обменяешь или нет?

- Большая сумма, - нерешительно сказал Димка. - Не знаю, согласится ли. Ведь все-таки ответственность...

- А ты поговори с ней, а? - заглядывая Димке в глаза, попросил Коровин. - Может и согласится.

«Эх, Коровин, Коровин, - подумал Димка. - Сгубят тебя когда-нибудь твои деньги. Ночами из-за них не спишь». Но вместо этого сказал:

- Я с ней поговорю, конечно. Только ты об обмене больше ни гу-гу. Пока еще никто не знает, а то все побегут в сбербанк.

Он допил водку, выбросил пустые консервные банки в ведро, потом вместе с Коровиным они вышли из вагончика. Кузя, путаясь под ногами, тоже выскочил на улицу. Сразу за вагончиком черной стеной поднималась тайга. Легкий ветерок с шелестом пробегал по верхушкам деревьев, разнося их шепот от одного кедра к другому и, передав, снова возвращался на опушку. Коровин задрал голову, пытаясь разглядеть в черном небе хотя бы одну звезду. Но оно было затянуто тяжелыми, плотными тучами.

- Скоро снег выпадет, - сказал он, повернувшись к Димке. - Надо бы шишками запастись. Зимой их здесь не найдешь.

- Приезжай ко мне на трассу, - ответил Димка. - Я ведь кедры тоже валю. На них шишек сколько угодно. Год нынче урожайный.

- Надо бы приехать, - Коровин поежился, передернув плечами. Ветер был хотя и не сильным, но холодным. - А сейчас мне что-то спать хочется.

- Мне тоже, - сказал Димка.

Они возвратились в вагончик, разделись и легли спать. Димка всю ночь видел во сне серые Зинкины глаза. А Коровину снилась почему-то похожая на Зину кассирша сбербанка, уезжающая от него на «Волге».

6

Трасса уходила все дальше от поселка трубопроводчиков и ездить на работу и с работы на бульдозере становилось невыгодным. Слишком много времени уходило на поездки, да и горючка стоила немалых денег. Мастер участка Гудков стал возить Димку к его бульдозеру на своем «Уазике». Когда Димка уселся на переднее сиденье и захлопнул дверку, Гудков, скосив глаза на Кузю, спросил:

- Щенка-то зачем с собой возишь?

- Он у меня как талисман, - сказал Димка, погладив молчаливо сидевшего на коленях Кузю. - Да и веселей с ним. Ведь на трассе целый день словом перекинуться не с кем.

Гудков не ответил. На расчистке трассы уже давно должны были работать три бульдозера, но два из них сломались в первые же дни. Одному надо было менять коробку передач, другому поршневую группу. Все это уже недели полторы назад отправили на пароходе из Новосибирска, но ни коробка, ни новые поршни до трассы пока не дошли. Гудков считал, что розыск пропавших узлов не входил в его компетенцию. За это отвечал начальник участка Шумейко. Ему же надо было следить за тем, чтобы не вышел из строя последний бульдозер.

- Машина-то у тебя как работает? - повернувшись к Димке, спросил Гудков, когда они выехали на трассу.

- Пока нормально, - пожал плечами Димка. - А что?

- Как что? Если и твой бульдозер сломается, чем трассу расчищать будем?

- Не сломается, - засмеялся Димка. - Он у меня из особого железа.

Бульдозер стоял на взгорке и на ровной, как ученическая линейка, трассе его было видно издалека. Гудков остановил «Уазик» чуть в стороне и вместе с Димкой подошел к бульдозеру. Димка опустил щенка на землю, положил в кабину свой нехитрый обед и уже шагнул к пускачу, чтобы начать заводить мотор, но Кузя кинулся к его ногам и заскулил, прижимаясь к заляпанным засохшей грязью сапогам. Гудков опустил глаза на землю и удивленно воскликнул:

- Ты посмотри, кто здесь шарился!

И тут Димка заметил около гусениц странные отпечатки, походившие на следы босого человека. На сырой земле отчетливо виднелся оттиск голой пятки и пяти пальцев с острыми когтями.

- Снежный человек? - спросил Димка, глядя на Гудкова округлившимися глазами.

- Какой снежный человек? - вознегодовал Гудков. - Ты что дурью маешься?

Димка еще раз посмотрел на следы, на беспомощно жавшегося к ногам Кузю и сказал:

- Ну тогда медведь.

- А кто же еще? - Гудков крутил головой, оглядывая кромку трассы, прочертившую вековечную тайгу. - Видать, не ушел, до сих пор шарится здесь.

- Ты думаешь это тот, что приходил к вагончикам? - спросил Димка.

- Кто его знает? - пожал плечами Гудков. - Может тот, а может другой. Мало ли их по тайге шатается? Ружье-то у тебя есть?

- Нету.

- Я тебе свое на всякий случай оставлю, - сказал Гудков.

- Он что, на бульдозер кинется? - с тревогой спросил Димка.

- Не кинется. Но на всякий случай ружье при себе иметь надо.

Гудков сходил к машине, принес двустволку и пять патронов. Но прежде, чем отдать ружье Димке, он зашел метров на двадцать в тайгу, рассматривая медвежьи следы. Зверь, по всей видимости, бродил здесь ночью, сейчас он был уже далеко. Гудков определил это по следу, который ровной строчкой уходил в низинку. На день медведь в низинке ни за что не останется. Он устроит лежку на высоком месте, с которого видно далеко вокруг и до которого за сотни метров доносятся все запахи тайги. Гудков с удовольствием устроил бы охоту на медведя, но на это требовалось несколько дней, а таким временем он не располагал. Постояв немного около оставленного зверем следа, он вернулся к бульдозеру.

- Держи, - сказал он, протягивая оружие Димке. - А я поеду. У меня сегодня дел сверх головы.

Гудков уехал. Димка положил ружье в кабину, патроны сунул в карман и, настороженно оглядываясь по сторонам, начал заводить бульдозер. Пускач затарахтел от первого рывка стартера. Потом зацвокала крышка выхлопной трубы, выпуская клубы синего дыма, и вот уже ровно застучало стальное сердце машины. «Тах-тах-тах», - выстукивал пульс двигатель и от этого неторопливого, равномерного тарахтения у Димки сразу стало спокойно на душе. Словно рядом с ним появился могучий друг, который сможет защитить от любой беды. Он посадил в кабину щенка, уселся сам и двинул бульдозер на ближние сосны.

Димка смотрел на трассу, а перед глазами все время стояли медвежьи следы. «И чего он вертелся около бульдозера?» - думал Димка. Он вспомнил, как несколько дней назад во время обеда также забеспокоился Кузя, начал жаться к нему, а в стороне от трассы между деревьями мелькнула крупная неясная тень. Димка тогда подумал, что все это ему почудилось. Но, по всей видимости, никакого наваждения не было. По тайге шарился медведь.

Перед обедом на трассе снова появился «Уазик». Димка думал, что опять приехал Гудков, но на этот раз из машины вышли начальник участка Шумейко и еще двое незнакомых мужчин. Судя по тому, как Шумейко крутился около одного из них, одетого в хорошую кожаную куртку и дорогой шерстяной пуловер, начальник участка привез на трассу больших людей. Шумейко дал знак рукой, Димка остановил бульдозер, вылез из машины и подошел к гостям.

- Ну что, Шабанов, - достав из кармана пачку сигарет и протянув ее для угощения Димке, сказал Шумейко, - тайга покоряется сильным?

Димка от курева отказался. Он увидел, с каким вниманием рассматривает его незнакомец в кожаной куртке. Димка тоже оглядел его и еще больше утвердился во мнении, что на трассу приехал высокий гость. На незнакомце были хорошо отглаженные брюки и добротные, начищенные до блеска туфли с квадратными носками. Они считались самыми модными и Димка к весне, когда будет закончена работа, хотел купить себе точно такие же. Сейчас туфли не нужны, в тайге асфальта нет, а по грязи в них много не находишь.

- Работаем помаленьку, - сказал Димка, кивнув на трассу.

С обеих ее сторон, насколько хватал глаз, бульдозер набуровил валы из земли и сваленных деревьев.

- Как много ви можешь сделать за один день? - подняв указательный палец и для большей убедительности показывая его Димке, спросил незнакомец в кожаной куртке.

Он говорил на ломаном русском языке и Димка понял, что перед ним был если не сам хозяин нефтяного месторождения, то его представитель. Незнакомец, прищурившись, смотрел на бульдозериста, ожидая ответа.

- Фил Голби, - подобострастно глядя на иностранца, сказал Шумейко. - Вице-президент компании «Сибойл». Нефтепровод строим по их заданию.

Димке иностранец не понравился с первого взгляда, хотя он и не мог сказать почему. По всей видимости щегольским видом, который никак не вязался ни с трассой, ни тем более с дикой северной тайгой. «Мы здесь пашем по уши в грязи, - подумал Димка, - а он ходит в отглаженных брюках и лакированных ботинках. И ведь не на себя пашем, а на него». Но сказал совсем другое:

- Пока никаких проблем нет, но когда выйдем на гриву, где стоит столетний кедрач, одним бульдозером ничего не сделаешь. Лес уже сейчас надо валить бензопилами.

- Я фам гофориль, - Фил Голби повернулся к Шумейко, - что один бульдозер это «фу».- Голби сложил пальцы правой руки трехперстием и дунул на них. - На такой трасса пять мало.

Иностранец дернулся от возмущения, его лицо покрылось розовыми пятнами. Он повернулся спиной к уже расчищенной трассе и, чуть согнувшись, посмотрел вдаль, словно пытался разглядеть за плотными деревьями конечную точку будущего нефтепровода. Шумейко забежал перед ним и, хлопнув себя рукой по груди, сказал:

- У нас как в договоре записано? Мы должны сдать нефтепровод к пятнадцатому марта. Так ведь? А сегодня что? Сегодня только пятое сентября. До окончания срока еще шесть с половиной месяцев. Все мы успеем, все мы сделаем.

- Ви дольжен делать один килеметр в день, - все также раздраженно сказал Голби. - Даже если будет плехой погода. А сейчас сколько?

- Мы не по километру, по три в день делать будем, - убежденно сказал Шумейко. - Вы знаете, сколько я таких трубопроводов как этот построил? Не одну тысячу километров.

Голби достал из внутреннего кармана куртки калькулятор, нажал на несколько кнопок, что-то подсчитывая. Потом поднял глаза на Шумейко и сказал:

- Один день задержки пуска и ви будет плятить тридцать пять тысяч долларов неустойки. Каждый день тридцать пять тысяч долларов.

Он холодно посмотрел на Шумейко и неторопливо засунул калькулятор в карман. Начальник участка опустил голову. После этих слов иностранец еще больше не понравился Димке. Ему стало жаль своего начальника и он сказал:

- А что если мы забастовку объявим?

- Как забастовку? - испуганно вскрикнул Голби.

- Обычно, - ответил Димка. - Так же, как это делают у вас.

- Для забастовки нужен повод, - сказал Голби.

Он произнес эту фразу так хорошо, что Димка подумал: этот иностранец знает русский гораздо лучше, чем пытается говорить на нем.

- А нам никакого повода искать не надо. Будем работать по восемь часов согласно нашим русским нормам. И вы этот нефтепровод не только к пятнадцатому марта - к пятнадцатому декабря следующего года не получите.

Голби испуганно посмотрел на Шумейко. Тот пожал плечами: дескать, чего ты слушаешь этого обормота, и пошел к машине. Голби и его спутник, так и не произнесший ни единого слова, очевидно потому, что не знал русского, направились вслед за начальником участка.

- Работай! - уже садясь в машину, махнул рукой Димке Шумейко. - Вернешься на базу, мы с тобой еще поговорим.

«Уазик» недовольно фыркнул, кособоко развернулся и, оставив около бульдозера синее облако выхлопа, покатил назад. Димка в задумчивости остановился, дожидаясь, пока машина не исчезнет из вида. Его не зря удивила хорошо произнесенная по-русски последняя фраза иностранца. Еще пять лет назад настоящее имя Фила Голби звучало как Филипп Остапович Голобейко.

Сидя в машине и искоса поглядывая на Шумейко, Голби думал: «Подлая страна. Подлый народ. Им же стараешься сделать лучше, а они норовят плюнуть в рожу. Без меня этот бульдозерист шарился бы по мусорным бачкам у подъездов и само слово «забастовка» не мог вспомнить».

7

Совсем недавно коренной москвич Голобейко работал старшим научным сотрудником в одном из многочисленных научно-исследовательских институтов столицы. Ежедневно ездил на службу на метро, в одиннадцать часов пил чай с булочкой, в обед в институтской столовой съедал постные щи и котлету с гречневой кашей. Вспоминая сейчас те времена, Голобейко не мог понять, как можно было быть счастливым при такой жизни. А ведь он был почти счастлив.

В двадцать восемь лет защитил кандидатскую диссертацию, активно собирал материал для докторской. Ходил вместе со всеми на демонстрации и субботники. Когда у кого-то из сослуживцев наступал день рождения, сбрасывался вместе с остальными по рублю, бежал в магазин потому, что чаще всего в магазин посылали именно его, Филиппа, покупал вино и торт и, переполненный радостными чувствами, участвовал в застолье. Шутил, рассказывал анекдоты, отпускал комплименты женщинам. Трепетно держал за руку молодую сотрудницу Дашеньку Воронцову, при этом старался не встречаться с ней взглядом. Потому что, когда смотрел на нее, грудь наполнялась жаром, а сердце стучало так, словно под окном лаборатории включали отбойный молоток. Дашенька была от него беременна и вопрос об их свадьбе был уже решен. Все упиралось в дешевую квартиру, которую они никак не могли подыскать. Не случись ельцинской революции, женился бы Голобейко на Дашеньке, защитил докторскую, имел бы уже троих детей и жил где-нибудь в Чертаново или Орехово-Борисово в трехкомнатной квартире панельной многоэтажки. Но революция все перевернула в его жизни.

Началось с того, что в институте перестали выдавать зарплату. Сотрудники лаборатории, как, впрочем, и всего института, исправно ходили на работу, сидели за столами у своих компьютеров, делая расчеты и сложные вычисления. А за окнами бурлили страсти. На улице Тверской у памятников Пушкину и основателю Москвы князю Долгорукому собирались тысячные толпы, над которыми возвышались одетые в одинаковые пиджаки ораторы с мегафонами в руках. Надрывая легкие, они бросали в толпу слова, на которые могли откликнуться только самые простодушные люди: «Свободу народу!» «Частную собственность - всем!» «Богатство и счастье - каждому!» Собравшиеся на митингах жадно настораживали уши и хлопали после каждой фразы, отбивая себе ладоши.

На Горбатом мосту у самых стен Кремля поп - расстрига, изгнанный за неотпускаемые грехи из церкви, собирал десятитысячные толпы и, размахивая тяжелым католическим крестом, кричал истерическим фальцетом: «Коммунистов - на фонарные столбы!» Его желтое скуластое лицо нервно дергалось, вытаращенные, с красными прожилками, глаза, постоянно вращаясь, жадно горели. Широкоплечие парни в тех же пиджаках, что и на Тверской, стоя по обе стороны от расстриги, орали в мегафоны: «Только класс собственников может сделать всех вас счастливыми!»

Каждый рабочий день сотрудники лаборатории начинали с обсуждения новостей. Бледная из-за постоянного недоедания последних месяцев Дашенька Воронцова, оперевшись локтями о стол и сжав тонкими узкими ладонями впалые щеки, спрашивала, ни к кому не обращаясь:

- Когда же нам выдадут зарплату?

Толстый и неуклюжий младший научный сотрудник Каха Робакидзе, вытерев пухлой ладонью жирные губы, отвечал:

- Когда вернем золото партии, тогда и выдадут. Коммунисты перевели все деньги за границу.

Другой младший научный сотрудник Лешка Митрофанов громко сморкался в платок и говорил:

- Надо бросать все к чертовой матери и ехать в деревню. Картошку, огурцы-помидоры выращу, с голоду не пропаду.

Никто из них не верил ни в свободу, ни в демократию, ни в частную собственность. Голобейко слушал разговоры и молчал. Лежа вечером на своей койке в институтском общежитии, он думал о том, что всеми процессами в мире управляют деньги. Если в стране возникла смута, значит кому-то она нужна. «Кому? - мучительно соображал Голобейко. - Кто будет распоряжаться шестой частью света? И куда подевались коммунисты, в руках которых был и государственный аппарат, и армия, и все спецслужбы?» В воздухе все больше пахло огромными дележами, но сколько он ни мучился, не мог сообразить, как проникнуть к той щели, откуда идет этот дразнящий запах.

Институт не получал заказов, никто не требовал от сотрудников отчета об их работе. Словно уже не было ни института, ни его сотрудников. Даже постоянно насупленный вахтер, стоявший у входа с тяжелой коричневой кобурой на широком ремне, бесследно исчез куда-то. Говорят, захватив с собой пистолет, подался на рынок охранять товары на складе новых торговцев.

Но как у всяких событий бывает свое начало и свой конец, так и в полной неопределенности институтской жизни все пришло к своему завершению. Однажды в дверях лаборатории появился широкоплечий парень в оранжевом галстуке и желтых ботинках и, сверкая улыбкой на шестьдесят фарфоровых зубов, сказал сухо и до того по-будничному просто, что никто не успел даже опешить:

- Я из Америки. Представляю бизнес высоких технологий.

У нас есть возможность дать вам работу. Не всем, конечно, но тем, кто подойдет по нашему профилю.

Американец положил перед каждым по пухлой стопке бумаг. Все, шурша и сгорая от любопытства, начали разглядывать их. Это были подробнейшие анкеты. В них требовалось указать не только фамилию, имя и отчество, но и список исследовательских работ, в которых принимал участие. А также дать краткий обзор каждой из них.

Глянув на анкету, Голобейко сначала оторопел. Научно-исследовательский институт считался сверх секретным учреждением. В нем разрабатывалась компьютерная память для ракет.

С помощью такой памяти каждая из них могла наводиться на любой, даже самый замаскированный объект. Заполнить анкету, значит рассекретить не только себя, но и учреждение.

Однако, когда Голобейко поднял голову, то увидел, что многие уже торопливо заполняют анкеты. Первым протянул свою американцу Каха Робакидзе. За ним, опустив глаза, подал аккуратно сложенные листки Азик Шаймиев. Митрофанов, не глядя, сунул анкету в стол, сказал, что выйдет в коридор покурить и не вернулся. Проследив взглядом за Митрофановым, Голобейко отвел американца в сторону и спросил, нельзя ли с ним встретиться вечером.

- О, да! О, да! - радостно обнажая фарфоровые зубы, тут же согласился американец.

Филиппу надо было выяснить, какие именно фирмы представляет американец, в каком городе предстоит трудиться и какие условия будут созданы для этого. Встречу Филипп назначил в своем общежитии. Американец пришел ровно в семь вечера, достал из сумки большую квадратную бутылку виски и, оглядывая Филиппа, как женщину, выставил ее на стол. Голобейко, слегка смутившись, достал из тумбочки два граненых стакана.

В общежитской комнате был только один стул. Филипп, извиняясь, развернул стол, сел на кровать и пригласил американца. Тот тут же сел, сверкнув глазами и обнажив такую ослепительную улыбку, словно его фотографировали на обложку иллюстрированного журнала.

По русской традиции самые откровенные разговоры ведутся за рюмкой. Филипп сам открыл бутылку, налил по половине стакана, чокнулся с американцем и выпил. Закуски не было. Филипп крякнул, вытер ладонью губы и уже открыл рот, чтобы начать разговор, но американец опередил его. Он вплотную подвинулся к Голобейко, обнял за талию и горячо задышал в самую щеку. Филипп, брезгливо передернувшись, отодвинулся. Американец нагнулся к стоявшей у кровати сумке, расстегнул ее, достал пачку долларов и сказал, повернувшись к гостеприимному хозяину:

- Если ты настаиваешь, чтобы я заплатил вперед - пожалуйста!

Он сунул деньги под подушку и снова схватил Филиппа за талию. Тому было неприятно, но он никак не мог понять, чего от него хотят, потому что никогда не сталкивался с подобным обращением. Понял только тогда, когда американец, повалив его на кровать, начал стаскивать с него брюки. Они были великоваты и с одного рывка очутились у Филиппа на коленях. Он попытался вырваться, но американец всем телом навалился на него. Он был и крупнее и намного сильнее. Поняв, что насилия не избежать, Филипп истерически закричал, зовя на помощь. На его счастье по коридору шла группа молодых сотрудников института. Услышав крик, они заскочили в комнату. И сразу увидели извивающегося на кровати Филиппа со спущенными до колен штанами и согнувшегося над ним американца.

- Спасите! - задыхаясь, прохрипел Филипп, уже отчаявшийся вырваться из-под туши педераста.

Парни кинулись на американца. Один с размаху въехал ему в ухо, другой ударил кулаком по губам. Два фарфоровых зуба, звякнув, вылетели на пол. Американца стащили с кровати и начали пинать. Закрывая руками окровавленную рожу, он выполз в коридор и попытался подняться, но его продолжали бить и там.

И только после того, как он очутился на лестнице, парни отступились. Американец кубарем скатился на нижнюю площадку, вскочил и, скуля и закрывая лицо ладонями, вылетел на улицу.

Парни вернулись в комнату к Филиппу. Он сидел на кровати, растрепанный и мокрый, стуча зубами от страха. У него было такое чувство, будто его только что вернули с того света.

- Как он сюда попал? - спросил Валька Козлов, выбивший американцу зубы.

Филиппу пришлось рассказать все с самого начала. Парни посмеялись над неудачным знакомством коллеги с иностранцем, допили оставшийся виски и ушли к себе. И только тут Филипп заметил стоявшую у кровати сумку. Он поднял ее, раскрыл, заглянул внутрь. В одном ее отделении были презервативы, жевательная резинка, сигареты «Кемел». В другом, закрытом на молнию, тугие пачки долларов. Голобейко закрыл дверь на ключ, вытряхнул доллары на кровать, трясущимися руками пересчитал их.

Долларов оказалось шестьдесят семь тысяч. Голобейко выбросил сумку в мусоропровод, утром купил билет на поезд до Варшавы и уже на следующий день вечером сидел за столиком летнего кафе, раскинувшегося прямо на тротуаре пыльной и широкой, словно футбольное поле, Маршалковской. Мимо него проходили красивые полячки, некоторые останавливали на Филиппе свой взгляд, но он решил не заводить знакомств, пока не осмотрится в новом городе. Доллары он зашил между двумя футболками и когда надевал это одеяние на себя, оно напоминало ему кольчугу. Поверх футболок Филипп носил широкую рубаху навыпуск.

Через неделю во время ужина к нему за столик подсел сухощавый парень со впалыми щеками и гладко зачесанными назад темными волосами. Филипп понял, что все это время за ним следили и сразу насторожился. Поляк заговорил на неплохом русском:

- Я вижу, что вы постоянно один и потому скучаете.

Филипп десять лет изучал английский. Сначала в школе, потом в институте. Когда работал в лаборатории, занимался им еще и факультативно. Английский нужен был для того, чтобы читать на языке оригинала специальную литературу. Поэтому ответил по-английски:

- Я вас не понимаю.

Поляк, сверкнув глазами, сухо засмеялся:

- Не принимайте меня за дурачка. Я знаю, что вы русский. Так задумчиво сидеть в одиночестве за кружкой пива может только русский. Меня зовут Лешек Мочульский. Я представляю фирму, оказывающую услуги бывшим советским.

Филипп сразу вспомнил американца, пытавшегося изнасиловать его, и сказал, на этот раз уже по-русски, что ни в каких услугах не нуждается.

- Я не предлагаю вам девушку, - пытаясь разъяснить ситуацию, заметил Мочульский. - Я человек бизнеса. Моя профессия - заграничные паспорта, визы, оформление юридических документов для открытия на территории Польши иностранных частных фирм.

Филипп подозвал официанта, заказал водку, красную икру, венские шницели.

- Если можно, я бы попросил еще кружку пива, - сказал Мочульский. - Жутко хочется пить, во рту пересохло, словно в пустыне Сахара.

Пиво он выпил залпом, подождал, пока Филипп разольет водку по рюмкам, и сказал:

- Я сразу понял, что мы найдем общий язык. Вы хотите открыть фирму?

Филипп промолчал. Снова налил по рюмке, вопросительно посмотрел на Мочульского.

- Почему вы на меня так смотрите? - поежившись, спросил Мочульский.

- Вы не закусываете. Не любите русскую икру?

Лешек отставил рюмку, положил на кусок хлеба толстый слой икры, откусил и произнес набитым ртом:

- Я правильно угадал, что вы хотите открыть фирму?

- Скажите, для чего русскому открывать фирму в Польше? - Филипп сузил глаза и, как сквозь амбразуры, смотрел на Мочульского.

- Сейчас все русские открывают фирмы за границей.

- Мне не нужна фирма, - ответил Филипп. - Я жду товарища, он должен прилететь в Варшаву из Стокгольма.

Мочульский выпил, снова закусил икрой, щелкнув замками, открыл кейс, в котором лежало десятка полтора новеньких паспортов различных государств, выбрал один из них, протянул Филиппу:

- Вот шведский. Если хотите в Швецию, я его оформлю на вас, сделаю визу.

Филипп, слышавший не раз, что поляки являются лучшими мошенниками в Европе, взял паспорт в руки, развернул, разгладил его ладонью. Если он и был фальшивым, то такую фальшивку могли сделать только профессионалы очень высокого класса. Бумага, печать, тиснение не вызывали ни малейшего подозрения. Филипп посмотрел на корочки и вернул паспорт Мочульскому.

- Мне не надо в Швецию, - сказал он. - Я поеду в Гаагу.

- У меня нет голландского паспорта, - развел руками Мочульский. - Но если он вам очень нужен, я постараюсь достать.

- Спасибо, - ответил Филипп, - Мне нужно идти. У меня сегодня еще много работы.

Он положил деньги на стол и поднялся. Мочульский достал из верхнего кармашка пиджака визитную карточку и протянул Филиппу:

- Если потребуюсь, позвоните. Уверяю вас, у меня очень надежная фирма.

Филипп позвонил поляку через три дня, договорился о встрече. Они зашли в небольшой ресторанчик, сели за столик у окна. Пить не стали. Филипп заказал по чашке кофе и рюмке французского коньяка.

- Мне нужна виза в Голландию, - сказал Филипп. - Но я не хочу возвращаться из-за этого в Россию. У меня нет времени.

- Разовая или многократная? - спросил Мочульский, неторопливо отпивая маленький глоток кофе.

- Разовая.

- Это будет стоить вам двести пятьдесят долларов, - ответил Мочульский.

Филипп помедлил с ответом, делая вид, что подсчитывает, сколько он от этого выгадает или проиграет и сказал:

- Все равно дешевле, чем отправляться за визой в Москву.

- Завтра я заеду за вами и сделаю вам визу, - ответил Мочульский.

В Гаагу Филипп Голобейко прилетел за час до полудня. На такси добрался до центра города, побродил по узким мощеным улочкам, пересек несколько таких же мощеных площадей. Но ни площади, ни старинные здания, ни позеленевшие от времени бронзовые скульптуры не произвели на него впечатления. Столица королевства тюльпанов ему не понравилась. Может быть причиной этому была погода. Над городом, цепляясь за шпили костелов, тянулись угрюмые облака, с недалекого моря на улицы пробирался сырой, непривычный русской душе ветер. Филипп поежился и остановился, раздумывая, что делать дальше. Поднял глаза и увидел, что стоит рядом с вокзалом. Он сел на поезд и через два часа оказался в Амстердаме.

Здесь было еще неуютнее, чем в Гааге. Над крышами домов, шевелясь, словно медузы, плыли тяжелые тучи и сеяли мелкий дождь. У Филиппа не было зонта. Втянув голову в плечи, он прошел к тротуару, где стояли такси, и попросил отвезти его в отель. Взяв номер, он опустился в кресло и впервые за последнее время почувствовал себя совершенно одиноким. Доллары лежали у самого тела, он ощущал их кожей, но они не грели. В душе была жуткая пустота, в глазах - полная безнадежность. Он был один в чужой стране с чужим языком, чужими привычками, даже с чужой едой. Он был никому не нужен.

Филипп подошел к окну, отодвинул штору. Мелкий дождь, не переставая, продолжал сыпать мокрую крупу. Черепичные крыши домов из красных превратились в темно-бурые. Издалека донесся прощальный гудок корабля, отчаливающего от пирса. Филипп отвернулся и закрыл глаза. Впервые в жизни ему захотелось напиться от тоски.

Он вышел в коридор, по широкой лестнице, застеленной толстой ковровой дорожкой, спустился на первый этаж, прошел в ресторан. Тот был почти пуст. За столиком недалеко от входа сидела одинокая девушка. Истосковавшийся по человеческому общению, Филипп подошел к ней, спросил по-английски можно ли сесть за ее столик. Она подняла на него большие темные глаза и пожала плечами. Филипп сел. У девушки было красивое лицо. Филипп обратил внимание на высокий лоб, тонкий, словно выточенный из слоновой кости нос с нервными, трепещущими ноздрями, сочные, выпуклые губы.

- Скажите, здесь всегда так пасмурно? - кивнув на окно, снова по-английски спросил Филипп. Он уже убедился, что почти все голландцы знают английский.

- Ich nicht ferstein, - ответила девушка и повернулась к официанту, который нес ей кофе на маленьком подносе.

Подождав, пока официант поставит кофе и отойдет от стола, Филипп спросил:

- Не поужинаете с мной? Я не люблю сидеть за столом в одиночестве.

Девушка решила, что незнакомец не понимает по-немецки, поэтому сказала по-русски:

- Я не понимаю, о чем вы говорите.

Услышав русскую речь, Филипп так удивился, что девушка сразу обратила на это внимание.

- Вы знаете русский? - спросила она.

- В некотором роде, да, - ответил Филипп.

Девушка оказалась русской немкой. Родилась и выросла в Казахстане, но пять лет назад вместе с семьей эмигрировала в Германию. Однако за все эти годы так и не привыкла к немецким порядкам. Поэтому перебралась в Голландию. Сейчас живет в небольшом городе Харлем недалеко от Амстердама. Имеет маленькую фирму по поставке цветов в Россию. Сюда приезжала по делам, через два часа ей надо возвращаться в Харлем.

- В этом ресторане готовят хороший кофе. Поэтому и зашла сюда, чтобы скоротать время, - сказала девушка.

- Меня зовут Филипп, - сказал Голобейко. - А вас?

- Надя Хольман, - ответила девушка.

- Не поужинаете со мной? - теперь уже по-русски спросил Филипп. - Я не люблю сидеть за столом один.

- А почему бы и нет? - засмеялась Надя. - Я так давно не говорила по-русски.

За ужином Надя рассказала ему о Голландии, о своей маленькой квартирке в Харлеме, о деле, которым занимается. В ее фирме всего один человек - она сама. Прямого контакта с русскими она не имеет. Ее задача - забрать уже упакованные в коробки цветы у фермеров и отвезти их в Амстердам. В Россию цветы отправляет другая фирма. Филипп понял, что она играет роль посредника.

Впервые после отъезда из Москвы он ощутил на душе легкую радость. Ему было приятно с Надей. Она оказалась не только красивой, но и умной. Легко откликалась на шутку, при этом улыбалась одними губами. Любила иронию, иногда иронизировала над самой собой. И он непроизвольно отметил, что так могут вести себя только русские. Ни американцы, ни немцы над собой не иронизируют.

После ужина Филипп проводил ее до вокзала, усадил на поезд. Надя оставила ему свой телефон.

- Позвони, - сказала она, уже ступив на подножку вагона. - Если, конечно, будет свободное время.

- Обязательно позвоню, - заверил Филипп.

На следующий день во время обеда в ресторане за столик Филиппа подсели двое россиян. Один из них был черноволосый, с большими на выкате темными глазами и крючковатым мясистым носом, другой - блондин с узким лицом. Когда официант принес меню, черноволосый, по складам читая названия блюд по-английски, пытался выяснить у него, что из себя представляют эти блюда и нет ли среди них свинины. Официант, не понимая чего от него хотят, только пожимал плечами. В конце концов заказ они все-таки сделали.

Обедали россияне плотно. На закуску были малосольный лосось, испанская темно-розовая ветчина, овощи и мясной салат. На второе - огромные английские бифштексы с запекшейся кровью.

- Хорошо бы организовать здесь свою фирму, - сказал чернявый, отрезая кусок бифштекса.

- Прежде, чем организовать фирму, надо за что-то зацепиться, - ответил блондин. - Пока не зацепишься, как ты ее организуешь?

- Вы не возражаете, если я закурю? - спросил по-английски Филипп, доставая из кармана сигареты.

Россияне переглянулись, но, увидев в руках Филиппа пачку сигарет, молча закивали головами. Филипп закурил, положив сигареты на стол. Россияне снова переглянулись и чернявый, медленно подбирая слова, спросил Филиппа:

- Вы живете в Амстердаме?

- Нет, - ответил Филипп. - Я живу в Харлеме. В Амстердам приехал по делам бизнеса. А вы, я вижу, из России?

- Да, - сверкнув желтоватыми белками, - ответил чернявый.

- Я торгую с Россией, - сказал Филипп. - Поставляю в Москву цветы.

- Вы говорите по-русски? - повернувшись к Филиппу и немного подавшись вперед, спросил блондин.

- Очень плохо. По-русски говорит моя жена.

Филипп удивился сам себе. Он никогда не стремился стать актером, но сейчас с первой же фразы вошел в роль. Ему было интересно узнать, за что хотят зацепиться в Голландии эти люди. Россияне, как по команде, достали бумажники и, вытащив из них визитки, протянули Филиппу. Он бегло прочитал их. Чернявого звали Ахмед Саитов, блондина - Юстас Шемберас.

- Скажите, - глядя Филиппу в глаза, спросил Шемберас, - а нефтью ваша фирма торговать не может?

Его английское произношение было вполне сносным. Филипп выдержал взгляд с холодным британским спокойствием и сказал, усмехнувшись:

- В Голландии можно торговать всем.

Ахмед Саитов тут же подозвал официанта, заказал коньяк и велел принести третью рюмку.

- Это хорошо, что ваша жена знает русский, - сказал он. - Кстати, откуда она его знает?

- Этого требует наш бизнес, - ответил Филипп.

- А как вас зовут? - спросил Шемберас.

- Фил Голби, - не моргнув глазом, ответил Филипп.

Дальше пошел ничего не значащий треп. Россияне спросили, есть ли у него дети, был ли Фил в Москве. Он ответил, что никогда не был, да и жена была там всего один раз, поэтому оба мечтают съездить в Россию. Когда была допита бутылка, Ахмед Саитов, которого Филипп окрестил про себя чеченцем, как бы невзначай спросил, трудно ли в Голландии зарегистрировать иностранную фирму.

- С иностранной есть проблемы, - ответил Филипп, - для нее нужен определенный уставной капитал. Но совместное предприятие открыть очень легко.

Внимательно слушавший Филиппа Ахмед посмотрел на Шембераса. Тот прикрыл глаза и Саитов, чуть улыбнувшись, сказал:

- Послушайте, Фил, а не хотели бы вы создать вместе с нами фирму по продаже в Голландии российской нефти?

Филипп откинулся на стуле, провел холодными пальцами по неожиданно вспотевшему лбу. Он сразу вспомнил Москву и витавший в воздухе запах дележа огромной страны. Теперь ему предлагали принять участие в этом дележе. У него задрожали руки и, чтобы этого не заметили собеседники, он скрестил их на груди. Выждав долгую паузу, медленно произнес:

- Торговля нефтью - дело серьезное. Даже очень серьезное.

Я должен посоветоваться с компаньонами. Запишите мой телефон в Харлеме. Через два дня я вам сообщу.

Шемберас достал маленький блокнотик, аккуратно записал номер телефона и сказал:

- В Голландии мы проездом. Завтра улетаем в Россию, но вернемся сюда через десять дней.

- Прекрасно, - ответил Филипп. - Через десять дней мы сможем говорить об этом уже конкретно.

В этот же вечер, позвонив Наде Хольман, он уехал в Харлем. Она не пригласила его на квартиру, а повела в небольшой ресторанчик, расположенный недалеко от дома, в котором жила. Филипп откровенно рассказал ей о встрече с россиянами и не-ожиданном предложении. У Нади был быстрый аналитический ум. Она сразу оценила ситуацию и сказала:

- У них еще нет партнеров за границей, они только налаживают контакт. Тебе надо легализироваться в Голландии. На этом можно заработать огромные деньги. Другой такой богатой страны, как Россия, в мире нет.

- Но как легализоваться? - спросил Филипп. - С советским паспортом этого не сделаешь.

- Давай думать, - сказала Надя.

Филипп вспомнил кейс Лешека Мочульского, набитый паспортами всех стран Европы. Картинно, как на сцене, хлопнул себя ладонью по лбу и произнес:

- Кажется, я нашел выход. Надо позвонить в Варшаву.

На следующий день вечером он уже сидел на Маршалковской с Мочульским. Лешек внимательно выслушал его просьбу и сказал:

- С европейским паспортом у тебя будут проблемы. Данные обо всех гражданах Европейского экономического союза имеются на компьютере любого пограничного поста. - Он наморщил лоб, задумавшись на несколько мгновений, и произнес: - А может, тебе сделать канадский? Тем более, что ты прилично говоришь по-английски. Когда мы встретились впервые, я даже подумал, что ты англичанин.

Филипп откровенно обрадовался. Канадский паспорт давал ему немало преимуществ. Не надо было врать, почему он не знает Европу, а Надя не знает английского. В голове сразу выстроилась правдоподобная легенда. Он приехал из Канады в Голландию, встретил здесь Надю, у них возникла любовь с первого взгляда. Россиян такая легенда вполне устроит.

- Когда ты сможешь сделать паспорт? - спросил Филипп.

- Через два дня, - ответил Мочульский. - Но это будет стоить пять тысяч долларов. Такова такса.

«Жулик ты отпетый, - подумал Филипп, - если пытаешься надуть даже своего знакомого». Но вслух сказал другое:

- Дорого, конечно. Но ты меня припер к стенке.

Получив паспорт на имя Фила Голби, Филипп долго рассматривал в нем свою фотографию, пробовал пальцем краску на печатях, смотрел их на свет. Потом протянул Мочульскому конверт с деньгами. Тот пересчитал доллары и сказал:

- Счастливого пути.

Надя встретила его в аэропорту Амстердама, на машине отвезла в Харлем на свою квартиру. В этот же день в Харлем позвонил Шемберас. Сказал, что в воскресенье он вместе с Саитовым и еще тремя компаньонами прилетает в Амстердам. Было бы хорошо, если бы Фил встретил их. Они хотели бы обсудить с ним конкретные предложения.

У Филиппа был один недостаток, на котором его могли легко поймать. Он не умел водить машину. Для западного человека это было просто немыслимо. Когда он сказал об этом Наде, она засмеялась:

- Мы возьмем на прокат микроавтобус. Я буду за рулем, а ты с гостями.

И он еще раз удивился ей. Надя легко решала любые проблемы. С такой компаньонкой можно было без боязни пускаться и в опасное плавание.

Встречу Филипп обставил на самом высоком уровне. Микроавтобус «Фольксваген» забрал гостей от дверей аэропорта. В гостинице их уже ждали готовые номера. Стол в ресторане был накрыт. За ним и состоялся разговор. Россияне предложили открыть в Голландии предприятие по продаже российской нефти. Возглавить его должен Филипп. За это ему отдают четыре процента акций. Остальные будут принадлежать россиянам. Предприятие будет получать из России нефть по шестьдесят долларов за тонну. Продавать - по сто двадцать. Разница в цене будет ложиться на личный банковский счет каждого.

Выслушав предложение, Филипп сморщился. Достал сигарету, закурил, потом сказал:

- Четыре процента слишком мало. Вся юридическая, в том числе и уголовная ответственность за деятельность предприятия будет лежать на мне и тех, кто станет работать вместе со мной. Они тоже должны быть заинтересованы в успехе дела. Я настаиваю на пяти, плюс один процент моей жене. Она будет главным торговым менеджером. Надя немка, у нее обширные связи в Германии, большую часть российской нефти можно будет продавать именно там.

Нагнув над столом головы, россияне шепотом посоветовались между собой и согласились. На следующий день в Амстердаме была зарегистрирована фирма «Сибойл», а каждый из россиян открыл личный счет в голландском банке.

Через два месяца Фил Голби и Надя Хольман купили роскошную виллу на тихой, утопающей в зелени, улочке Амстердама. Деньги из России текли рекой. За неполный год фирма «Сибойл» продала более пяти миллионов тонн нефти. На счет Фила легло двадцать миллионов долларов. В офис Фил и Надя ездили каждый на своем «мерседесе». Отпуск они провели на итальянской Ривьере, зимой на неделю ездили отдыхать в швейцарские Альпы.

Четыре года, за которые капитал Фила Голби увеличился почти до двухсот миллионов долларов, пролетели как один день. Цена на нефть была рекордно высокой, а Европа требовала ее все больше и больше для своей развивающейся промышленности. Чтобы увеличить экспорт, российские компаньоны Фила купили лицензию на разработку нового месторождения. Теперь надо было как можно быстрее начать его эксплуатацию. Для этого требовалось построить нефтепровод.

8

Филу давно хотелось побывать в России. Особенно нестерпимым это желание стало в последнее время. Он стал плохо спать. Увидит во сне белый снег, откроет глаза и лежит, уставившись в темный, задрапированный шелком потолок. Еще хуже бывает, когда приснится собака. Не холеный мраморный дог или откормленный боксер, каких не счесть на улицах Амстердама, а лохматая дворняжка с человеческими глазами, одиноко сидящая у высоких деревянных ворот своего дома и жалостливо смотрящая на Фила. Когда-то, в далеком детстве, у них жила такая собака. Вспоминая ее, Фил бессмысленно хлопает глазами, слушает посапывающую у его бока спящую Надю и чувствует, как сжимается готовое разорваться от тоски сердце.

Казалось бы он обрел счастье, о котором не смел даже мечтать. Баснословное состояние, красивая, умная жена с прекрасным вкусом и постоянными выдумками. Задрапировать спальню шелком пришло в голову ей. Она долго выбирала цвет тонкой и нежной на ощупь ткани, наняла лучших драпировщиков и теперь спальня стала походить на покои королевы. Они объехали с Надей всю Европу, по несколько раз побывали в Париже, Риме и Венеции, облазили все средиземноморские и альпийские курорты. Живи и радуйся. Какая тебе к черту дворняжка, когда аккуратненькая, румяная, словно булочка, горничная в белом накрахмаленном фартуке подает утром в постель горячий шоколад и остуженное кипяченое молоко. Причем тут дворняжка? А вот надо же, увидит во сне добрые, преданные собачьи глаза и уже лежит, затаившись, до самого утра, боясь разбудить своим дыханием Надю, чтобы она не вспугнула нахлынувшее видение.

Утром Фил стал подолгу сидеть за столом, уставившись в одну точку, или подходить к окну и, сложив на груди руки, молчаливо смотреть в сад, где с непросохших от дождя веток свешивались тяжелые прозрачные капли, а мокрые листья блестели, словно их натерли воском. Чуткая к настроениям мужа Надя, глядя на него, однажды сказала:

- А не скатать ли нам в Россию?

Фил только покачал головой потому, что знает: в нынешней России делать нечего. За последние годы через Европу в Америку волна за волной перекочевали тысячи и тысячи русских. Не пьяницы и лодыри, а ученые с мировыми именами, доктора и честолюбивые кандидаты наук, стоящие на пороге крупнейших открытий или сделавшие эти открытия, но не нашедшие им применения у себя на родине. Америка разбухла от научных идей и суперсовременных конструкторских решений, привезенных русскими. Когда Фил видит этих измученных, не нужных своей стране и потому рвущихся на Дикий Запад людей на вокзалах и в аэропортах, ему почему-то сразу же вспоминаются слова поэта Георгия Иванова:

Россия! Россия рабоче-крестьянская,

И как не отчаяться.

Едва началось твое счастье цыганское,

И вот уж кончается.

Деревни голодные, степи бесплодные.

И лед твой не тронется.

Едва поднялось твое солнце холодное

И вот уже клонится.

Филу не было жалко ни Россию, ни, тем более, русских. Все, что произошло со страной, они сделали сами своими руками. Но когда несколько дней назад ему позвонил из Москвы Юстас Шемберас и попросил прилететь в Россию на важное совещание нефтяной компании, поставляющей нефть в Европу, он почувствовал, как трепетно дрогнуло сердце. Надя сразу же поняла это по его изменившемуся лицу.

- Что, надо лететь в Москву? - настороженно спросила она.

- Да, - стараясь быть как можно спокойнее, ответил Фил.

- Я полечу с тобой, - сказала Надя.

Он не удивился ее желанию потому, что чувствовал: ей тоже хочется побывать на своей бывшей родине.

В Москву они прилетели утром. В аэропорту Шереметьево их ждала машина нефтяной компании - новенький, блестящий лаком «Мерседес». Услужливый служка компании, которому, очевидно, по протоколу было положено встречать гостей, согнувшись пополам, распахнул дверку. Фил посадил сначала Надю, затем уселся сам.

Москву они не узнали. Она превратилась в иностранный город. Всюду виднелись огромные рекламные плакаты, вывески ресторанов и казино на иностранном языке, яркие, почти как в Амстердаме, витрины магазинов. Выехав на Тверскую, Фил спросил встречавшего их клерка, который сидел рядом с шофером на переднем сидении:

- У нас есть свободное время?

- Конечно, - ответил клерк. - Мне приказано доставить вас в фирму к двум часам. А пока вы устроитесь в гостиницу и немного отдохнете с дороги.

- В какой гостинице мы будем жить? - спросил Фил.

- В «Москве».

На Пушкинской площади Фил попросил остановить машину и сказал клерку:

- Езжайте в гостиницу и ждите нас там. Мы пройдем до нее пешком.

- Вы знаете Москву? - удивился клерк.

- Моя жена была здесь и тоже останавливалась в гостинице «Москва».

Выйдя из машины, он сначала не понял, что произошло с главной улицей столицы. Потом осознал - она превратилась в сплошной торговый ряд. В подземных переходах и прямо на тротуаре стояли киоски, у стен домов какие-то люди продавали с рук товар. Рядом с ними нищие просили милостыню. Одна торговка привлекла его внимание, проходя мимо нее, он замедлил шаг. Судя по фигуре, это была молодая женщина с серым, изможденным, изрезанным глубокими морщинами лицом. Женщина держала в руках несколько пачек сигарет. На ней была грязная юбка, на голове - белый, подвязанный по-старушечьи платок. Рядом с женщиной с протянутой рукой стояла девочка лет пяти. Фил остановил на женщине свой взгляд и тут же отшатнулся. Это была Дашенька Воронцова, а стоявшая рядом с ней девочка, по всей видимости, ее дочь. Филу хотелось броситься от этого места прочь, но он машинально сунул руку в карман, нащупал несколько стодолларовых купюр, смял их в комок и сунул в ладонь девочке. А сам, не оглядываясь, заторопился дальше по тротуару. Надя с удивлением посмотрела на него, но потом подумала, что все русские жалостливые люди. Они всегда подают милостыню нищим. А Фил так и не понял, узнала его Даша или нет - она пожирала глазами изысканную Надю.

«Господи, - думал Фил, уже издалека оглянувшись на Дашу. - До чего же они довели себя. Да случись подобное в Голландии, весь народ вышел бы на улицы и правительство было бы сметено в течение дня. А здесь все молчат, как будто только и мечтали о такой жизни. Почему? Почему? Наверное потому, что в стране остались одни рабы, поголовное быдло. Все, кто хоть что-то представлял из себя, давно уехали». До гостиницы он дошел не поднимая головы, чтобы не видеть глаза тех, кто протягивал руки за милостыней.

И только в гостинице подумал о том, что стоявшая рядом с Дашенькой девочка, по всей видимости, не только ее, но и его дочь. Он постарался вспомнить ее лицо, но не смог. Поэтому решил с облегчением: «Если бы это была дочь, я бы ее не забыл. Даша не могла родить ребенка в такое страшное время». Сделав для себя этот вывод, он успокоился и больше никогда не вспоминал ни Дашу, ни девочку.

В офис нефтяной компании они приехали вместе с Надей. Это был роскошный особняк на Пятницкой, отделанный итальянским мрамором, африканским черным деревом и русским мореным дубом. В дверях особняка стояла вооруженная до зубов охрана. Она не давала проникнуть внутрь здания той русской жизни, которая ютилась за его стенами.

Фила и Надю провели на второй этаж в кабинет президента нефтяной компании Хапоэля Ставриниди - просторное, немного сумрачное помещение с массивным широким столом у стены. За ним сидел молодой человек с холеным лицом и короткой прической. Это и был Ставриниди. Он поднялся, вышел из-за стола, протянул руку сначала Филу, потом Наде. Жестом пригласил их к стоявшему в углу дивану, рядом с которым был журнальный столик и два кресла. Очевидно в этом углу кабинета проходили все приватные беседы. Фил с Надей сели на диван, хозяин кабинета - в кресло. Сначала он внимательно разглядел Надю, затем сказал:

- Я должен выразить вам признательность, как нашим иностранным компаньонам. Мы твердо держимся на рынке нефти и это в значительной степени помогает благополучию нашего бизнеса. - Все это время Хапоэль Ставриниди не отрывал взгляда от Надиного лица. Затем повернулся к Филу и спросил: - Скажите, мы можем реально увеличить экспорт нефти в ближайшее время? И, если да, то насколько?

Этот же вопрос еще два месяца назад Филу задавал Шемберас. Фил тут же связался с потребителями российской нефти и они в один голос заявили, что могли бы увеличить закупки еще на пять миллионов тонн. Но поскольку Шемберас больше не спрашивал об этом, Фил о результатах своих переговоров ему не сообщал.

Хапоэль Ставриниди, как и многие ставшие богатыми россияне ельцинского времени, говорил на русском почти без акцента. Фил все эти годы играл роль человека усиленно изучающего русский. Но прежде, чем ответить, он посмотрел на Надю. Она перевела вопрос на английский. По реакции Ставриниди Фил понял, что тот понимает английский.

- Ми вель переговор с наши потребитель, - сказал Фил, как можно больше коверкая слова, - и они ответиль, что готов заключить контракт на пять миллионы.

Фил увидел, как блеснули глаза Нади. Ей до того понравилась игра мужа, что она не могла сдержать восхищения.

- Прекрасно, - Ставриниди потер ладони. - А теперь прошу за тот стол. - Он показал рукой на длинный стол, стоящий у стены.

Все трое поднялись. В это время в кабинет вошли Шемберас, Саитов и еще несколько незнакомых Филу людей. Кивнув головой Ставриниди и гостям, каждый из них занял за столом свое место. Совещание было коротким и предельно деловым. На нем Фил узнал, что месторождение, на разработку которого компания получила лицензию, еще не оконтурено и окончательные его запасы не установлены. Но судя по первой скважине, которая дала четыреста тонн нефти в сутки, эти запасы могут быть огромными.

- До весны мы пробурим на нем еще четыре скважины, которые и дадут нам увеличение добычи на пять миллионов тонн в год, - сказал Ставриниди. - Господину Голби и Наде Хольман необходимо заключить с соответствующими фирмами контракты на закупку дополнительной нефти с первого марта следующего года. Нам - как можно быстрее построить нефтепровод для подключения месторождения к магистральной трубе. - Хапоэль Ставриниди посмотрел на Фила и добавил: - Вам, господин Голби, если вы не возражаете, я бы порекомендовал на несколько дней слетать на строительство нефтепровода для того, чтобы посмотреть, в каких условиях добывается наша нефть, и попрактиковаться в русском. Вы уже неплохо освоили его, но дополнительное общение с русскими только поможет в совершенствовании языка. Он вам очень нужен. К тому же побывать на Севере всегда интересно.

Фил посмотрел на Надю. Она опустила веки, давая понять, что с предложением президента компании надо согласиться.

На этом совещание закончилось. Выходя из кабинета Фил и Надя переглянулись. Их удивило то, что никто из присутствующих не произнес ни слова. Люди приходили сюда только для того, чтобы получить указания. По всей видимости такова была манера руководства компанией.

На следующий день Надя улетела в Амстердам, а Фил отправился на Север. Прожив в России без малого тридцать лет, он никогда не был в Сибири и, только попав на ее просторы, начал понимать, какое государство представляла из себя его бывшая родина. Под крылом самолета, а потом под брюхом вертолета простиралась тайга, которой, казалось, не было ни конца, ни края. Вертолет летел довольно низко, из его иллюминатора можно было увидеть гораздо больше, чем из реактивного лайнера. Тайгу постоянно пересекали реки, там и здесь попадались болота и озера. И нигде не было видно ни дорог, ни производственных строений, ни каких либо признаков человеческого жилья. «Как же они открыли здесь нефть? - думал Фил, глядя на проплывающее внизу пространство. - Да если тут покопаться, можно найти не только нефть, но и уран, и золото, и все, что нужно для сытой жизни цивилизованного человека».

Всю дорогу от кабинета на Пятницкой до тайги под крылом самолета он думал о том, почему Ставриниди решил послать его в Сибирь. Попрактиковаться в русском языке можно было и в Москве, причем гораздо с большей пользой. Такая причина для поездки могла быть рассчитана только на дурачка. Сибирские просторы Филу видеть тоже было не обязательно. Заниматься добычей нефти он не собирается. Его дело - выгодно продавать ее на западном рынке. В то же время такой человек, как Хапоэль Ставриниди просто так ничего делать не станет. В командировке, безусловно, был какой-то смысл, но какой именно, Фил Голби понять не мог.

Когда вертолет сел на площадку и его лопасти остановились, Фил, слегка покачиваясь, вышел наружу. Полет был и долгим, и утомительным, несколько часов неподвижного сидения сделали ноги непослушными. Разминая икры, Фил приподнялся на носках и оглянулся. Его встречал начальник строительного участка Шумейко - высокий, тощий, как жердь, человек с узким длинным лицом и острым взглядом шустрых, все время бегающих глаз. Тут же стояла машина - крытый брезентом, заляпанный по самую крышу грязью «УАЗик». Шумейко представился, проводил Фила к машине.

- Сначала заедем в столовую и перекусим, - сказал Шумейко, раскрывая перед Филом дверку машины. - А потом я покажу вам наше хозяйство.

Фил окинул взглядом болото, у края которого была сооружена вертолетная площадка, посмотрел на высившиеся впереди громадные кедры и глухо произнес:

- Первий делам стройка. Кушать можно потом.

Шумейко пожал плечами, сопя, залез на заднее сиденье машины. Фила посадил впереди. Через полчаса они оказались на трассе будущего нефтепровода, на которой работал всего один бульдозерист Дмитрий Шабанов. Фил не был специалистом в строительных делах, но ему показалось, что если они будут идти такими же темпами, как на этом участке, нефтепровод к назначенному сроку не сдать. К тому же и рабочий класс оказался ненадежным. Бульдозерист начал говорить о какой-то забастовке.

От бульдозериста Фил вернулся к вертолету и попросил провезти его над всей трассой от месторождения до магистрального нефтепровода. После того, что он увидел, опасения только усилились. Вертолет летел над сплошной тайгой, среди которой не было видно не то что трассы, но и тропинки. Никакого строительства здесь не велось. Сидевший рядом с Филом Шумейко даже не смотрел вниз. Правда, на нефтяном месторождении работы шли полным ходом. Сверху было видно, как монтажники разворачивают резервуары, строится установка комплексной подготовки газа, суетятся люди на мостках буровой.

Глядя на все это, Фил наконец-то понял, зачем его послал сюда Ставриниди. Он должен был своими глазами убедиться, что на Запад скоро хлынет дополнительный поток нефти. Привыкший к точным финансовым расчетам мозг Фила тут же подсчитал, что если цена на нефть не упадет (а к этому не было никаких предпосылок), то компания «Сибойл» до конца следующего года заработает дополнительно не менее двухсот миллионов долларов чистой прибыли. Более десяти из них лягут на счета Фила и Нади. Эти деньги стоили того, чтобы за них побороться.

Вернувшись на базу трубопроводчиков, Фил потребовал от Шумейко после работы собрать всех бригадиров. Уставшие, заляпанные грязью, в промасленных спецовках они один за одним молча потянулись в красный уголок. Он размещался в обшарпанном, но просторном вагончике. В нем стоял биллиардный стол и небольшой телевизор. Бригадиры расселись вокруг стола, в торце которого уже сидел Фил Голби. Бульдозеристов пришлось представлять Димке Шабанову.

Первым говорить начал Шумейко. Назвав иностранца, он сказал, что нефтепровод строится для фирмы, которую представляет Голби. Они только что облетели всю трассу и теперь Фил Голби хочет поделиться своими впечатлениями от увиденного. Поднявшись из-за стола, Фил поправил начальника участка.

- Труба строится не для наш фирм, - сказал он, - а для русский страна. Ви полючайт много деньги за ваш нефть. Я продаю ваш нефть в Европа и знаю, сколько доллар полючайт россияне.

Я прилетел к вам, чтоби знат, когда ваш нефть прийдет на Запад. Я дольжен заключит контракт. Перьвий тонна этот нефть дольжен бит в Европа первий марта. Ви успейт закончит стройка?

Если бы Надя слышала как сейчас говорил Фил, она бы хлопала в ладоши. Никогда еще ему не удавалось так коверкать русские слова, как сегодня. Фил и сам это понимал. Он чувствовал себя настоящим иностранцем.

Но его слова не произвели на русских никакого впечатления. Они достали сигареты, закурили, вагончик сразу наполнился дымом, в нем стало нечем дышать.

- Если черти не слопают, конечно закончим стройку, - выпуская тугую струю вонючего синего дыма, сказал рыжебородый бригадир сварщиков Васька Шмельков.

- Что значит слопать? - насторожившись, спросил Фил. - Медведь?

- Вы больше слушайте этого балабола, - вмешался в разговор Шумейко. - Никаких медведей тут нет. Если и был какой-то, то сейчас драпает уже где-нибудь за Енисеем. Трубу к первому марта обязательно сдадим. Я так говорю, ребята?

Шумейко обвел бригадиров взглядом, они согласно закивали головами. Фил понял, что они подтвердят любые заверения своего начальника участка.

Он внимательно рассматривал бригадиров. Это были коренастые обветренные люди с широкими скулами и крепкими руками. Для них Сибирь и бесконечная тайга, которую он видел сегодня, дом родной. Фил заметил, что бульдозерист поймал его взгляд, прищурился и отвернулся. «Этот что-то затаил в глубине души, - подумал Фил. - Нет, русские действительно загадочные люди. Продадут сейчас всю нефть и другие полезные ископаемые и снова уйдут в леса охотиться и собирать грибы. Цивилизованными эти люди быть никогда не смогут». Бывший гражданин России Филипп Голобейко навсегда стал для нее иностранцем.

С этой страной его связывала только нефть, дающая возможность, не работая, получать баснословные прибыли.

Через полчаса Фил улетел в Москву, пообещав зимой еще раз навестить стройку.

9

Димка Шабанов так и не понял, зачем иностранец приглашал бригадиров в красный уголок. Если только за тем, чтобы получить заверение о завершении строительства нефтепровода в срок, то об этом надо было говорить с начальством. От работяг на стройке зависит не так уж много. Для них главное, чтобы надежно работала техника и были в достатке строительные материалы - трубы и изоляция. Но, видать, эта стройка очень нужна иностранцам, если они так внимательно следят за ней. В том, что Фил Голби еще не раз прилетит на трассу, Димка не сомневался.

Ведь не зря же так напряжен и взвинчен был Шумейко. Перед самым совещанием он встретил Димку у вагончика, отвел в сторону и сердито сказал:

- Ты эти дурацкие шуточки насчет забастовки брось. Они могут выйти нам таким боком, что и в кошмарном сне не представишь.

- Каким еще боком, - не понял Димка.

- А таким, - Шумейко даже зашипел, выдавливая из себя слова. - Откажутся от наших услуг и наймут другую фирму. Мы иностранцам в ноги кланяться должны за то, что дают работу.

- Да я и без них работал и жил не хуже, - сказал Димка.

- Ты о той жизни забудь, - прошипел Шумейко. - Сейчас все по-другому. Не изогнешься в хребте, получишь пинок под зад. Понял? И не только ты, но и меня погонят.

Димка настолько разозлился, что хотел плюнуть Шумейко прямо в рожу. Противно было видеть такое пресмыкающееся. Но ему тут же вспомнилась Зиночка со своими удивительными серыми глазами и он сдержался. Уехать сейчас с трассы, значит уехать от нее.

Едва дождавшись конца совещания, он направился в столовую. Кузя терпеливо сидел у ее двери, поджидая хозяина. Увидев Димку, вскочил, завилял хвостом, ткнулся мордочкой в ноги. Димка только чуть приоткрыл дверь, а Кузя уже прошмыгнул к раздаточному окну и уселся перед ним, задрав морду.

Зиночка вытерла руки о полотенце, поправила прическу и посмотрела на Димку. В ее глазах светилась нескрываемая радость и вся она была сегодня светлой и восторженной. Даже веснушки на носу и те, казалось, делали ее красивее. Кухня, огромная кастрюля на электрической печи, тарелки, стопкой стоящие на столе, не имели к ней никакого отношения. Весь ее вид как бы говорил о том, что не она должна обслуживать человека, вернувшегося с трассы, а он призван оказывать ей внимание как паж, только и ждущий момента, чтобы броситься исполнять любое желание обожаемой, в меру капризной и своенравной повелительницы. Глядя на Зину, излучавшую необыкновенный свет, Димка на некоторое время онемел. Потом спросил, переборов невесть откуда появившееся смущение:

- Зина, ты куда-нибудь ходишь по вечерам?

- Что ты имеешь в виду? - сказала сразу вспыхнувшая, как огонь, Зина.

- Не в ресторан же, конечно. Я имею в виду природу, тайгу.

- Нет, Дима, никуда я не хожу. Я кручу мясо вам на котлеты и чищу картошку.

- Тогда пойдем сегодня на речку? - предложил Димка.

- Но я поздно освобожусь, - Зина замялась и опустила большие, как опахала, ресницы.

- Если хочешь, я помогу, - сказал Димка.

- Да нет, не надо. Приходи через час, я к этому времени управлюсь.

В осеннем воздухе догорали последние дни бабьего лета. Маленькие, круглые листья берез, неслышно шурша, кружились, покачивались и опускались на землю притихшими желтыми бабочками. Длинные нити паутинок, несущиеся неведомо куда, шевелились от малейшего дуновения и постоянно цеплялись за ветки деревьев. Высоко в небе, тревожно гогоча, пронесся на юг запоздалый косяк гусей.

Димка пожалел, что у него не было таких туфель, как у иностранца. Пришлось почистить свои ботинки на толстой вездеходовской подошве, причем воспользоваться для этого сапожным кремом Паши Коровина. Крем Паша дал, но спросил, наморщив лоб, словно пытался отгадать неразрешимый вопрос в труднейшем кроссворде:

- Куда это ты выпендриваешься?

- На свидание, молодой человек, - сказал Димка, доставая из шкафа джинсы. - Разве это не видно?

- Как на свидание? - опешил Коровин.

- А так. - Димка плеснул на ладонь одеколон, помазал им волосы. - Или ты не видел дам в нашем Вагон-сити?

- Какие дамы? - не переставая удивляться, пожал круглыми плечами Коровин. - У нас тут одна Зинка, да и та в столовой.

- Вот и соображай, - сказал Димка и вышел из вагончика.

Зина уже ждала его. Она тоже была в джинсах, теплом шерстяном свитере и куртке. Спортивная одежда делала ее на фоне тайги, заляпанных грязью тракторов и экскаваторов просто элегантной. Димка не мог понять, почему не замечал этого раньше. Они прошли мимо вагончиков, пересекли дорогу, идущую на трассу, и свернули в тайгу.

В ней было сумрачно и прохладно. Солнце уже почти скрылось, оставив над горизонтом пылающую горбушку, осветившую последними золотистыми лучами верхушки кедров. На одном из них зацвокала белка. Зина подняла голову, но не увидела рыженького зверька.

- Как только я попадаю в лес, - сказала Зина, перешагивая валежину, - сразу чувствую себя маленькой и одинокой. Иногда просто удивляюсь, как могли среди этих могучих деревьев дожить до наших дней такие маленькие люди, как я.

- Это только кажется, что люди маленькие, - сказал Димка. - Иногда смотришь на тайгу и думаешь: разве нам когда-нибудь здесь пройти? А потом глядишь, растолкали лес, расчистили трассу, хоть на «Волге» катись. Я тоже когда-то боялся леса.

Он взял Зину за руку. Пальцы у нее были тонкие и горячие, а ладонь маленькой, как у ребенка. Но кожа на ладони была сухая и твердая, с въевшейся чернотой от работы на кухне. Он ощущал теплоту ее пальцев и она не делала попытки высвободить руку потому, что ей это было приятно. А он чувствовал себя словно на первом свидании. Надо было что-то сказать, но слова застряли в самой глубине души и, казалось, не было сил, которые могли бы освободить их.

Много лет назад таким же тихим осенним вечером Димка тоже шел с девушкой, держа ее за руку. Это была Лида Соколова, его соклассница. Они дружили с ней два года, но в тот вечер оба молчали, каждый по-своему переживая предстоящую разлуку. На следующий день вместе с другими ребятами своего села Димка должен был отправляться на службу в армию. Когда они сели около ограды на лавочку и Димка обнял Лиду, она заплакала, уткнувшись в его плечо.

- Ты чего? - спросил он, гладя ее тонкие, шелковистые волосы.

- Мне будет так плохо без тебя, - сквозь слезы сказала Лида. - Как представлю себя одной, страшно становится. Если будешь близко служить, я к тебе приеду. А ты обязательно приезжай в отпуск.

- Ты мне пиши каждый день, - попросил Димка. - Я тоже буду писать. Так легче перенести разлуку.

- Я тебя так люблю, Дима, - сказала Лида, подняв голову и осторожно поцеловав его в губы.

- Я тебя тоже, - сказал Димка.

В этот вечер ему казалось, что выше их любви нет ничего на свете. Он прижался к Лиде, уткнувшись в ее волосы и ощущая их легкий, еле уловимый аромат. Этот аромат долго и часто вспоминался ему на далеком Сахалине, где пришлось служить два, растянувшихся на целую вечность, года. Он вызывал у него радостные воспоминания о доме и о самом дорогом существе, каким была для него Лида. Сначала они обменивались письмами каждую неделю, потом весточки из деревни стали приходить все реже и реже, пока он не перестал получать их совсем.

Вернувшись домой, он прямо с вокзала хотел зайти к Лиде. Но что-то удержало его. Он увидел Лиду на следующий день. Она шла по улице, толкая перед собой детскую коляску. Увидев Димку, она опустила голову, а он, не поздоровавшись, перешел на другую сторону улицы. С тех пор у него ни разу не было девушки, от одного вида которой радостно стучало бы сердце и становилось светлее на душе. И вот теперь он снова ощутил это чувство. Ему казалось, что от Зинкиных волос исходил такой же запах, какой он ощущал, прижимаясь когда-то к Лиде.

- Зина, - спросил Димка, помогая ей перебраться через упавшее дерево. - Как ты оказалась у нас на трассе?

- У меня здесь работал отец, - ответила она, опустив голову.

- А где он сейчас?

- Уволился. Заболел и уволился.

- А где у тебя мать?

- В Новосибирске. Но я не хочу к ней. Она пьет. Отец из-за нее тоже стал пить. Я никогда не вернусь домой.

- Не надо говорить так категорично, - заметил Димка. - На родителей можно обижаться, пока они есть. Когда их не станет, сразу поймешь, что такое быть одному.

- Я не знаю.., - она пожала плечами и высвободила руку.

Они вышли на берег. Краюшка солнца уже скрылась за деревьями, на небе, холодно поблескивая, появились первые звезды. Вода в реке казалась темной и отсюда, с обрыва, слышалось, как она недовольно бормотала, натыкаясь сослепу на берег.

- Жутковато здесь, - сказала Зина, глядя на темную воду. - Не то, чтобы совсем жутко, но такое ощущение, будто ты попал в первобытную жизнь. Появись сейчас за деревьями медведь, ни-сколько не удивишься.

Димка вспомнил медвежьи следы, которые видел утром около своего бульдозера, но говорить об этом Зине не стал. Она и без того боится, а узнает про медведя, который бродяжничает около трассы, из вагончика выходить перестанет.

- Какие тут медведи, - с нарочитым пренебрежением сказал Димка. - Они если и были, от одного вида наших тракторов такого драпака задали, на вертолете не догонишь.

- Да я не боюсь, - сказала Зина, на всякий случай подвинувшись к Димке так, чтобы коснуться его плечом, - но если медведь появится, конечно, будет неприятно.

Димка снял куртку, подстелил ее на валежину, сел и потянул за руку Зину. Она послушно села около него.

- А куда ты поедешь, когда построим трубу? - спросил Димка.

- Еще не знаю, - Зина пожала плечами и положила маленькие руки на колени. - Недавно получила от подруги письмо. Она устроилась на завод контролером, проверяет какие-то детали. По-моему это так неинтересно. Каждый день одно и то же. Мне кажется, там и разговоры у людей всегда об одном.

- Я на заводе не работал, - сказал Димка. - До армии был трактористом, после армии перешел на бульдозер.

- А где ты живешь?

- На Алтае.

- Может быть и я поеду на Алтай.

Он осторожно обнял Зину за талию, она не отстранилась. Только повернула к нему лицо, он увидел ее большие темные глаза и почувствовал на своей щеке горячее дыхание. Широкой ладонью Димка прижал девушку к себе и сразу услышал, как испуганно и торопливо забилось ее сердце. И еще он почувствовал упершуюся в него упругую, словно мячик, грудь, нагнулся, нашел своими губами Зинкины губы и попытался поцеловать ее.

- Не надо, - сказала она, торопливо вывернувшись из его объятий. - Я не люблю этого. Я хочу, чтобы отношения между мужчиной и женщиной были чистыми и высокими.

- Мы с тобой сидим на земле и выше нас только звезды, - ответил он.

- Ну вот, ты шутишь. - Она уперлась руками в валежину и отодвинулась от Димки. - А для девушки главное быть чистой. Кроме этого у нее ничего нет.

- Это тебя мама научила?

- Сама додумалась. Хочу всю жизнь быть верной только одному.

- Не думал, что ты такая старомодная, - остывшим голосом сказал Димка. - Сейчас жизнь совсем другая.

- Как по телевизору? - она подняла на него настороженные глаза.

- В том числе и по телевизору.

- Я, Дима, считаю, что лучше быть старомодной, чем такой, каких показывают по телевизору.

- Почему?

- Насмотрелась грязи, на всю жизнь хватит. Поэтому и телевизор не включаю.

Димке вспомнился Новосибирск, городская гостиница, где ему летом пришлось пережидать несколько дней перед отлетом на трассу. Лететь надо было специальным рейсом, но его почему-то все время откладывали. Измучившись от безделья, Димка не знал, куда себя деть. Вечером пошел в ресторан. Свободных столов не оказалось, но за одним, где сидели две девушки, было два незанятых места. Он подсел к ним и в ожидании официанта стал разглядывать соседок по столу. Одна была маленькой, черноволосой, с желтыми глазами, обведенными голубой тушью. Она держала в тонких пальцах длинную сигарету, конец которой был выпачкан губной помадой.

Ее подруга являла собой полную противоположность. Стройная блондинка с высокой прической, большими голубыми глазами, обрамленными длинными черными, загнутыми кверху ресницами. На столе стоял графинчик с вином и две тарелочки с сыром. Димка решил, что не выпить в этой ситуации просто неудобно. Он заказал коньяк, отбивную и чашку кофе. После трех рюмок коньяка весь мир показался ему прекрасным, а девушки просто замечательными.

- Завтра утром я лечу на Север, - сказал он, переводя глаза с брюнетки на блондинку. - Вы никогда не были там?

- Нет, - сказала брюнетка, выпуская на Димку струю сигаретного дыма. - Там холодно, а летом много комаров.

Димка помахал рукой, отгоняя дым, и спросил:

- А почему вы пьете вино? Давайте лучше выпьем коньяку.

- Вы нам его не предлагали, - сказала блондинка, повернувшись к нему.

- Прошу прощения за бестактность. - Димка взял бутылку и налил коньяка в их рюмки.

Потом он заказал еще одну бутылку. А когда ее выпили, предложил блондинке посмотреть комнату, в которой остановился. Она согласилась. Они взяли у официантки бутылку шампанского и поднялись наверх. Брюнетка осталась в ресторане.

Блондинку звали Нина. Шампанское пришлось с ней пить из граненых стаканов. Но это не мешало им говорить о пустяках и, смеясь, все время смотреть в глаза друг друга. Взглядом иногда можно сказать больше, чем словами. Он мысленно задавал вопрос, глядя на нее, она отвечала. И никаких слов для этого не требовалось. Когда было допито шампанское, они молча улеглись на кровать. Но Нина тут же встала, открыла окно и, глядя на улицу, стала вытаскивать заколки из своей прически. Димка, лежа на постели, все это время смотрел на нее и слушал, как гудят машины, проезжая под окнами гостиницы.

Проснулся он оттого, что стало холодно и онемела рука, на которой лежала Нина. Он осторожно, стараясь не будить подругу, вытащил руку, встал и на цыпочках прошел к столу. Посмотрел на часы: было шесть утра. Через два часа должен улетать самолет на Север. Он подошел к Нине. Она спала, раскинув руки, одеяло сползло с ее груди, из-под рубашки торчали маленькие темно-коричневые соски. Нина была красивой. Димка нагнулся и поцеловал ее в сосок. Она открыла глаза и сразу же натянула на себя одеяло.

- Мне пора идти, - сказал он. - Иначе опоздаю на самолет.

- Я сейчас встану. Только ты выйди из комнаты.

Димка немного удивился тому, что вчера она ничего не стеснялась, а сегодня ее охватило смущение. Он оделся и вышел. Дежурная по этажу сидела за столом и, не поднимая головы на постояльцев, внимательно изучала толстую амбарную книгу. Когда Димка вернулся в комнату, Нина стояла у зеркала и поправляла пальцами прическу. На улице они простились. Он знал, что больше они никогда не встретятся, поэтому не спросил ни адреса, ни фамилии. Лишь притянул к себе за плечо, поцеловал в щеку и сказал: «Спасибо за все. Ты была прекрасна»...

Нина была опытной женщиной, по всей видимости, немало повидавшей на своем веку. По сравнению с ней Зина выглядела девочкой-подростком, которой, конечно же, и хочется узнать тайну отношений мужчины и женщины, и в то же время сделать это невероятно боязно.

- Что ты имеешь в виду, когда говоришь о чистоте? - спросил он и снова взял ее за руку.

- Чисто - это любовь, - сказала Зина. - А все остальное не имеет к ней никакого отношения.

- Для мужчины и женщины все важно, - ответил Димка. - Любовь - это не только поцелуи.

- Вот и целуйся с кем-нибудь другим, - сердито сказала Зина и встала.

Димка тоже встал, прижал ее к груди и сказал:

- Ты славная, Зина. Ты мне очень нравишься.

И снова услышал, как застучало ее сердце.

К вагончикам они возвращались молча. Димка смотрел на Зину и впервые думал о том, что у человека не так уж много того заветного, которое переводит его жизнь из одного состояния в другое. У девчонки - это ее честь. Пролететь можно один раз в жизни. И оттого, когда и как это произойдет зависит ее судьба. Если она не дорожит честью, значит для нее никогда не будет представлять ценности семья, значит она проживет свою жизнь, не познав любви, за один миг которой захочется отдать всю себя. «А что заветно у мужчины? - думал Димка. - Это должна быть его совесть, его порядочность по отношению к женщине. Если ты не любишь женщину, смири себя, оставь тому, кто сделает ее счастливой».

Зина посмотрела на Димку, улыбнулась натянутой улыбкой и сказала:

- Спасибо за то, что позвал меня прогуляться. В тайге так хорошо. Я ведь ее практически не видела. Времени на это нет. Все прогулки от вагончика, где живу, до кухни.

- А хочешь погуляем завтра? - спросил Димка.

- Если рано освобожусь, пойду с удовольствием.

Она остановилась и снова посмотрела на него. Этот взгляд был настолько чистым и доверчивым, что Димка обнял ее за плечо, поцеловал в пахнущие осенней ночью волосы и повторил:

- Ты славная, Зина.

10

Через неделю на трассу прибыли еще два бульдозериста. Одного из них, Геннадия Петровича Панова поселили в вагончик к Димке. Был он пожилой, почти совсем седой и Димка удивлялся, как это он до сих пор работает на бульдозере. В тайге, в отрыве от семьи и цивилизации, в большинстве своем остаются только молодые.

- А ты не смотри, что я такой старый, - сказал Панов, когда Димка спросил, сколько ему лет. - Я на всех трассах побывал. Еще нефтепровод Самотлор - Альметьевск строил.

Был он степенный, говорил не торопясь, а если начинал что-то делать, то заранее прикидывал, как обойтись без излишней затраты сил.

- В нашем деле семь раз отмерь, один раз отрежь, - постоянно повторял он. - Головотяпов у нас хватает. Один раз мне выдали отметку, я расчистил трассу, а потом оказалось, что она на полкилометра в сторону ушла.

Паше Коровину Панов не понравился сразу.

- Еще один появился, - сказал он. - Теперь каждый вечер воспитывать будет.

К старости человек укореняется в своих привычках и изменить им бывает выше его сил. Геннадий Петрович вставал, как по будильнику, ровно в шесть, натягивал штаны, надевал домашние тапочки, которые специально привез с собой, и в одной майке выходил в тамбур. Растапливал печку, грел воду и садился бриться. Побрившись, умывался тоже теплой водой, потом надевал рубаху и теплую жилетку. Так он и отправлялся завтракать.

Позавтракав, Панов заглядывал в окно к Зиночке. Та заворачивала ему в салфетку две котлеты и два куска хлеба, в поллитровую бутылку наливала компоту. Все это Геннадий Петрович брал с собой на обед. Сложив провизию в сумочку, он шел будить ребят. Он осторожно дотрагивался до плеча Димки и говорил:

- Вставайте, орлы, время завтракать.

Димка открывал глаза, садился на кровать, раза два вытягивал руки вверх, изображая, будто поднимает тяжелые гири. Затем босой ногой начинал искать носки, оставленные с вечера у кровати.

Коровин вставал всегда с неохотой, свешивал босые ноги на пол и долго тер кулаками глаза. Лениво натягивая рубаху, он зевал и обычно говорил:

- Ну и сон же мне сегодня приснился...

- Будто ты едешь на собственной «Волге» по автотрассе Москва-Стамбул, - влезал в Пашин рассказ Димка, - а впереди ишак.

Димка всегда что-нибудь придумывал. Поэтому Коровин переставал зевать и, ожидая очередного подвоха, настороженно спрашивал:

- Ну и что?

- Ты жмешь на всю железку, - как ни в чем не бывало продолжал Димка, - а ишака обогнать не можешь.

- Ну и что? - уже раздраженно спрашивал Коровин.

- А потом оказывается, что ишак везет твою «Волгу» на буксире.

- Сам ты ишак! - Коровин вскакивал с кровати, натягивал брюки и, намотав на ногу портянку, долго не мог попасть ей в сапог.

- Сам ты ишак! - повторял он еще раз и уходил умываться.

- Зря ты над ним так шутишь, - покачивая головой, говорил Геннадий Петрович.

- Он действительно спит и во сне видит «Волгу», - оправдывался Димка.

- А что в этом плохого, - замечал Геннадий Петрович. - На свои же заработанные хочет купить.

Панов жалел всех подряд. Димка думал, что у него это от возраста и старался не спорить.

Коровин никогда не ждал Димку завтракать. Умывшись, он сразу уходил в столовую и, когда Димка приходил туда, Паша уже кончал есть. Шабанов подходил к раздаточному окну, видел веснушчатое Зинино личико, ее радостные, светящиеся глаза и тут же забывал о Коровине.

- Как тебе сегодня спалось? - спрашивал он и его глаза тоже начинали радостно светиться. - Медведи не тревожили?

- Один во сне пытался облапать, - опустив глаза и пряча появившуюся на губах улыбку, говорила Зина. - Я его так шуганула, до сих пор бежит. Не слышишь, как тайга трещит?

- А я-то думал, почему мне всю ночь не спалось? - отвечал Димка. - Сегодня приду тебя охранять. Так нам обоим спокойней будет.

- Избави меня Бог от такого спокойствия, - Зина подавала Димке завтрак и отворачивалась от раздаточного окна.

- Тогда ты приходи, - говорил Димка. - Паша тебя стесняется, поэтому ночью храпеть не будет.

На этом обмен шутками заканчивался. Рабочий день начинался с восьми. Но в половину восьмого все уже были около машины. За последние дни трасса продвинулась вперед. Бульдозеристы работали на восьмом километре, экскаваторщики на третьем. И на работу их теперь возили всех вместе на грузовике. Коровин всегда старался попасть в кабину. И, если ему это не удавалось, он сердился, с ворчанием лез в кузов и садился на скамейку в самом углу.

Было начало октября. По утрам уже сильно подмораживало, березы и осины сбросили листву, она желтыми пятаками лежала на мху и ветер, не жалея, разбрасывал ее по трассе. На край леса в предутренних сумерках вылетали глухари побродить по песку, запастись на зиму камешками. Скоро они перейдут на зимний корм - хвою сосен и кедров, и перетереть такую пищу в желудке без камешков будет невозможно. Кое-кто из ребят уже добывал глухарей и Димка на этот раз прихватил с собой ружье Гудкова.

Он вылез из машины около своего бульдозера, Геннадий Петрович подал ему ружье и обед в полиэтиленовом пакете. Димка осторожно взял все это и положил в кабину. С Пановым работалось легко, они как бы соревновались друг с другом и день пролетал незаметно. Как только на трассе появился Панов, Димка стал оставлять на день Кузю Зине. С напарником в тайге не было скучно.

«Хороший старик, - думал о нем Димка, - хотя и много ворчит. Зато никогда не жалуется на свою судьбу. Побольше бы таких стариков на трассу».

Обедал Димка вместе с Пановым. Они сидели на поваленном кедре и молча жевали холодные котлеты, запивая их компотом. В верхушках деревьев, непрерывно перебирая ветки мягкими, невидимыми руками, шумел ветер. Он осыпал на землю последние, самые цепкие листья, еще каким-то чудом задержавшиеся на редких березах, и стряхивал с кедров пожелтевшую, состарившуюся хвою. Подняв голову, Панов прислушался к верховому шуму тайги и сказал:

- Хорошо тут. Больше всего люблю тайгу в это время. Ни тебе комара, ни мошки - благодать!

- А мне и тайга надоедает, и жизнь на колесах, - сказал Димка. - Иногда и на футбол сходить хочется, и в ресторане посидеть тоже.

- Тебе может и хочется, - отпив из бутылки большой глоток компота, сказал Панов. - А у меня три дочери и все учатся.

И жена не работает. Всех накормить, одеть-обуть надо. Вот и мотаюсь по трассам. В городе столько не заработаешь. - Он помолчал немного и добавил: - Да и работы в городе нет. Заводы позакрывали, стройки стоят.

Димка с удивлением посмотрел на Панова. Он думал, что у того уже давным давно должны быть внуки, а оказывается его дочери еще учатся в школе.

- Сколько же тебе лет, Геннадий Петрович? - спросил Димка, глядя на серебристую голову напарника.

- Сорок девять. До пенсии еще пахать да пахать.

- А мне двадцать семь, - сказал Димка.

- Я в это время еще только женился. - Панов опустил голову, осторожно стряхнул с колен хлебные крошки и задумчиво сказал: - Здесь я при деле, а дома не знаю куда себя деть. Слоняюсь из угла в угол - словно и заняться нечем. Последний раз со старшей дочерью поругался.

- А чего с ними ругаться? - Димка вздохнул, вспоминая сестру. - Они сейчас рано становятся самостоятельными. Я никак их понять не могу. Чего-то хотят, а чего - не знают сами.

- Мозги жевательной резинкой забиты, - сказал Панов. - Ни семья, ни дети не нужны. Одни деньги.

- Без денег тоже не проживешь, - заметил Димка.

- Знаешь, что я тебе скажу, - Панов вытянул ноги, положил руки на колени и в упор посмотрел на Димку. - Не в деньгах счастье. Деньги в человеке душу убивают. Это только говорят, что они не пахнут. Еще как пахнут, даже смердят. Особенно, если они нечестные. Какое счастье от денег, если у тебя нет ни семьи настоящей, ни детей? Для чего они? Для того, чтобы вдоволь есть, пить, покупать на ночь срамную бабу? Много ли счастья от этого?

- А в чем оно, счастье? - спросил Димка.

- В душевной близости человека с человеком. В любви мужчины и женщины. Не в сексе, как сейчас говорят, а в том, что ты глаз оторвать от нее не можешь, каждое дыхание ее ловишь, чувствуешь запах ее кожи и ощущаешь, что от этого сердце не просто замирает, останавливаться начинает.

Панов говорил так красиво, что Димка на некоторое время даже замер. Потом спросил:

- Наверное, Геннадий Петрович, ты по жене шибко соскучился?

- По жене я всегда скучаю. И по дочкам тоже. - Панов хлопнул Димку по плечу. - С семьей мне повезло. Тут у меня все в порядке.

- А с чем не повезло? - Димке вдруг захотелось узнать о своем напарнике подробности, о которых он раньше и не думал.

- По трассам мотаться приходится. Девчонки живут по сути дела без отца. Да и жена восемь месяцев в году как мать-одиночка. Разве это нормально?

Панов достал сигарету, закурил и пристально посмотрел на Димку. Тот опустил глаза и попытался ногтем отщипнуть кусочек коры кедра, на котором они сидели. Димке вспомнился иностранец в блестящих штиблетах, приезжавший недавно на трассу. «Живет в чистенькой Европе, не знает ни нашей грязи, ни северных комаров, похожих на разъяренных зверей, - подумал Димка, - и только отсчитывает миллионы, которые текут к нему по трубе из нашей сибирской земли. А мы тут за несчастный кусок хлеба жилы вытягиваем и все для того, чтобы он богаче стал». От этих мыслей Димке даже работать расхотелось.

Ветер все так же шумел в верхушках деревьев. Скупое осеннее солнце уже только светило, но не грело. Димка повернулся в ту сторону, откуда начиналась трасса. И вдруг увидел, как прямо на него, по-куриному, быстро махая куцыми крыльями, летит глухарь. Перелетев бульдозеры, он сел на кедр, ветка прогнулась под его тяжестью, и глухарь закачался на ней, как на пружине. Димка тут же присел на корточки и, не поднимая головы, стал пробираться к бульдозеру, где лежало ружье. Он уже потянул руку к кабине, когда услышал громкий окрик Геннадия Петровича:

- Оставь его!

Димка сначала не понял, чего хочет напарник, но тот повторил уже с раздражением в голосе:

- Оставь глухаря! Пусть летит.

Димка выпрямился и, повернувшись, направился к Панову. Глухарь, увидев идущего человека, с шумом снялся с ветки и скрылся за деревьями.

- Пусть летит, - уже мягче повторил Панов, поднявшись и провожая глухаря взглядом. - Может это последний, которого мы видим.

Но Димка еще весь горел азартом, поэтому с горечью сказал:

- Зря ты так, Геннадий Петрович. Я бы его добыл.

- Зачем тебе нужен этот глухарь? - спросил Панов. - Ты что, с голоду умираешь? Я в тайге много лет работаю, в разных местах был, а глухарей всего несколько раз видел. Может этот действительно последний.

- Странный ты человек, Геннадий Петрович, - не переставал сокрушаться Димка. - Столько всего за свою жизнь повидал, а глухаря жалеешь.

- Знаешь, Дима, сынок ты мой, - Панов положил широкую, тяжелую ладонь на его плечо. - Мы обо всем жалеть поздно начинаем. Нужно все делать так, чтобы потом не раскаиваться. Нефть уже всю продали. Теперь давай глухарей изведем. Что же тогда нашим детям достанется?

- Гудков трех глухарей за эту осень убил. Зина их готовила ему и Шумейко.

- Нашел, кому завидовать, - криво усмехнулся Панов. - После таких, как Гудков с Шумейко на нашей земле пустыня и остается.

Димка в ответ на его слова только махнул рукой. Повернулся и размашистым шагом пошел к своему бульдозеру.

...Вечером к ним в вагончик зашел начальник участка Шумейко. Постоял около дверей, окидывая жилое помещение цепким взглядом, потом прошел к столу, сел на табуретку. Геннадий Петрович в это время, стоя на коленях, укладывал в тумбочке свои вещи. Увидев начальника, поднялся, сел на кровать.

- Далеко ушли? - глядя на него, спросил Шумейко.

- Да где далеко? - махнув рукой, ответил Панов. - На километр, не больше.

- А чего это вы у нас о работе спрашиваете? - влез в разговор Паша Коровин. - Вам ведь Гудков каждый вечер докладывает.

- Гудков Гудковым, а я хочу спросить у вас, - ответил Шумейко. - Мне сегодня заказчик звонил, у них наша стройка на особом контроле.

- Вы бы у них денег побольше попросили, - сказал Паша. - Я на этой стройке уже вторые сапоги донашиваю и все за свой счет.

Он выставил ногу в новом кирзовом сапоге, покрутил носком. Шумейко мельком глянул на сапоги и, не задержавшись на них, снова спросил Панова:

- Вы там на трассе елку случайно на видели?

- Зачем вам елка? - удивился Димка.

- Мне надо хорошую елку, метра четыре высотой.

- К новому году готовитесь? - попытался съязвить Коровин.

- Ну вот видишь, какой ты догадливый, - сказал Шумейко. - Скоро морозы начнутся, я сегодня месячный прогноз погоды получил. Сейчас бы хорошо елку спилить да вкопать ее у нашей конторы. Она бы до Нового года, как свеженькая, стояла.

- Нам - елку? - удивился Паша и, нагнувшись, посмотрел в глаза начальника участка, словно хотел удостовериться: уж не случилось ли чего у него с головой?

- Именно вам, - серьезно ответил Шумейко. - Мы на нее лампочки повесим, такие гирлянды будут... Какой же Новый год без елки?

Панову эта затея понравилась сразу. Поэтому он сказал:

- Завтра посмотрим. Если где поблизости растет, срубим и привезем.

Шумейко ушел. Димка встал с табуретки, подошел к окну. Над верхушками кедров виднелась узкая светлая полоска, по верхнему краю которой клубились черные облака. Огромная оранжевая луна, пытаясь подняться над деревьями, запуталась в кронах и, не в силах выбраться из них, отбрасывала на небо желтый свет. На ее фоне деревья просвечивали четко очерченными черными силуэтами.

Димке почему-то вспомнился родной Алтай, неоглядная кулундинская степь, над которой осенними ночами тоже всходит такая же огромная оранжевая луна. И степь, тускло освещенная ее светом, тоже кажется неземной и таинственной. «Господи, как там в летнюю жару звенят кузнечики, - подумал он. - Воздух и так накален до такой степени, что кажется: дотронься до него рукой и он зазвенит. А они стрекочут и стрекочут. Я уже несколько лет не слышал их пения. А осенью, когда едешь по полевой дороге, пахнет полынью и созревшими хлебами. Я отвык от этого запаха и забыл, как растет хлеб».

У него сжалось сердце от воспоминаний по родному земному уголку, он закрыл глаза и качнулся, приподнявшись на носках. А когда открыл глаза и снова посмотрел в окно, луны уже не было. Там, где еще мгновение назад она светилась огромным оранжевым кругом, сгустилась кромешная тьма. Лишь недалеко от деревьев вырисовывался желтый квадрат окна столовой. Зина, по всей видимости, еще была там. Димка натянул куртку и пошел в столовую.

Зина чистила картошку, бросая ее в наполненную водой огромную алюминиевую кастрюлю. Обернувшись на стук двери, она увидела Шабанова. Тут же встала, положила нож на стол, вытерла руки о передник.

- На дворе уже ночь, а у тебя свет горит, - оглядывая ее, сказал Димка. - Думаю, дай проверю.

- Я уже закончила, сейчас иду к себе, - ответила Зина, развязывая на спине тесемки фартука.

Она аккуратно свернула его, положила на стол рядом с ножом, натянула на себя легкую курточку. Шагнув за порог столовой, Зина зябко передернула плечами и сказала, приложив ладони к щекам:

- Ух, как здесь холодно.

- Сейчас я тебя согрею, - сказал Димка, расстегнув куртку и накрыв девушку полой.

Она не противилась. Он нагнулся и осторожно поцеловал ее в голову. Зина сделала вид, что не заметила поцелуя. Тогда он обнял ее за шею, прижал к себе и поцеловал в губы.

- Ну вот еще! - сердито сказала Зина и попыталась вырваться. Но то ли Димка держал ее крепко, то ли она приложила мало усилий, вырваться ей не удалось.

А Димка, между тем, поцеловал ее еще раз. Тучи, закрывавшие луну, расползлись и ее медный диск, наконец-то приподнялся над вершинами кедров. В лунном свете засеребрился воздух, выплыли четкие квадраты вагончиков, расставленные по периметру ровной прямоугольной площадки. Зинкин вагончик оказался совсем рядом.

- Пойдем, я провожу тебя до него, - сказал Димка. - А то ты действительно замерзнешь.

11

Притаившись в тени молодого подроста, медведь долго смотрел на поваленный кедр, лежавший на склоне небольшого, крутолобого взгорка. Вывернув пласт земли, за которую дерево держалось корнями, оно не оторвалось от нее. Нижние корни все также цепко хватались за почву, подпитывая соками ствол. По этой причине кедр не потерял хвою. Она была зеленой и густой, особенно на вершине. Под этой вершиной и располагалась берлога медведя. Не отрывая взгляда от упавшего кедра, он настороженно слушал тайгу, пытаясь уловить в ее монотонном шуме непривычные звуки.

Медведь шел сюда медленно, постоянно поднимая морду и поводя кончиком носа, чтобы понюхать воздух и прислушаться. То, что он увидел на берегу, ошеломило его. Под напором железного чудовища, извергавшего из трубы отвратительный синий смрад, содрогаясь и осыпая землю шишками, рухнул столетний кедр. Берег был заставлен вагончиками, между которыми суетились люди. Они вероломно вторглись на чужую территорию обитания и теперь было видно, что изгнать их отсюда уже не удастся. Дав волю эмоциям, медведь направился в глубь тайги, где не было ни людей, ни смрада.

Несколько раз он выходил на крутоярье реки, где, задирая морду, снова принюхивался, стараясь обнаружить непрошеного соперника. Но ни машинной вони, ни запаха другого медведя здесь не было. На некоторых кедрах он видел лишь свои собственные отметины. Там, где, поднимаясь на задние лапы, он делал когтями царапины, выступила янтарная смола.

Обследовав берег, медведь вышел на гриву и залег в островке молодого сосняка. Отсюда хорошо просматривалось пространство. День был пасмурным, но безветренным. Малоподвижный воздух перемещался верхом, в кронах деревьев, его неслышное дуновение лишь изредка достигало земли. В такую погоду можно было полагаться только на зрение и слух. Но при каждом дуновении воздуха медведь напрягал и обоняние. Он напряженно ждал встречи с невидимой опасностью и заранее готовился к ней.

Однако тайга была на удивление спокойной. За несколько часов лежки он постоянно слышал лишь хриплый крик кедровки. По всей видимости птица не могла удержать шишку во время полета и, уронив ее, плакала от обиды. Где-то далеко деловито постукивал по сухой лесине дятел, выискивая белых, жирных гусениц короеда. Однажды совсем рядом с медведем зацвокала белка. Он насторожил уши, жадно прислушиваясь к окружающему пространству, но не обнаружил ничего подозрительного. Единственное, что не давало ему покоя, это постоянный писк бурундуков у росшего в отдалении кедра.

Уже перед самым вечером медведь встал с лежки, намереваясь пройти до ягодных мест, где он кормился все эти дни. Проходя мимо кедра, он увидел сидевшего на поваленной лесине бурундука, щеки которого раздулись от спрятанных за ними орехов. Заметив медведя, бурундук пискнул и торопливо шмыгнул под кедр. Медведь, вытянувшись пластом, попытался прихлопнуть его лапами, но бурундук успел заскочить в нору. Медведь сунул в ее вход морду и задвигал кончиком носа. Учуяв запах добычи, он, сопя и роняя слюну, начал разгребать землю когтями. Мощными рывками передних лап он выгребал ее себе под брюхо, а затем задними отбрасывал далеко от кедра. Медведь работал со свирепой настойчивостью. Поняв, что нора уже не может защитить от грабителя и убийцы, бурундук попытался выскочить из нее. Но это ему не удалось. Медведь придавил его тяжелой лапой и затем, чуть приподняв ее, схватил бурундука зубами. Тот не успел издать даже последнего писка.

Расправившись с бурундуком, медведь начал разрывать нору дальше. Вскоре он добрался до кладовой. Маленький бурундук оказался запасливым зверьком. Готовясь к долгой северной зиме, он натаскал в широкий и просторный отнорок несколько килограммов отборных кедровых орехов. Уткнувшись в них носом, медведь, чавкая и хрустя скорлупой, начал с жадностью поедать их. Когда большая часть орехов была съедена, медведь, фыркнув, приподнялся и тряхнул головой, пытаясь освободиться от прилипшей к морде земли. Потом потерся носом о переднюю лапу и, поднявшись во весь рост на задних, насторожился. Ветер все так же шумел в верхушках деревьев, работящий дятел в отдалении продолжал деловито стучать по сухостойной лесине. Постояв несколько минут, медведь покрутил головой, оглядывая окрестности, опустился на землю и двинулся дальше.

Осень в этом году выдалась сухой и щедрой. Под каждым кедром валялись шишки, поляны были усеяны черникой, а склоны грив краснели от брусники. Она уже начала темнеть и осыпаться на землю, но жировать на ней еще можно было вовсю. Медведь быстрым, размеренным шагом вышел к своим брусничным местам. День клонился к закату, багровое солнце уже коснулось своим краем деревьев и они отпечатали на земле длинные черные тени. Медведь остановился в тени на гриве, не решаясь выйти на открытое пространство. И снова задвигал кончиком мокрого носа, стараясь уловить все запахи, доносившиеся до гривы.

На брусничных местах было спокойно. Лишь однажды из брусничника высунулась маленькая рыжая головка с крошечными круглыми ушами и тут же скрылась, припав к земле. Это был колонок, вышедший на вечернюю охоту. Медведь скользнул по нему взглядом и тут же насторожился. На другой стороне гривы раздался еле слышный топот копыт. Медведь прильнул к земле, положив голову между лап и повернув уши в сторону топота. По звуку копыт и еканью селезенки он сразу определил, что бежит крупный сохатый. Осторожно, по-кошачьи, медведь выполз на край гривы. Огромный, казавшийся в сумраке почти черным лось в красивых белых чулках торопливой рысью шел по дну лощинки метрах в пятидесяти от медведя. Широкие красивые рога величественно покачивались над его крупом, селезенка, в такт шагам, екала в подреберье. Не замечая опасности, он проломился сквозь молодой сосняк и исчез в густеющей темноте. Медведь встал и, замерев, долго смотрел в ту сторону, куда удалился лось. Но в лесу уже не было слышно никаких звуков. Пробежавший зверь бесследно растворился в тайге.

Ночью медведь кормился на бруснике, а перед рассветом снова залег на гриве в надежде встретить сохатого. Но за весь день мимо не прошло ни одного лося. Между тем погода изменилась. Ветер с западного повернул на северный и принес в тайгу первые запахи стужи. Вечером в холодном воздухе замелькали похожие на лебяжий пух легкие снежинки. Медведь знал, что они еще только предвестники зимы, настоящие холода начнутся позже, когда каждое утро на траве будет появляться иней, но инстинкт потянул его к берлоге. Он пошел к ней утром.

Полдня медведь ходил на почтительном расстоянии от поваленного кедра, принюхиваясь и настороженно оглядывая тайгу. Он искал следы человека, но не обнаружил их. Натыкался на запахи колонка, белки, соболя, однажды невидимой тенью недалеко от него проскочила вспугнутая росомаха. Но следов человека здесь не было. Как впрочем, и следов сохатого. Наткнувшись на людей, лоси, очевидно, сменили место осеннего перехода через реку. Теперь надо было заново искать его.

Вечером медведь решил обследовать берлогу. Но когда он уже был в нескольких метрах от нее, издалека послышался странный нарастающий шум. Он быстро приближался, все время усиливаясь. Услышав его, медведь метнулся в подлесок и затаился. Низко над деревьями летел вертолет, оглушая тайгу звенящим рокотом. Когда он пролетел над берлогой, медведь почувствовал в воздухе ту же смердящую вонь, что и на берегу около вагончиков. Пропустив вертолет, он поднялся и крупной, торопливой рысью поспешил на север. Он понял, что в этой берлоге оставаться на зиму нельзя. Она оказалась очень близко от людей.

Он шел все дальше и дальше, приближаясь к северной границе своих владений. Места здесь были хуже, чем у берлоги, здесь не было кормежки. Брусничник рос мелкими редкими кустиками, черника не попадалась вообще. Правда, на окраине соснового массива начиналось кочковатое болото, поросшее клюквой. Медведь вышел к нему, долго и внимательно осматривал каждую кочку. На этом болоте он не кормился ни разу, поэтому сюда могли забредать медведи с соседней территории. Но ничего подозрительного он не заметил. Клюквы на кочках было мало, хотя она и уродилась крупной. Весной, после спячки, когда она будет особенно сладкой, ее хватит на две-три кормежки.

Он прошел немного по сосняку и вышел к широкому, говорливому ручью. По его берегам, покрытым густой, еще зеленой травой, стояли березы и заросли мелкого осинника. Однажды медведь уже переходил на другую сторону ручья и сразу же наткнулся на свежие отметины другого медведя. Судя по царапинам на деревьях, это был могучий и сильный зверь. Вступать с ним в драку было опасно, к тому же медведю хватало и своей территории, поэтому он, не дожидаясь встречи с хозяином, вернулся назад. Сейчас, стоя в кустах, медведь смотрел на противоположный берег. Потом, скрываясь за деревьями, прошел краем опушки к осиннику. И сразу почувствовал резкий, свежий запах лосей. Совсем недавно они кормились в осиннике и сейчас, по всей вероятности, отдыхали где-то рядом.

Медведь вышел на след и, постоянно принюхиваясь и поднимая голову, осторожно двинулся по нему. Он увидел лосей на краю болота в малорослом густом сосняке. Это была самка с двумя годовалыми телятами. Медведь остановился, поводя кончиком носа, чтобы определить, откуда дует ветер. Запаха лосей не доносилось, значит ветер, хотя и очень слабый, дул от него. Медведь тут же свернул со следа пока лоси не учуяли опасность и, припав к земле, пополз к сосняку кромкой леса. Лоси стояли спокойно, лишь изредка поводя ушами.

Медведь полз на животе, иногда на несколько секунд замирая и вжимаясь в землю, потом осторожно приподнимал голову и, не сводя глаз с добычи, снова полз. Между сосняком и лесом росли высокие кочки и лоси не видели приближающегося хищника. Но вдруг лосиха насторожилась. Она нервно переступила с ноги на ногу, повернула голову в сторону леса, ее большие уши зашевелились. Медведь замер, прижавшись к земле и затаив дыхание. Трава была усеяна упавшими листьями, бурая шерсть сливалась с ними. С минуту лосиха, прислушиваясь, смотрела в сторону леса, потом успокоилась. Медведь снова пополз. Он подобрался к сосняку почти на десять метров. И тут лосиха учуяла его. Ломая молодые сосенки, она испуганно шарахнулась на открытое пространство.

Медведь, словно пружина, вылетел из-за кочек. Если бы не молодые деревца, лоси могли бы взять с места хорошую скорость. Но сосенки, хотя и немного, затормозили их движение. Когда они выскочили на болото, медведь оказался рядом с ними. Лоси, задыхаясь и бешено вращая остекленевшими от страха глазами, рванулись вперед. Медведь поравнялся с бычком, бежавшим последним, несколько десятков метров пролетел, почти касаясь его боком, потом изогнулся и, схватив лося за горло, уперся в землю всеми четырьмя лапами. Лось, задрав ноги, перевернулся через спину и с утробным стуком грохнулся на землю. В медвежьей пасти оказался кусок вырванного горла. Мотнув головой, он выбросил его и, злобно рыча, набросился на жертву. Но лось уже не пытался подняться. Лежа на спине, он перебирал в агонии ногами.

Подождав, пока лось успокоится, медведь огляделся. Лосиха со вторым лосенком, проскочив болото, уже скрылась за деревьями. С клюквенных кочек снялась стайка испуганных косачей и тоже исчезла в лесу. На высокой березе, стоявшей у края болота, откуда-то появился черный ворон. Тонкая ветка, на которую он уселся, прогнулась, перебирая лапами, он подвинулся на ней поближе к стволу и, поглядывая на лежавшего кверху ногами лося, удовлетворенно произнес: «Кру, кру».

Медведь ухватил лося за шею и, пятясь, потащил его к сосняку, из которого тот выскочил всего минуту назад. Оставляя за собой широкий волок, он затащил его в сосняк и начал сгребать мох и сухие ветки, чтобы забросать ими жертву. Вскоре между кочек вырос холм, из которого торчали только лосиные ноги. Закончив работу, медведь отошел к кромке леса и лег в опавшую листву между молодых тонких березок. Прижавшись к земле, он словно растворился среди листвы.

Ночью ударил сильный заморозок. Взошедшая над лесом луна высекла на земле голубоватое сияние. Голубым казался воздух между деревьями, слабым голубоватым светом светились одетые в изморозь кочки и торчащие на них кустики клюквы, и только тени от деревьев казались темно-синими. Положив тяжелую голову на лапы, медведь молча смотрел на притихшее болото и холмик в сосняке, под которым была спрятана убитая добыча. Он караулил ее и ждал, когда лося тронет запах тления.

Незадолго до рассвета медведь поднялся с лежки и пошел в тайгу. Он чутко улавливал все запахи, настороженно всматривался в заметные только одному ему следы. Больше всего его интересовал след другого медведя. Но кроме соболей, колонков да насоривших кое-где чешуей от кедровых шишек белок, в тайге никого не было. Правда, один раз он наткнулся на старый след росомахи, но та никогда не была ему соперником. Медведь искал место для новой берлоги.

Несколько раз он останавливался у островков молодого кедровника и поваленных деревьев, обходил их, принюхивался, и все время уходил дальше. В его подсознании постоянно стояли грохочущие машины и суетящиеся около них люди. Он больше не хотел встречаться с ними.

Наконец он нашел подходящее место. Огромный, рухнувший от старости кедр придавил широкой вершиной густой, непролазный кедровник. При падении он примял и поломал несколько молодых деревьев. Под этой вершиной можно было спать как в хорошей избушке. Медведь обошел кедровник, оглядывая его со всех сторон, потом отошел в соседний островок молодого леса и залег там на целый день, чтобы понаблюдать за окружающим пространством. За весь день никто не побеспокоил его, ничто не привлекло внимания. К вечеру медведь почувствовал голод, поднялся и направился к убитому лосю.

Им уже пытались поживиться вороны, расклевавшие ноги, и шустрые рыжие колонки. Один из колонков так увлекся неожиданно подфартившей трапезой, что не заметил, как около туши появился медведь. Увидев хозяина добычи, он согнулся, сделавшись похожим на веревочную петлю, потом зашипел, распрямился и сиганул через голову медведя сначала на сосенку, а затем дальше, пока не очутился на высокой ветке большого дерева. Здесь можно было переждать, пока медведь не насытится и не отойдет от туши. Остатками со стола крупного хищника всегда кормится немало лесной мелочи.

От лося уже несло тлетворным запахом. Он щекотал ноздри, пощипывал горло, вызывал слюну и голодные спазмы. Медведь разгреб с лося натасканный им мусор, ткнулся мокрым носом в сухую, мягкую шерсть и с урчанием вонзил в брюхо жертвы огромные желтые клыки. Он ел с чавканьем и хрустом, отплевывая шерсть и куски шкуры и все это время колонок, затаившись на толстом сучке высокого дерева, смотрел на пиршество, ожидая своего часа.

Когда медведь поднялся и, опустив голову, стал осматриваться по сторонам, колонок все так же сидел на месте. Медведь закрутил головой, задвигал ушами и кончиком носа, вынюхивая и прослушивая пространство, потом отошел на край болота и лег за деревьями недалеко от опушки. Лишь после этого колонок осторожно спустился с дерева, пробрался к лосю и продолжил пиршество.

Весь следующий день шел мокрый снег. Медведь сходил к месту, которое выбрал для берлоги, залез под вершину кедра, лег, но тут же встал, почувствовав под боком сухую ветку. Он выбросил ее, выровнял ложе и снова лег. Проспав целый день, вечером медведь отправился на кормежку.

После того, как был съеден весь лось, он еще несколько дней ходил по тайге, постоянно возвращаясь к берлоге. Он останавливался около нее, иногда ложился в кедровый подрост, чтобы проследить, не подстерегает ли его на месте новой зимовки опасность. Ночами уже сильно подмораживало, в ложбинах появились островки нетающего снега и медведь, чувствуя приближение зимы, готовился к ней.

Однажды на тайгу обрушился буран. Воздух стал сухой и холодный, снег мело по земле, он шуршал, натыкаясь на опавшие листья. Медведь почувствовал себя вялым. Пригнувшись, он залез под кедр, где было тихо и сухо, улегся на бок, закрыл глаза и провалился в полузабытье, в котором слышал только легкое позванивание ветра в сухих ветках. К утру всю тайгу занесло снегом. Он замел медвежьи следы, накрыл медведя и верхушку кедра, которую теперь можно было определить только по небольшому сугробу, возникшему в мелколесье.

12

Снег закрыл развороченную бульдозерами землю, темные пятна моторного масла и пролитой солярки, преобразил весь городок строителей. У вагончика, в котором размещалась контора сварочного участка, стояла вкопанная в землю елка. Крупинки снега застряли в ее ветках и казалось, что она поседела за одну ночь.

В этот день впервые за все время работы строители устроили выходной. Надо было сходить в баньку, привести в порядок одежду и личные вещи, написать письма домой. Димка еще с утра решил, что проведет выходной с Зиной. Только не мог придумать, чем им заняться в такую погоду. И он решил, что лучше всего спросить об этом ее. Натянул куртку и вышел на улицу.

Поскрипывая хрустящим снегом, Зина бежала от столовой к своему вагончику. Она была без пальто, в белом халате и белом поварском колпаке. Лицо ее раскраснелось, из-под куцеватого халата выглядывали стройные ноги, на которые сразу же засмотрелся Димка.

- Здравствуй, Зиночка! - улыбаясь во весь рот, крикнул Димка. - Ты случайно не хочешь покататься на лыжах?

Зина остановилась, моргнув опахалами ресниц, посмотрела на Димку и, как ему показалось, нисколько не удивившись, сказала:

- Случайно хочу.

Слова о лыжах вылетели у него совершенно непроизвольно. Ни о каком катанье он не думал, просто лыжи всегда ассоциируются у человека со снегом.

- Тогда я организую лыжную прогулку, - сказал Димка, все так же улыбаясь.

- У меня нет лыж, - сказала Зина, поеживаясь и пряча ладони под мышками.

- Я буду катать тебя на санках, - сказал Димка. - Как маленькую девочку.

- Я уже не маленькая, - сердито ответила Зинка и в упор посмотрела на Шабанова.

Димка удивился ее взгляду потому, что он был не таким, каким казался всегда. Серые Зинкины глаза смотрели строго, но взгляд их был мягкий и притягательный и Димке показалось, что он может утонуть в ее глазах. Он впервые почувствовал, что готов броситься в них, как в омут, и у него сладко защемило сердце. Словно кто-то дотронулся до него нежной, ласковой лапой.

- Мы уедем с тобой далеко в тайгу и поселимся в медвежьей берлоге, - сказал он, дотронувшись до ее локтя. - Она выстлана мхом, в ней тепло и уютно.

- А медведь не захочет пообедать нами? - серьезно спросила Зина.

- Мы сами пообедаем им. Мы будем лежать на медвежьей шкуре и есть сырую печенку.

- Фу! - тряхнула головой Зинка. - Что может быть противнее сырой печенки?

- Но на медвежьей шкуре ты полежать не против?

- На медвежьей не против. - Она сверкнула глазами и добавила: - Только без тебя.

- Мы выступаем сразу же после обеда, - сказал Димка. - Не возражаешь?

- Нет, - ответила вконец замерзшая Зинка и побежала в свой вагончик.

Димка проводил ее взглядом и стал соображать, у кого бы можно было взять лыжи. В городке строителей лыжным спортом не занимался никто. Но ведь не зря он заикнулся о них. Ведь где-то же он их видел! И тут Димка вспомнил, что несколько дней назад с лыжами в руках шел Шумейко. Тому лыжи нужны, он иногда уходит на них проверять, не сбились ли строители с направления трассы.

Шумейко сидел за столом в своем вагончике в полушубке и натянутой до самых бровей ушанке. У него было бледное лицо, а взгляд глубоко запавших глаз - уставшим.

- Простыл, что ли? - сказал он, подняв глаза и отвечая на немой Димкин вопрос. - Лежать не лежу и работать не могу тоже. Сейчас бы попариться в баньке, да хватануть хорошей перцовки.

Димка знал, что два дня назад при разгрузке с баржи упал в реку бензовоз, полный солярки. Из воды торчала только его кабина. Бензовоз нужен был для того, чтобы бульдозеры и экскаваторы не ездили за горючкой в городок, а заправлялись прямо на трассе. Вызволением из реки машины руководил Шумейко. Чтобы зацепить бензовоз тросом, ему самому пришлось лезть в ледяную воду. «Налазился», - подумал Димка, глядя на осунувшегося, закутанного в шубу начальника участка. На столе у Шумейко лежал график строительства нефтепровода, выполненный цветными карандашами.

- Степан Кондратьевич, - покосившись на график, сказал Димка. - Я видел у вас лыжи. Нельзя их взять? Сегодня вечером верну.

- Покататься решил? - спросил Шумейко и его глаза немного оживились.

- Рябчиков тут недалеко видел, - сказал Димка. - Хочу сходить за ними. Когда снег станет глубоким, в тайгу не сунешься.

- Бери, - ответил Шумейко. - Они у меня в хозяйственном вагончике.

- А вторых лыж у вас случайно не найдется?

- И вторые есть. В тайге без подстраховки нельзя.

- А можно их тоже взять? - сказал Димка.

Шумейко внимательно посмотрел на него, сразу догадавшись, для кого нужны вторые лыжи, и сказал:

- У них крепления на большую ногу.

- Крепления-то мягкие. Их в два счета переделать можно.

- А не сломаешь? - спросил Шумейко.

- Я же не с горок кататься собираюсь, - сказал Димка.

- Бери, но отвечаешь за лыжи головой, - строго предупредил Шумейко.

Зинка серьезно отнеслась к предложению Шабанова покататься на лыжах. Она надела валенки, теплые спортивные брюки, толстый свитер и красную вязаную шапочку. Димка внимательно оглядел ее экипировку и серьезно заметил:

- Я бы на твоем месте надел еще и дошку.

- Зачем? - не поняла Зина. - Мне и так тепло.

- Мы же не на лыжные гонки отправляемся, а на охоту. Пойдем не спеша. Может быть где-то остановимся. Может быть даже передохнем. В одном свитере будет холодно.

- Ты что, на самом деле хочешь охотиться на медведя? - удивилась Зинка. Она растерянно посмотрела на Шабанова и нерешительно добавила: - Я думала, ты пошутил насчет медвежьей печенки.

Димка рассмеялся. Он и не предполагал, что Зинка так простодушно клюнет на его шутку.

- Ни за каким медведем мы не пойдем, - сказал он. - А ружье я взял на всякий случай. Мы не в парк культуры идем, а в тайгу. В ней может всякое случиться. И рысь встретиться, и росомаха.

- А росомаха большая? - спросила Зинка.

- Да нет, чуть больше нашего Кузи. Ты его сегодня, кстати, кормила?

- Попробуй не накорми, он своим воем из столовой выживет, - сказала Зинка и, успокоившись, добавила: - Пойду за дошкой, как ты называешь мой свингер.

- У дошки одно название греет, - сказал Димка. - А как услышишь слово свингер, не то есть, не то тошнить хочется.

Они миновали вагончики и пошли краем тайги вдоль берега реки. Димка надеялся подстрелить здесь рябчиков. Но ни рябчиков, ни других птиц и зверей около городка строителей не было. Спасаясь от человека, они откочевали в более глухие места. Димка свернул в глубь тайги. Здесь было чище и они шли, легко скользя по неглубокому снегу, потому что упавшие деревья попадались редко. Димка всматривался в следы, но читать их совершенно не умел. Выросший в степи, он не был охотником. И он жалел о том, что рядом с ним сейчас не было собаки. Кузя был еще слишком мал, чтобы заниматься охотой.

Солнце, ярко светившее с утра, как-то незаметно исчезло с небосвода, его затянули легкие облака, которые становились все плотнее и ниже. Зинка раскраснелась, под этой краской исчезли веснушки на ее лице. Она вошла в азарт, ее увлекла прогулка. Они обогнули небольшое болотце и попали в нетронутый реликтовый лес. Деревья стояли здесь одно к одному, мощные, в два обхвата, глядя на них, Димка ощутил неясную тревогу. Могучий девственный лес, в котором до сих пор может быть не побывал еще ни один человек, казался таинственным и немного страшил. Димка невольно провел ладонью по прикладу ружья.

- Я устала, - сказала Зина и прислонилась спиной к кедру.

Димка смел рукавицей снег с валежины и пригласил ее сесть. В это время на соседнем дереве свистнул рябчик. Димка сорвал с плеча ружье, взвел предохранитель и начал внимательно разглядывать каждую ветку.

- Ты чего? - шепотом спросила Зинка.

- Где-то здесь сидят рябчики, - так же шепотом ответил он.

С соседнего дерева снова раздался свист. Димка встал с валежины и пошел к кедру. Стайка рябчиков вспорхнула с него и, отлетев метров на пятьдесят, снова уселась на нижних ветках. Прижав палец к губам, Димка приказал Зине стоять на месте и не шевелиться. Сам же, прячась за деревьями, стал осторожно пробираться к рябчикам. Выглянув из-за кедра, он сразу увидел весь табунок. Рябчики спокойно сидели, не замечая охотника. Стараясь унять вдруг неожиданно забухавшее сердце, Димка поднял ружье, прицелился и выстрелил в нижнего. Рябчик упал. Остальные снялись и, немного отлетев, снова сели.

Подобрав рябчика, Димка кинул его Зине и направился за остальными. Они опять подпустили его на выстрел и ему удалось снять еще одного. Зинка подняла руку, давая понять, что подберет добычу, и Шабанов, все так же прячась за деревьями, начал подкрадываться к не встречавшимися с человеком, а потому непуганым птицам. Но на этот раз рябчики не подпустили его. Заметив охотника, они отлетели от него на те же пятьдесят метров, и, словно дразня, уселись на самом виду. Димка опять стал подкрадываться к ним на выстрел, а Зина с двумя рябчиками в руках следовала на некотором отдалении сзади. Но рябчики уводили их все дальше и дальше.

Вскоре пошел снег. Он летел все гуще и гуще и вдруг повалил так, что впереди на расстоянии десяти метров можно было видеть только сплошную белую стену. В лесу стало совсем темно и Димка остановился.

- Давай отдохнем немного и повернем назад, - сказал он.

Зина рассматривала рябчиков. Они походили на маленьких пестрых курочек с красными бровями и мохнатыми ножками.

- Что мы будем с ними делать? - спросила она.

Димка достал из кармана кусок шпагата, привязал рябчиков к ремню и сухо сказал:

- Пошли, а то скоро стемнеет.

Но сколько они не шли назад, везде были все те же высокие кедры. Зинка уже еле передвигала ноги, часто останавливалась, поправляя выбившуюся из-под шапочки и все время спадавшую на лоб прядь волос, но не жаловалась и не выдавала страха. Димка молча поджидал ее, когда она отставала. Он почувствовал, что они сбились с пути. Не решаясь сказать об этом, он попытался отыскать свою же собственную лыжню, которая бы вывела их к реке, но густой снег засыпал все следы. Наконец, Зинка остановилась, утерла рукавичкой мокрый лоб и тихо произнесла:

- Мне кажется, мы заблудились.

- Скоро настанет ночь и мы найдем дорогу по звездам, - сказал Димка. - Мы определим направление по Полярной звезде.

Я ее хорошо знаю.

Зинка посмотрела на низкое, закрытое плотными тучами темное небо и ничего не ответила.

- Люди почему-то всегда уходят влево, - сказал Димка. - Пойдем направо и мы выйдем к речке.

Снег пошел реже, тучи потянулись наверх и Димка почувствовал, что становится холоднее. Он понял, что ночью должен ударить мороз и со страхом подумал о том, что может случиться с ними, если они не выберутся из тайги. Чтобы этот страх не почувствовала Зина, он сказал, стараясь придать голосу как можно больше бодрости:

- Не боись, Зинуля. Скоро мы будем дома.

Подгоняемые наступавшей темнотой, они снова двинулись в путь. Спустились в какой-то лог, поросший густым мелким кустарником, продрались сквозь него, поднялись на крутой взгорок и неожиданно оказались на берегу ручья.

- Ну вот видишь, - обрадованно сказал Димка, - теперь мы точно выйдем к речке. Ручей нас выведет.

Они пошли вниз по течению, но ни ручей, ни лес им не были знакомы. Никакого ручья, пересекающего трассу нефтепровода, Димка не знал и даже не слышал о нем. Вскоре они вышли на мыс, который огибал ручей, перевалили через него и увидели на крутом берегу избушку. Широким торопливым шагом Димка подъехал к ней. В избушке было одно маленькое, похожее на черный квадрат, оконце. Оно не светилось, значит за ним не было жизни. Но все равно это походило на чудо. В избушке наверняка есть печь, а, значит, в ней можно согреться и провести ночь.

- Все, - сказал Димка, поднимая одну лыжу и отстегивая крепление. - Больше мы никуда не идем.

Зина не ответила. Она молча сняла лыжи, взяла их в руки и стала вслед за ним карабкаться на крутой берег.

В избушке, как и предполагал Димка, никого не было. Он зажег спичку и осмотрелся. На небольшом, грубо сколоченном из досок столе, стояла керосиновая лампа без стекла, из головки которой торчал краешек черного, обгорелого фитиля. Димка поднял ее, взболтнул и услышал, как в железной утробе булькнул керосин. Он зажег лампу и подробнее рассмотрел избушку. С обеих сторон стола у стен были небольшие нары. На одних из них лежало старенькое байковое одеяло с большой прожженной то ли головешкой, то ли упавшей папиросой дыркой посередине. На стене висел заношенный полушубок с вытершимся до блеска воротником и несколькими заплатами на локтях и спине из оленьего камуса. У самых дверей примостилась железная печка, на которой стоял помятый, закопченный до самой дужки чайник. В углу лежали наваленные кучей дрова, из-под которых торчал кончик топорища. Там же стояло старенькое ведро.

- Почему здесь все так бросили? - оглядывая избушку, испуганным шепотом спросила Зина. - Хозяев, наверно, убили?

Ее лицо побледнело, в глазах отразился неподдельный страх. Она провела рукавичкой по краю нар, куда, очевидно, хотела присесть, но тут же отодвинулась и встала около двери.

- Ты думаешь, медведь? - спросил Димка.

- Ну а кто же еще? - Она подвинулась к нему, взялась рукой за ремень ружья.

Димка обнял ее за плечо, прижал к себе и сказал:

- Никаких медведей тут нет. Это избушка охотника. Охотники всегда оставляют в своих избушках и дрова, и провизию. Чтобы человек мог перекусить и отогреться, если нужда заставит его оказаться здесь. Ты даже не представляешь, как нам повезло.

Димка вытащил топор, прямо у порога нащепал от полена лучину, уложил ее в печку. Заглянул в угол, потом под нары, достал оттуда кусочек бересты, сунул ее под лучину. Вскоре в печке загудел огонь, избушка стала быстро наполняться теплом. Уставшая Зинка присела на краешек нар, стянула с головы шапочку, тряхнула головой. Ее рыжие волосы рассыпались по плечам, она вытянула ноги, положила руки на колени и отрешенно уставилась в пространство.

- Сильно устала? - глядя на нее, сочувственно спросил Димка.

- До изнеможения. - Она закрыла глаза и покачала головой. - Как мы будем выбираться отсюда?

- Завтра утром пойдем по ручью, обязательно выйдем к речке. А там и до городка недалеко.

Он повернулся, взял ведро и толкнул рукой дверь.

- Ты куда? - испуганно спросила Зинка.

- За водой. Надо хоть чаю попить. А ты вот что, - он отстегнул с пояса рябчиков, протянул ей, - тереби пока их. Есть-то все равно что-нибудь надо.

На улице стало совсем холодно. В затянувших небо тяжелых тучах кое-где образовались дырки, сквозь которые проглядывали кусочки черного неба и льдистые звезды. Димка спустился к ручью, но добраться до воды оказалось нелегким делом. Ручей плотно сковало льдом. Он попытался разбить его ногой, но лед не поддавался. Димка стал шарить глазами по берегу. Увидев здоровенный сук, он разбил им лед, кое-как зачерпнул воды вместе со льдинками. Когда он вернулся в избушку, Зина, сидя около печки, теребила уже второго рябчика. Димка ополоснул чайник, налил в него воды, поставил на печку. Рябчиков сварили в ведре.

В избушке нашлись и соль, и чага для заварки чая. Охотник, которому она принадлежала, оказался запасливым человеком.

Отогревшись, Зина повеселела. Отщипывая от рябчика маленькие кусочки белого, похожего на куриное, мяса, она посмотрела на печку, источавшую расслабляющее тепло, на желтый, дрожащий огонек керосиновой лампы и сказала:

- Здесь все, как в сказке.

- Не хватает только бабы-яги, - заметил Димка.

- А я? - она посмотрела на него ироничным, задиристым взглядом.

- Ну нет, - тут же ответил Димка, с возмущением отметая даже саму возможность подобного сходства. - Ты больше похожа на Василису Прекрасную.

Зинке польстило сравнение и она рассмеялась. Ей было хорошо оттого, что она оказалась в тепле, утолила голод и теперь имела возможность отдохнуть от изнурительной и в общем-то глупой затеи поохотиться в тайге на рябчиков. Она отодвинулась от стола, сняла валенки и, забравшись с ногами на нары, навалилась спиной на стену.

- Так бы и уснула сейчас, - сказала она, закинув руки за голову и глядя на тусклый огонек чадящей лампы.

- Ну так ложись, - ответил Димка. - Стели полушубок и спи.

Зинка посмотрела на полушубок, двумя пальцами отвернула одну его полу и, скривив губы, сказала:

- Он грязный. В нем ведь могут быть и блохи, и другие насекомые.

- Какие насекомые? - удивился Димка. - Если и была какая-нибудь блоха, она уже давно сдохла с голоду. Ты что не видишь, что в этой избушке никто не был с прошлой зимы?

Он снял со стены полушубок, хлопнув дверью, вышел наружу и несколько раз встряхнул его с такой силой, что старая одежонка треснула от надсады. Вернулся в избушку, плотно прикрыв за собой дверь, постелил полушубок на нары и сказал:

- Ложись.

- А ты на чем будешь спать? - спросила Зинка.

- Обо мне не беспокойся. Я сейчас подброшу в печку дров и тоже лягу.

- Только не туши свет, пожалуйста, - сказала она.

- Ну вот еще, - Димка дернул плечами. - Сожжем керосин за одну ночь, а потом хозяин избушки будет сидеть в темноте? Хороший подарок за щедрое гостеприимство.

- Тогда я не буду спать, - твердо сказала Зинка. - Я боюсь здесь спать в темноте.

- Я лягу с тобой. - Димка повернулся к ней, чтобы посмотреть, как она отреагирует на его слова. - И ружье заряженное поставлю к стене около нар.

- Разве только ружье..., - неопределенно сказала Зинка.

Димка подбросил в печку дров, погасил лампу и лег на нары. Зинка, не дыша, отодвинулась к стене и Шабанову показалось, что если бы она могла вжаться в нее, сделала бы это не задумываясь.

- Ты чего так далеко убежала? - спросил он. - Надо наоборот ложиться ближе друг к другу. К утру избушка выстынет, дубу дадим.

- Я не замерзну. - Зина повернулась спиной к стене и поджала ноги. - У меня свитер теплый и вообще я тепло одета.

- Ты стену внимательно осмотрела? - спросил Шабанов.

- А что там может быть? - сразу насторожилась Зина.

- Мыши, что же еще? - ответил Шабанов. - Нор там не видела?

- Здесь еще и мыши могут быть? - Зина испуганно отодвинулась от стены, прижалась к Шабанову.

- Чего ты так боишься? У нас же ружье заряженное, - рассмеялся Димка.

Он положил ее голову на свою руку, широкой ладонью притиснул к себе. Она прерывисто задышала ему в ухо, сердито сказала:

- Тебе хорошо шутить, а я зверей боюсь. А мышей особенно.

- Никакой мыши я тебя не отдам. - Димка повернулся к ней боком, губами нашел ее мягкие припухлые губы и осторожно поцеловал.

Зина уперлась маленькими кулачками в его грудь, пытаясь отодвинуться. Но в ответ на сопротивление он только сильнее притиснул ее к себе и поцеловал сначала одним долгим поцелуем, а потом начал осыпать жадными торопливыми поцелуями лицо, глаза, волосы. Зинка снова попыталась отодвинуться, но попытка была такой вялой, что это еще больше возбудило Димку. Он целовал ее, а она блаженно лежала, чувствуя, как захлебываясь от накатившего жара, колотится сердце. Кровь ударила в виски, у нее закружилась голова, она ощутила под свитером Димкину руку, поняла, что он вытаскивает ее рубашку, пытаясь добраться до тела горячей рукой, но почему-то не сопротивлялась его действиям. У нее хватило сил лишь однажды с тихим стоном произнести: «Дима, не надо», но он или не услышал ее слов, или не обратил на них внимания. Она пришла в себя лишь тогда, когда он, успокоившись, лег рядом, а ей пришлось в темноте искать одежду и натягивать ее на себя.

- Зачем ты сделал это? - одевшись, спросила она и всхлипнула. - Как я теперь буду жить с таким позором?

- Зина, - Димка попытался прижать ее к себе, но она не далась. - Я же тебя не брошу.

- Насмотрелась я на такую любовь, - глухо сказала она и снова всхлипнула.

- Где насмотрелась? - спросил Димка.

- В своей пьяной квартире. - Она уже не плакала, а рыдала, содрогаясь всем телом. - Не хочу, чтобы у меня было так же.

- Зина, - Димка протянул руку, чтобы обнять ее, но она отвернулась лицом к стене. - Ну чего ты плачешь? Завтра же пойду к Шумейко и попрошу, чтобы нам выделили половину вагончика. Выходи за меня замуж?

- Ты серьезно? - она повернулась к нему.

- Конечно серьезно. - Он провел ладонью по ее волосам, поцеловал в щеку. - Закончим эту чертову стройку, уедем в город, купим квартиру и будем жить, как белые люди.

Она перестала всхлипывать, села, опершись спиной о стену, обхватила колени руками. Он сел рядом с ней, положил руку на ее плечо. От Зинкиных волос пахло свежестью, от нее вообще исходил какой-то особый возбуждающий запах и Димка снова поцеловал ее в голову.

- А в какой город ты хочешь уехать? - осторожно спросила она.

- Мне все равно. - Он взял в руку ее ладонь, прижал к щеке. Зинка положила вторую руку на его голову, стала осторожно перебирать пальцами волосы.

- Я так хочу, чтобы у меня была хорошая семья, - сказала она. - Чтобы мы с мужем любили друг друга и у нас было много детей.

- Сколько? - спросил Димка.

- Два мальчика и две девочки.

- Я согласен, - сказал он и снова начал целовать ее в губы и шею...

13

Проснулся Димка, когда за маленьким окошком было еще темно. Снаружи не доносилось ни ветра, ни шороха деревьев. Он осторожно выпростал руку из-под Зинкиной головы, нашарил на столе спички, зажег одну и посмотрел на часы. Было ровно шесть. Он поднялся, укрыл Зинку одеялом и вышел из избушки. Под ногами сразу скрипнул снег. Льдистые звезды, переливаясь на черном небе, молча смотрели на землю.

Постояв немного, он заметил, что небо над тайгой с одного края начало сереть. Значит там находится восток, догадался Димка. Чтобы выйти к городку строителей, надо идти на север. Но теперь он твердо решил держаться ручья. На север они повернут после того, как дойдут до его устья.

Димка зашел в избушку, растопил печь. Огонь занялся быстро потому, что в печи еще сохранились не погасшие угли. Когда дрова стали потрескивать, а в топке загудело пламя, на нарах под одеялом зашевелилась Зина. Она вытянулась на спине, протерла ладонями глаза и спросила:

- Что, уже надо вставать?

- Лежи, засоня, - ответил Димка. - Согрею чай, тогда встанешь.

Зина села, сбросила одеяло, свесила на пол ноги. Затем потянулась и передернула плечами.

- Замерзла? - спросил Димка, чувствуя, что от одного ее взгляда теплеет в груди. Ему всегда не хватало этого тепла. Только сейчас, глядя на Зинку, он понял, что обрел человека, рядом с которым ему было хорошо. Слишком долго он чувствовал себя одиноким. А одиночество - это то же сиротство.

- Нет, - ответила она, тряхнув головой. - Но вообще-то нельзя сказать, что здесь жарко.

Он подошел к ней, обнял за плечо, поцеловал в голову. Она подняла на него глаза, прижалась щекой к его груди. Ему показалось, что вот так, обнявшись, они могли сидеть сколько угодно и уже от одного этого были бы счастливы.

- Что, Дима? - спросила она, не опуская глаз.

- Я тебя очень, очень люблю, - сказал он, одной рукой подхватил ее и посадил к себе на колени.

- А я в тебя влюбилась сразу, как только увидела, - сказала она.

Снаружи вдруг раздался лай, кто-то заскребся в дверь. Зинка соскочила с Димкиных коленей, одернула свитер, села и положила руки на стол. Димка рывком встал, распахнул дверь. От порога отскочила серая рослая собака с небольшими, остро торчащими ушами и круглым колечком хвоста, лежащим на спине. В первое мгновение Димка подумал, что это волк. Но он знал, что у волков хвосты никогда не сворачиваются в кольца. Да и взгляд у зверя был совсем не диким. Остановившись метрах в пяти от избушки, он смотрел на Димку внимательными желтыми глазами. Словно удивлялся, откуда здесь могло появиться такое неожиданное существо.

Димка уже хотел закрыть дверь, как у избушки появилась вторая собака. Она, не раздумывая, подскочила к порогу, остановилась на мгновение, за которое успела обнюхать Димку, и юркнула в избушку.

- Ну вот и гости пожаловали, - сказал Димка, выходя наружу.

Скользя по снегу на широких, подбитых камусом лыжах, к избушке подходил человек, на плече которого висело ружье, а за спиной виднелся рюкзак. Димка понял, что это хозяин. Он был в стареньком, заношенном полушубке и такой же старенькой, вытертой в нескольких местах шапке. Димку удивило его коричневое, плоское, иссеченное глубокими морщинами лицо и узкие, словно щелочки, прорези глаз. Не сбавляя хода, охотник подъехал к избушке и остановился у самых дверей.

- Привет, - сказал Димка, хлопая от неожиданности глазами.

- Здорово, однако, - охотник сдернул меховую рукавичку, протянул для приветствия сухую твердую руку.

Димка пожал его ладонь и сказал, кивнув на избушку:

- Извини, вчера заблудились. Пришлось воспользоваться твоим жилищем.

Стоявшая поодаль собака осторожно подошла к Димке, задергала кончиком носа, обнюхивая его. Охотник, словно прицеливаясь, окинул его взглядом, затем повернулся к стене, где стояли двое лыж. Прищурился так, что Димке показалось, будто он закрыл глаза. Потом снял свои лыжи и тоже поставил к стене. Димка открыл дверь.

Зина уже успела прибрать все внутри. Шубейка, на которой они спали, висела на гвозде, аккуратно сложенное одеяло лежало в изголовье нар. Охотник, очевидно, не ожидал увидеть здесь женщину, запнулся на пороге и спросил, словно не верил себе:

- Баба, однако?

- Я же тебе говорю, что мы заблудились, - ответил Димка, подталкивая его внутрь. Он уже замерз стоять на морозе.

Охотник зашел, внимательно оглядел избушку, бросил быстрый, сердитый взгляд на собаку. Она, опустив хвост, тут же выскочила наружу. Димка, испугавшийся сначала неожиданной встрече, сейчас обрадовался охотнику. Уж теперь-то они точно доберутся до своего городка. Охотник наверняка поможет найти дорогу.

- Проходи, садись, - сказал Димка словно он был здесь хозяином, а не гостем. - Тебя как звать-то?

Охотник снял ружье, повесил его на гвоздь над нарами, положил у дверей рюкзак. Достал из кармана папиросу, сунул в рот, открыл печку, зажег от огня лучину, прикурил и только после этого ответил:

- Пырчин зовут.

- Как Пырчин? - удивился Димка. - Имя что ли такое?

- Имя Николай, - пыхнув папиросой, ответил охотник.

Он шагнул к Зинке, отстранил ее рукой, приподнял одеяло, потом заглянул под свою шубейку, висящую на стене. По всей видимости проверял, в сохранности ли оставляют гости его вещи. Затем перевел взгляд с девушки на Димку и, хитро прищурившись, сказал:

- Заблудился, говоришь?

- Мы нефтепровод строим, - торопливо заговорил Димка. - Пошли поохотиться на рябчиков, они увели нас в сторону. А там снег пошел. Если бы не нашли твою избушку, замерзли бы.

Но по глазам Пырчина он видел, что тот ему не верит. По всей видимости считает, что Димка специально привел девушку в избушку, чтобы переночевать с ней здесь. Димка понял, что охотнику, родившемуся в тайге, трудно поверить, что кто-то может в ней заблудиться. Поэтому спросил:

- Ты что, не знаешь, что мы здесь нефтепровод строим?

- Слышал, однако, - неопределенно ответил Пырчин, попыхивая папиросой и все время поглядывая на Зинку. Девушка, видать, понравилась ему. Димка решил использовать это.

- Если ты не проводишь ее до нашего городка, она замерзнет, - сказал он. - Мы одни дорогу туда не найдем.

- Как я пойду? - Пырчин снова пыхнул папиросой. - Я на охота пришел.

- Так вы охотник? - впервые подала голос растерявшаяся от вида незнакомого человека Зина.

- Плохой охота, плохой, - покачал головой Пырчин. - Ваши люди далеко сополь угнали. Нет сополь. И пелка нет. Плохо остяку. Вчера целый день шел до другой изпушка, один сополь добыл. Совсем плохо.

Димке показалось, что охотник сейчас расплачется. Если соболь и белка ушли из тайги, что же ему остается делать? Но вместо печали в узких, хитроватых глазах охотника светились озорные искорки.

- Правда замерзла? - спросил он, глядя на Зинку.

- Вообще-то здесь не жарко, - передернув плечами, ответила она. - А где вы живете?

- Тайга живу. Недалеко здесь. Два дня идти надо.

Димка вспомнил, как однажды Гудков и Шумейко рассматривали карту будущей трассы. В стороне от нее на берегу таежного озера была обозначена деревня Пырчино. Как говорил Шумейко, ее и деревней назвать нельзя. Заимка из трех домов. Очевидно оттуда и пришел охотник. Насколько помнил Димка, деревня находилась от их городка довольно далеко.

- Проводи нас до городка, - взмолился Димка. - По дороге охотиться будешь. Мы же пойдем по дикой тайге, наверняка что-нибудь подстрелишь. Собаки найдут. Собаки у тебя хорошие.

- Сопака хороший, - согласился Пырчин.

Он встал, закинул за плечи рюкзак, снял с гвоздя ружье. Димка понял, что Пырчин решил вывести их из тайги.

Как только они вышли из избушки, лежавшие на снегу собаки тут же вскочили и насторожились, глядя на хозяина. Охотник надел лыжи и неторопливым размеренным шагом заскользил между деревьев. Собаки рванулись вперед, мелькнули за кедрами и исчезли, словно растворились в тайге. Теперь они будут рыскать по лесу, уходя далеко в стороны и все время возвращаясь на след хозяина. Димка пропустил вперед Зину и пошел сзади.

Охотник шел не оглядываясь, изредка огибая упавшие деревья и мелкую поросль. Димка смотрел на него, коренастого, еще крепкого и думал о том, что сейчас он возможно идет с последним охотником этих мест. Когда освоят нефтяное месторождение, пустят нефтепровод, зверье отсюда разбежится. Чем тогда будут жить здешние охотники? Он еще раз посмотрел на Пырчина. На нем была старая, заношенная шубейка, старый рюкзак и такое же старенькое ружье «Белка» с замусоленным, вытершимся прикладом. Пырчин уже сейчас был реликтом. «Неужели он не понимает, что ждет его впереди?» - подумал Димка.

Они шли без отдыха около часа. Зинка устала, стала отставать.

- Давай остановимся, - попросил Димка охотника и показал глазами на девушку. - Ей надо отдохнуть.

Охотник подошел к поваленному дереву, смел с него рукавицей снег. Сел, достал из-за пазухи папиросы. Тут же откуда-то появились собаки, тяжело дыша и высунув языки, улеглись на снег рядом с ним.

- Кури, - сказал он и протянул Димке пачку «Севера».

- Я привык сигареты. - Димка достал из кармана пачку сигарет. - Будешь?

- Сигарета не надо. От них кихи-кихи, - охотник взялся ла-донью за горло и показал, как люди кашляют от сигарет.

- Скучно наверно в тайге? - спросила Зина, усаживаясь рядом с охотником. - Надоедает все время одному?

- Когда сополь есть, скука нету, - сказал охотник. - А так сидишь один, песня поешь. Сопачка тоже поет. А ну петь давай, песня петь, - обратился он к собакам.

К великому удивлению Зинки собаки задрали морды и завыли. Они выли протяжно и жалобно и от этого воя в душу закрадывался страх. Тихо шумел ветер в разлапистых кронах кедров, осыпая с веток на землю искристый снежок. Двое людей сидели на поваленном дереве, один стоял рядом. А у их ног собаки пели древнюю песню тайги. И Димка представил, как непроглядными зимними ночами под нескончаемый шум метели собаки воют в избушке. Рядом сидит охотник, покуривает папиросу и слушает эту душераздирающую звериную песню. А когда он умрет, они будут приходить на его могилу и выть ночами.

Пырчин бросил окурок, надел рукавицы, поднялся. Собаки вскочили и побежали вперед. Они шли долго. Солнце, поднявшись на небосклоне, стало клониться к верхушкам деревьев, когда издалека донесся надсадный рокот машин. Димка понял, что это работают экскаваторы.

- Все, дальше моя не ходи, - охотник остановился, прислушиваясь к гулу. - Теперь придете сами.

- Может пойдешь с нами? Я тебя чаем угощу, водки дам. - Димке хотелось отблагодарить доброго охотника, потерявшего почти целый день, чтобы вывести их на трассу.

- Водка нельзя. От водка в тайге смерть найдешь, - сказал охотник, повернулся и неторопливо направился в обратный путь.

14

У первого вагончика их повстречал раздраженный Шумейко.

- Вы где были? - оглядев Димку и Зину, спросил он и на его щеках заиграли сердитые желваки. - Я тут весь городок на ноги поднял. Вездеход ушел за вами в тайгу с самого утра. Панов на нем уехал.

Шумейко был сердитым. Зинка, сгорая от стыда, опустила голову. В его глазах она прочитала жесткий упрек. Он словно говорил: я знаю, зачем вы ушли в тайгу и почему остались там на ночь. Зинка отвернулась. Димка начал рассказывать о том, как они заблудились и в конце концов наткнулись на охотничью избушку, которая и спасла их от холода. В конце рассказа Димка хотел попросить начальника, чтобы он выделил им с Зинкой половину вагончика, в котором они могли бы жить вместе. Но у того не было никакого желания выслушивать рассказы, а тем более просьбы.

- Больше за лыжами ко мне не приходи, - сухо сказал Шумейко и повернулся к Зинке: - А ты марш на кухню. Сегодня мужики из-за тебя без обеда остались.

Он поднял руку, пытаясь сказать что-то еще, но только махнул ей. Перевел взгляд с Зинки на Шабанова и пошел к себе в контору. Димка зашел в свой вагончик. В нем было так тепло и сухо, пахло таким родным духом, что он, расстроившись из-за тех хлопот, которые доставил начальнику участка, сразу успокоился. Паша Коровин сидел на постели и рассматривал лежавшую на коленях большую и красивую шкурку выдры. Откуда она появилась, Димка не мог понять.

- Ты что, тоже ходил на охоту? - спросил он Пашу.

Тот провел кончиками пальцев по переливающемуся темно-шоколадному меху, улыбнулся отстраненной улыбкой и, не отрывая взгляда от выдры, сказал:

- Понимаешь, выхожу я вчера из вагончика, а около него стоит какой-то странный человек с ружьем на плече и самодельными лыжами в руках и пытается заглянуть в наше окошко. Я у него спрашиваю: «Чего тебе надо?» А он отвечает: «Шкурка хочешь?» Какая, думаю, шкурка? Молчу, смотрю на него. Он развязывает рюкзак и достает оттуда вот эту выдру. «Сколько?» - спрашиваю я и лезу в карман за деньгами. Он говорит: «Деньги не надо» - и начал засовывать шкурку назад в рюкзак. Тогда я спросил: «А что тебе надо?» «Водка надо», - ответил он. Но ты же знаешь, водку у нас не продают. Я побегал по городку, нашел у ребят четыре бутылки, что держали в заначке, принес ему, а он говорит: мало. Отвечаю, что больше нету. Короче, отдал я ему четыре бутылки и еще сто рублей. Шапка выйдет, закачаешься.

Он поднял шкурку на вытянутой руке, встряхнул ее и сочно чмокнул губами. Коровин был так обрадован неожиданным приобретением, что даже не спросил, где Димка провел ночь и как он вообще сумел выжить целые сутки в тайге на таком холоде. Димку резануло это абсолютное безразличие к судьбе товарища, но он понял, что говорить сейчас с Пашей на подобные темы бесполезно. Радость бесценной покупки для него гораздо дороже жизни всех остальных людей вместе взятых.

Димка снял куртку, повесил ее на гвоздь и сел на свою кровать. И сразу почувствовал, что у него нет сил, чтобы подняться с нее. Если бы пришлось бродить по тайге еще несколько часов, он бы не выдержал. Спасибо охотнику. Димка покосился на Пашу, который все еще разглядывал шкурку, и спросил:

- А что это был за охотник? Как он выглядел?

- Я его что, рассматривал, что ли? - удивился Паша. - Абориген какой-то. Собака с ним была. Черная, с белым галстуком на груди. Все по городку бегала, вагончики обнюхивала.

Димке почему-то показалось, что этим охотником должен быть Пырчин. Но у того были две собаки и обе серые. Кроме того, Пырчин не пил водку, он сам об этом сказал. Значит приходил кто-то другой. Это в какой-то степени утешило Димку. Беспокоило другое: как сейчас чувствует себя Зина? Она устала больше него, но отдохнуть ей не придется. Если мужиков, оставшихся без обеда, не накормить и ужином, возникнет скандал. Ему вспомнилась избушка, в которой они ночевали, и Зинка, испугавшаяся мышей и прижавшаяся от страха к нему. От этого воспоминания потеплело в груди и на лице появилась чуть заметная улыбка. «Она еще наивная, как ребенок, - подумал Димка, - и славная. А может быть поэтому и славная? Ведь непосредственность всегда очаровательна».

Димка решил идти на кухню и помочь Зине. Усилием воли он заставил себя подняться. Он уже шагнул к вешалке, чтобы надеть куртку, но в это время дверь отворилась и на пороге появился Шумейко. Паша Коровин испуганно сунул шкурку выдры под подушку. По всей видимости побоялся, что начальник участка может выпросить ее у него. Но Шумейко не заметил торопливого движения Паши. Прикрыв за собой дверь и оглядевшись, он спросил Димку:

- Где находится избушка, в которой вы ночевали?

- Километров пятнадцать отсюда, не меньше, - сказал Димка. - Мы от нее шли часов пять. А что?

- Я второй вездеход послал, чтобы нашел Панова и велел ему возвращаться. - Шумейко помолчал, посмотрел на Димкину куртку, висевшую на гвозде, и сказал: - Охотник твой к нам вчера приходил. Предлагал рыбу. Но за ней на вертолете лететь надо.

- Ну и что? - спросил Димка, который не понял, зачем Шумейко расспрашивает его об этом.

- Охотник ведь и соврет - не дорого возьмет. Пошлем туда вертолет, а рыбы там нету. А знаешь, сколько сейчас вертолет стоит?

- Тот охотник, которого видел я, сюда не приходил, - сказал Димка. - В городок приходил другой, с ним Паша разговаривал.

Шумейко повернулся к Коровину. Паша подвинулся на кровати, закрывая спиной подушку.

- Что ты можешь сказать об этом охотнике? - глядя на него, спросил Шумейко.

Паша пожал плечами и неопределенно ответил:

- Даже не знаю. Он водку спрашивал, а откуда она у нас? На трассе водкой не торгуют, это всем известно.

- А охотнику неизвестно, - сказал Шумейко. - Но если водку спрашивал, значит веры ему никакой.

Он взялся рукой за ручку двери, намереваясь выйти. Но Димка задержал его.

- Степан Кондратьевич, - сказал он, не сводя настороженного взгляда с глаз начальника. - Нельзя нам с Зиной выделить половину вагончика?

- Вы что, поженились, что ли? - спросил Шумейко, ничуть не удивившись вопросу.

- Да, решили. - Димка все так же смотрел в его глаза.

- Вот когда поженитесь, тогда и приходи просить вагончик, - сказал Шумейко и, повернувшись, вышел.

У Паши Коровина, до этого неподвижно сидевшего на кровати, от неожиданности отвисла челюсть. Последняя фраза Димки ошеломила его. Он долго смотрел на него, моргая ничего не понимающими глазами, потом спросил:

- Ты что, на самом деле решил жениться?

- А что тут такого? - не понял Димка. - Когда-то это делать все равно надо.

- На Зинке? - Паша выглядел не просто удивленным. Новость, казалось, раздавила его.

- Ну да, на Зинке, - кивнув головой, подтвердил Димка.

Паша уперся локтями в колени, опустил голову и сказал дрожащим голосом:

- А как же я? Я же хотел идти к ней свататься.

Теперь уже удивился Димка. Они жили с Пашей вместе с того дня, как прибыли на трассу. И за все это время он ни разу не произнес ее имя. А сейчас выходит, что он ее тайно любил. Мало того, даже собирался жениться. Димке по-человечески стало жаль Пашу, но помочь ему он ничем не мог.

- Думал заработаю денег, куплю машину и сразу же пойду свататься, - сказал Паша, обхватив лицо ладонями. Его голос дрожал, казалось он вот-вот заплачет.

- Я-то здесь при чем? - произнес Димка, пожав плечами. - Любовь не назначает день, когда в ней надо признаться.

- Знаешь что? - Паша поднял искаженное болью лицо. - Иди-ка ты лучше отсюда со своей любовью.

Димка понял, что для него и в самом деле лучше всего исчезнуть с глаз Паши. Он надел куртку и пошел в столовую. В ней вкусно пахло, из кухни доносилось позвякивание посуды. На огромной сковороде, шкворча, жарился фарш, который Зина помешивала специальной ложкой. Димка просунул голову в раздаточное окно, потянул носом и спросил:

- Что это ты сегодня готовишь?

Зина вспыхнула, поправила пальцами накрахмаленный колпак и ответила как бы между прочим:

- Лапшу по-флотски.

- А я думал тебе картошку надо чистить, - сказал Димка. - Пришел помочь.

- Иди сюда, - Зина поманила его пальцем и шагнула к раздаточному окну.

Димка вытянул шею. Зина подошла и подставила ему щеку. Он торопливо ткнулся в нее и, схватив Зину за плечо, попытался поцеловать в губы. Она выскользнула из-под его руки, засмеялась и произнесла:

- Не все сразу.

- А я хочу все и сразу, - сказал Димка.

- Слишком многого хочешь, - ответила она, легким движением откинув выбившуюся из-под колпака прядь огненных волос.

Но по ее радостным глазам он понял, что все это только игра словами. Она отдала бы ему все и сразу, только бы он был таким ласковым, как сейчас, только бы любил ее трепетно и нежно.

И Димка вдруг почувствовал, как необыкновенное, горячее тепло ткнулось в сердце и разлилось по всей груди. Это было счастье. Оно струилось от золотистых Зининых волос, от ее взгляда, от легкого, неслышного дыхания, от всего ее существа. Ему вдруг стало страшно оттого, что кто-то другой мог вот так же, как он, поцеловать ее, обнять за плечо, прижать к себе. Перед глазами встало искаженное болью лицо Паши Коровина, скрывавшего тайную симпатию и притязания на Зину. Теперь ему уже не было жалко Пашу. Наоборот, он радовался тому, что тот держал свои чувства в тайне. Если бы он первым начал ухаживать за Зиной, кто знает, как бы повернулись сейчас обстоятельства. Навалившись грудью на раздаточное окно, он спросил:

- Зин, а ты могла бы выйти за Коровина?

- Ты шутишь? - Она уставилась на Димку сразу посерьезневшими глазами. - Почему ты задаешь мне этот вопрос?

- Ну знаешь... Вдруг бы со мной что-то случилось.

- Что, например?

- Умер бы. - Димка склонил голову, сделал печальное лицо.

- Глупый ты, Дима, вот что я тебе скажу, - ответила Зина. - И еще у меня одна просьба. Никогда больше не говори ни о Коровине, ни о своей смерти.

Недалеко от вагончика загрохотала машина, по звуку мотора которой Димка сразу определил вездеход. По всей видимости, это был тот самый, на котором Панов уехал разыскивать их в тайге. Димка выглянул из столовой. На гусенице вездехода стоял водитель, с которым разговаривал Шумейко. Димка направился к ним. Но Шумейко, стоявший к нему спиной и потому не видевший Димку, несколько раз кивнув головой в ответ на слова водителя, пошел в свою контору.

- А где Панов? - спросил Димка, подойдя к водителю.

- Едет сюда. Нам с ним удалось связаться по рации.

Водитель нырнул в кабину и погнал вездеход на стоянку. Димка потоптался на месте, не решаясь идти в свой вагончик, но после недолгого раздумья повернул к себе. Он понимал, что отношения с Пашей теперь расстроились окончательно, но никакой вины за собой не чувствовал. Зина высказала свое отношение к Коровину решительно и однозначно. Может быть Паша потому и не объяснялся с ней раньше, что не надеялся на девичью взаимность?

А может думал, что Зина соблазнится на его «Волгу»?

Коровина в вагончике не оказалось. Это обрадовало Димку. Он лег на свою кровать, закинув за голову руки, и уставился в потолок. За один день все перевернулось в его жизни. Теперь и ему захотелось заработать побольше денег, чтобы купить хорошую квартиру в городе. А, может, не в городе? Может, в деревне? Димка разрывался в мыслях оттого, что не знал, куда после окончания стройки лучше всего поехать с Зиной. В городе больше заработки, но и траты тоже намного больше. Одни коммунальные платежи столько стоят, что об этом лучше не думать.

А в деревне будет свой дом, полянка перед ним и Кузя, лежащий около ворот и настороженно провожающий взглядом каждого прохожего. Какой же дом без собаки, которая бы охраняла его? Димка во что бы то ни стало хотел взять Кузю с собой. Не бросать же его в тайге на съедение голодным зверям.

Снаружи снова затарахтел вездеход, раздались громкие мужские голоса и в вагончик ввалился Панов - продрогший, усталый, с резкими морщинами на лице. Димка вскочил с кровати. Ему показалось, что Панов сейчас начнет отчитывать его за то, что заставил полдня напрасно рыскать по тайге. Но у Панова весь запал злости, очевидно, уже давно прошел. Сдернув с головы шапку и расстегнув пуговицы на полушубке, он спросил:

- Где ночевали-то? У костра?

- Нет, в охотничьей избушке, - сказал Димка и виновато добавил: - Ты извини, я сам не знал, что так получится.

- Моли Бога, что повезло. - Панов стянул с плеч полушубок, повесил его на гвоздь. - У костра на таком морозе не переночуешь. - Он сел на табуретку, налил в стакан из термоса горячего чаю. Втянув в ноздри легкий парок, поднимающийся над стаканом, Панов заметил: - Все хорошо, что хорошо кончается. Могло быть и хуже.

«А я не знаю, хорошо это или плохо, - подумал Димка. - Да ведь, собственно, ничего еще и не кончилось, наоборот, только начинается».

- Ты смотри, подлецом не окажись, - сказал Панов, словно угадав его мысли. - У меня у самого три дочери, я за них любому морду набью. Зинка девчонка хорошая, к тому же сирота, можно сказать.

Никогда раньше он не разговаривал подобным тоном. Но Димка на него не обижался. Он знал, что всю тревогу утром поднял Панов и, пока Паша Коровин спал, уехал разыскивать их. И о Зине он говорил так потому, что относился к ней с отеческой заботой.

- Мы пожениться решили, - сказал Димка, присаживаясь к столу и тоже наливая себе чаю.

Панов поднял голову, прищурившись, посмотрел на него. Димке показалось, что он пытается просверлить его взглядом. Выждав паузу, Панов опустил глаза, снова втянул в ноздри поднимающийся над стаканом парок и неожиданно спросил:

- А зачем тебе это надо?

- Как зачем? - не понял Димка.

- Сейчас ты вольный казак, сам себе хозяин, - Панов посмотрел на него колючим взглядом, - а семья - это сплошные обязанности. Перед тем, как сделать шаг, надо будет все время думать о том, как воспримет это жена.

Димка понял, что Панов специально подначивает его, хочет узнать, насколько серьезные у них с Зинкой отношения. Поэтому и задает провокационные вопросы. Но никаких провокаций Димка не боялся.

- Знаешь что, Геннадий Петрович, - сказал он и улыбнулся. -Я хочу, чтоб у меня были семейные обязанности. И о Зине заботиться хочу. Можешь надо мной смеяться, но вот сейчас взял бы ее на руки, уткнулся носом в ее платье и дышал бы ей, пока голова не закружилась. И от одного этого уже был бы счастлив. Я у Шумейко полвагончика попросил, чтобы мы могли туда переселиться.

- Когда это ты успел? - спросил Панов, вытянув трубочкой губы и отхлебнув маленький глоток чаю.

- Сегодня. Когда же еще? - пожал плечами Димка.

- А Шумейко что?

- Шумейко говорит: когда зарегистрируетесь, тогда и приходи просить вагончик. Ты бы поговорил с ним.

- Чего мне с ним говорить? Он тебе все сам сказал. Под одной крышей живут женатые люди. А вы пока не расписаны. У вас, как сейчас говорят, пока только протокол намерений. А намерения, сам знаешь, не всегда претворяются в жизнь.

Панов поднял стакан с чаем, чокнулся с Димкой и сказал:

- Хорошая девчонка Зина. Хочу, чтобы у вас с ней жизнь нормально сложилась.

- Я сам хочу. - Димка прикрыл глаза и качнулся на стуле. На его губах появилась притаенная улыбка.

Панов заметил это и спросил, снова отхлебнув чаю:

- Чему это ты улыбаешься?

- Зина мышей боится. Вспомнил, как она кинулась ко мне, когда я сказал, что в избушке могут быть мыши.

- На это ты ее и поймал?

- Никого я не ловил, Геннадий Петрович, - серьезно сказал Димка. - У нас с ней полный душевный лад. Мне кажется, что мы с ней знаем друг друга уже целую вечность. Не знаешь, откуда это у людей берется?

- Это от сердца, Дима. Оно всегда знает, кого ждет. А когда дождется, тогда и кажется, что ты этого человека знаешь уже целую вечность.

Панов допил чай и, согревшись, начал стаскивать тяжелые унты. Димка снова лег на кровать. Теперь его дума была об одном: когда и где он может зарегистрироваться с Зиной. В Новосибирск специально для этого не полетишь, слишком далеко. Да никто и не отпустит. А в райцентре все это будет слишком буднично. Там ведь и дворца бракосочетаний нет. Поставят в паспорт штамп сухо и бесстрастно и на этом все закончится. «Пусть будет буднично, - подумал Димка. - Главное - побыстрее переселиться с Зиной в один вагончик».

15

Вторую неделю морозы на трассе держались за сорок. Над тайгой стояла серебрящаяся дымка из застывших кристалликов влаги. Вдохнешь такой воздух открытым ртом и сразу обожжет легкие. Но холодно было не только людям. Половина техники вышла из строя. Застыла солярка, все дизельные двигатели остановились. Шумейко сидел в конторе, ждал Гудкова. Тот зашел, отряхнул рукавицей куржак с мохнатых собачьих унтов, сел на стул. Оба некоторое время помолчали.

- Черт бы ее побрал, эту арктическую солярку, - сказал, наконец, Гудков. - Одно название только, а на самом деле не солярка, а солидол. Что же делать, а? Ведь у нас контракт. Простоим неделю, потом не наверстаем. А неустойка такая, что погасить всей зарплаты участка не хватит.

- Был бы керосин, добавили его в солярку и все бы стало нормально, - задумчиво произнес Шумейко. - Только где его взять?

Гудков наморщил лоб, соображая, за сколько суток из ближайшего города на трассу можно было бы добраться с керосином. Но никакие расчеты построить не удавалось. Единственная дорога на Север - река Обь. Отправляться по ней сейчас в путешествие на машинах - полное сумасшествие. Лед еще не окреп, на реке, не смотря на сильные морозы, полно промоин.

- А что, если смотаться в райцентр? - предложил Гудков и сам обрадовался неожиданно пришедшей мысли. - Должен же там быть керосин. Они же до сих пор сидят без нормального электричества. Значит без керосиновой лампы - никуда.

- На чем ты его оттуда привезешь? - спросил Шумейко.

- На вертолете, на чем же? Загрузим в МИ-8 десять бочек, это же полторы тонны... На три дня работы.

Гудков посмотрел на Шумейко, ожидая его решения. Тот молчал, подперев голову кулаком. Потом сказал:

- А в общем-то это идея. Бери с собой кого-нибудь в помощники и лети в райцентр. Я закажу вертолет.

- Возьму Шабанова. - Гудков поднялся из-за стола. - Он парень здоровый, ему десять бочек закатить в вертолет ничего не стоит.

- Там, поди, и свои грузчики найдутся, - заметил Шумейко. - Главное не закатить. Главное добиться, чтобы нам этот керосин дали.

Ему вдруг вспомнился прилетавший на трассу иностранец в пижонских штиблетах. Именно он говорил о неустойке, которую придется платить, если нефтепровод не удастся сдать вовремя. И Шумейко подумал, что таким, как тот иностранец, легко рассуждать о сроках строительства подобной трассы, где нет ни дорог, ни человеческого жилья на триста верст вокруг. Попробовал бы он сам поработать здесь, тогда бы узнал настоящую цену строительству. А то деньги на аренду вертолета и то не хотели закладывать в смету. Шумейко поднял голову на Гудкова. Тот все еще стоял у дверей.

- Чего стоишь? - спросил Шумейко, словно только сейчас увидел его.

- Жду, может ты еще что-то скажешь, - ответил Гудков.

- Ничего я тебе не скажу, - задумчиво посмотрел на Гудкова начальник участка. - Бери ноги в руки и дуй в райцентр. И без керосина оттуда не возвращайся.

Шумейко начал звонить на авиабазу насчет вертолета, а Гудков направился к Шабанову. Тот сидел за столом вместе с Пановым и вел разговор о солярке. Паша Коровин лежал на застеленной кровати и внимательно рассматривал старую, замусоленную, порванную в нескольких местах газету. Гудков остановился у порога, обвел всех взглядом, потом сказал:

- Собирайся, Шабанов. Полетим с тобой в райцентр.

Димка повернулся на табуретке, поднял на него глаза, спросил:

- Зачем?

- Керосин просить будем, - сказал Гудков. - Если дадут, надо будет погрузить его в вертолет. Разбавим керосином солярку и завтра начнем работать. Не стоять же нам. За простой никто не платит.

- А сколько мы там пробудем? - спросил Димка.

- Не знаю, - пожал плечами Гудков. - Полдня на все про все наверняка уйдет.

- Я Зину с собой возьму, - твердо сказал Димка.

- Зачем тебе Зина? - удивился Гудков.

- Нам с ней зарегистрироваться надо.

- Сейчас мне не до твоих сердечных дел. - Гудков даже сморщился от самой мысли о Димкиной затее. - У меня ни один бульдозер не работает, все экскаваторы стоят, а ты - регистрироваться. Другого времени найти не можешь?

Димка опешил от такого ответа. Он уже несколько недель пытался выбраться с Зиной в райцентр, чтобы зарегистрироваться в ЗАГСе, но то не было вертолета, то не мог оставить работу.

А сейчас казалось бы сам Бог предоставляет такой случай, но Гудков почему-то против. Выручил неожиданно вступившийся за Димку Панов.

- Возьми ты их обоих и договорись, чтобы зарегистрировали без проволочек, - сказал он, поднимаясь из-за стола. - Им без этой регистрации Шумейко отдельную жилплощадь не предоставляет.

Коровин, молча слушавший разговор, отложил газету и внимательно посмотрел на Гудкова. По всей видимости ему показалось, что судьба Димкиной женитьбы зависит сейчас только от мастера. Не согласится тот взять в вертолет Зину и свадьба не состоится. Но Гудков кашлянул, вытер губы ладонью и нерешительно произнес:

- Ладно, бери ее, раз уж такое дело. Жду вас на вертолетной площадке.

Он вышел, плотно притворив за собой дверь. Димка быстро натянул шубу и унты и побежал к Зине. Коровин выскочил за ним на улицу.

- Подожди, - сказал он, останавливая Димку у вагончика.

- Чего тебе? - насторожился Димка.

- Насчет обмена денег ты тогда трепался или это на самом деле будет? - спросил Паша, запахивая полушубок, который он не успел застегнуть.

У Димки сразу отлегло от сердца. Он боялся, что Паша начнет говорить ему о своих душевных делах.

- Чего мне трепаться? - ответил Димка. - Я передал тебе то, что слышал.

- Узнай, пожалуйста, - в голосе Паши зазвучали просящие нотки. - Если такой обмен действительно будет, может там и мои обменяют.

- Ладно, узнаю, - сказал Димка и скорым шагом направился в столовую. Над тайгой уже слышался звенящий рокот вертолета.

...От трассы до районного центра Мартовска было около часа лету. Все это время Димка с Зиной смотрели в иллюминатор на проплывающую внизу тайгу. Сверху она не казалась сплошной. В ней были обширные участки редколесья. Димка знал, что это болота. К краю одного из них они с Зиной подходили, когда охотились на рябчиков. Сейчас Димка благодарил Бога за то, что они вовремя заблудились и вышли к охотничьей избушке. При одной мысли о том, что Зину мог увести Паша Коровин, у него начинало сосать под ложечкой. Уже подлетая к Мартовску, Зина, наклонившись к Димкиному уху, чтобы не услышал Гудков, спросила:

- А вагончик нам дадут?

Димка пожал плечами. Подумал: главное зарегистрироваться. Вопрос с жильем так или иначе утрясется.

Прямо из аэропорта они втроем пошли в районную администрацию. Поднялись на второй этаж довольно старого деревянного здания со скрипучей лестницей, прошли в приемную. Белокурая пожилых лет секретарша сказала, что глава района Семен Гри-горьевич Ушкуев на месте и сейчас она доложит о посетителях. Скрывшись за дверью начальственного кабинета, она тут же вернулась и, сделав жест рукой, сказала:

- Проходите.

Они вошли. В узком длинном кабинете было два стола - небольшой письменный и широкий, длинный, обставленный вокруг стульями. Глава района - сухощавый человек с длинным лицом и большими залысинами у седеющих висков, бросив взгляд на посетителей, провел ладонями по гладко зачесанным назад волосам и сказал, кивнув на длинный стол:

- Милости прошу. - Подождал, пока гости усядутся, спросил: - Чем могу служить?

Гудков представился, представил Димку. О Зине не произнес ни слова, словно ее здесь не было. Потом начал говорить о нефтепроводе, о жутких морозах, о том, что из-за них постоянно выходит из строя техника, а трассу нужно сдать точно в срок, потому как на поставку нефти уже заключены соответствующие контракты. Глава администрации слушал, не перебивая. А когда Гудков заговорил о керосине, оживился, будто заранее знал об этом разговоре. Усмехнувшись, заметил:

- У нас ведь промышленных запасов керосина нет. Мы завозим немного для населения, чтоб на коптилки хватило.

И остановился взглядом на Зине. Уперся в нее зрачками, словно наткнулся на неожиданное препятствие. Зина несколько мгновений не отводила взгляда, потом опустила глаза. Гудков заметил это и сказал:

- У нас к вам, Семен Григорьевич, еще большая личная просьба. Вот этих молодых людей, - Гудков посмотрел сначала на Димку, потом на Зину, - надо зарегистрировать.

- А я при чем? - удивился Ушкуев. - Или хотите позвать меня в качестве посаженного отца?

- Именно это я и хотел предложить вам, - сказал Гудков. - Посмотрите, какая пара красивая.

Зина, засмущавшись, покраснела и опустила голову. А Гудков, решивший, что такой разговор поможет ему найти лучший контакт с хозяином района, продолжил:

- У нас ведь с трассы даже к вам выбраться не всегда можно.

А уж о том, чтобы попасть в городской дворец бракосочетания и говорить нечего. Пока не сдадим трубу в эксплуатацию, мы к ней привязаны, как рабы к галере. Помогите нам уговорить ваш ЗАГС, чтобы их зарегистрировали прямо сейчас без всяких там испытательных сроков. Жениться они не раздумают, у нас других женихов и невест на трассе нету.

Ушкуев снова посмотрел на Зину, потом перевел взгляд на Димку. И, обратившись к Гудкову, неожиданно спросил:

- А лет-то невесте сколько? У нее, поди, и паспорта еще нету?

- Да ну, что вы? - тут же возразил Гудков. Но на всякий случай кивнул Зине: - Сколько тебе?

- Восемнадцать еще летом исполнилось, - все так же смущаясь, ответила Зина.

- Ну вот видите, - сказал Гудков. - У нас всегда все в порядке.

Что имел ввиду под порядком Гудков, никто не понял. Но до Ушкуева дошло одно: зарегистрируй их сейчас или нет, жить, как муж и жена, они все равно будут. Так лучше пусть уж живут в законном браке и в нормальных условиях, а не отводят стыдливо глаза, выходя вечерами из кустов. Он уже сделал одну ошибку. Не разрешил своей дочери выйти замуж, посчитал, что она еще для этого не готова. Потом пришлось делать свадьбу, когда у нее живот на нос полез.

Ушкуев снял телефонную трубку, набрал номер. Подождал, пока ее возьмут на другом конце провода, и глухо сказал:

- Марина Сергеевна, к вам сейчас подойдут двое молодых людей с трассы нефтепровода. Да, да прямо немедленно. Им летать туда-сюда некогда. Да и вертолет для таких случаев предоставить не можете. - Повернулся к Димке и произнес: - Поздравляю, счастливчик.

Димка улыбнулся. Он даже не ожидал, что все решится так просто. Но для Гудкова это было лишь вступлением к тому, зачем он пришел. Поэтому он пересел поближе к Ушкуеву и посмотрел на него.

- А тебе что надо? - спросил Ушкуев. - Тоже невесту нашел?

- Мне керосин надо, - сказал Гудков. - Не откажет же посаженный отец новобрачным.

- Ну и ушлый же ты, - рассмеялся Ушкуев. И Гудков по этому смеху понял, что вопрос с керосином тоже будет решен. - Сколько тебе? - спросил Семен Григорьевич.

- Хотя бы тонны три, - Гудков даже сглотнул от неожиданности воздух. - Мы его вертолетом за два рейса вывезем.

Ушкуев снова снял телефонную трубку и позвонил теперь уже председателю райпотребсоюза:

- У тебя три тонны керосина для нефтепроводчиков найдется? Не жмоться, не жмоться, я знаю, что керосин у тебя есть. У них вся техника из-за мороза встала. Солярка застыла. Сейчас они придут к тебе. - И положил трубку.

- Бегу за шампанским, - не скрывая улыбки, сказал Гудков. - Обмоем молодоженов.

- Обмывайте без меня, - пододвигая к себе лежавшие на столе бумаги, ответил Ушкуев. - У меня сейчас совещание начнется. В школе отопление разморозило, ребятишки не учатся. Морозы и нас достали.

Нефтепроводчики встали со стульев, попрощались и вышли из кабинета. Димка с Зиной направились в ЗАГС, а Гудков - в райпотребсоюз.

- Как только зарегистрируетесь, сразу же идите ко мне, - предупредил Гудков. - Мне одному керосин не погрузить.

- Придем, - ответил Димка, обнимая Зину. Несмотря на мороз, на то, что на трассе остановилась вся техника, он был счастлив. Впрочем, Зина была счастлива не меньше его.

Регистрация прошла безо всяких торжеств и на редкость сухо. Заведующая ЗАГСом Марина Сергеевна, не глядя на молодоженов, попросила их паспорта. Димка с Зиной достали документы и положили на стол. Заведующая открыла сейф, достала оттуда чистый бланк свидетельства о браке, аккуратно заполнила его, поставила печать и протянула Димке.

- Желаю вам всего хорошего, - сказала она, даже не подняв глаза на тех, кого только что зарегистрировала.

Зина немного смутилась от такого холодного приема, а Димка не обратил на это внимания. Засовывая в карман свидетельство о браке, он улыбнулся и подмигнул ей. Она тоже улыбнулась.

Над райцентром, между тем, все так же висела морозная дымка, сухой воздух обжигал щеки, смерзшееся дыхание оседало куржаком на ресницах. Зина прятала лицо в воротник полушубка, а Димка думал о том, что на трассе сейчас еще холоднее, чем в поселке. Но все же он зашел в магазин и купил несколько бутылок шампанского.

Правление потребительской кооперации нашли быстро. Председатель сидел в своем кабинете в шубе и великолепной выдровой шапке. Глядя на нее, Димка сразу вспомнил Коровина. Тот сошьет себе из шкурки, которую купил у охотника, точно такую же. Председатель торговался с Гудковым.

- Везите пустые бочки и забирайте керосин, - говорил он. - Свои я вам не отдам, вы их не вернете.

- Зачем они нам? - убеждал его Гудков. - Мы что, грибы солить в них будем, что ли? Мы весной заканчиваем стройку и уезжаем отсюда.

- Вот и увезете с собой мои бочки, - стоял на своем председатель. - Я таких кочевников, как вы, уже видел.

Каждый стоял на своем и, казалось, спору не будет конца. Димка некоторое время молча слушал его, потом достал из сумки бутылку шампанского и сказал:

- Мужики, я сегодня женился. Давайте, хотя бы символически, отметим это событие. Иначе у нас с Зиной не будет счастья.

- Правда, что ли, женился? - удивился председатель.

- Только что из ЗАГСа, - сказал Димка и, достав из кармана свидетельство о браке, протянул председателю.

Тот развернул его, прочитал, вернул Димке, молча открыл сейф и достал оттуда бутылку коньяка.

- С шампанского сейчас на улице околеешь, - сказал председатель, свинчивая с бутылки пробку.

Гудков по-хозяйски взял с тумбочки два стакана, стоявшие рядом с графином, поставил их на стол. Председатель налил в них коньяка.

- С ним бы я пить не стал, - сказал он, кивнув на Гудкова, - а с тобой выпью. Будьте счастливы.

Он подмигнул Зине и опрокинул коньяк в рот. Потом выпили Гудков с Зиной. После этого председатель произнес:

- Ладно, черт с тобой, забирай керосин вместе с бочками, но чтобы завтра они были у меня.

- Голову даю на отрез, что будут, - произнес Гудков и провел ногтем большого пальца по своему горлу.

- Смотри, я надеюсь, - погрозил ему председатель и тут же, позвонив на базу, распорядился, чтобы там загрузили десять бочек и доставили их в аэропорт.

Уже в вертолете, в котором нечем было дышать из-за запаха керосина, Гудков сказал Димке:

- Если бы не твоя свадьба, ничего бы я здесь не получил.

На что Димка ответил:

- Значит мы с Зиной решили вовремя пожениться.

16

Бульдозеры и экскаваторы завели на следующий день, но счастливая полоса на трассе от этого не наступила. Техника постоянно ломалась, не выдерживали и люди. Суеверный Шумейко боялся докладов своих подчиненных потому, что ничего хорошего в такую погоду от них не ждал. И когда увидел Гудкова с каким-то странным, растерянным взглядом, сразу насторожился. Гудков осторожно, бочком вошел в вагончик, сел на стул, снял шапку, помял ее в руках, потом нерешительно сказал:

- Не знаю, что делать. Трассу потеряли.

- Как потеряли? - удивился Шумейко.

- А вот так. До девяносто второго пикета дошли, а девяносто третий найти не можем.

- Значит плохо искали, - решительно сказал Шумейко. - Там же просека должна быть.

Гудков несколько мгновений молча смотрел на Шумейко, потом достал сигарету, закурил и забарабанил пальцами по столу.

- Чего ты стучишь? - нервно дернулся Шумейко, не заметив того, что тоже начал барабанить пальцами. - Кто у тебя там работает?

- Панов и Шабанов, - Гудков зачмокал губами, раскуривая сигарету, огонек которой не успел разгореться.

- И они тоже не могут ее найти?

- Не могут. Там как раз такое место, что снегу намело чуть не до верхушек деревьев.

- Сколько строю, а такой трассы у меня еще не было, - сказал Шумейко и, закрыв толстую тетрадь, которая заменяла ему рабочий журнал, поднялся из-за стола. - Бери лыжи и поехали на трассу. У тебя вездеход на ходу?

- На ходу. Только у него аккумуляторы сели. Надо трактором дернуть.

- А больше у тебя ничего не случилось?

- Да нет, - пожал плечами Гудков, не понимая, куда клонит начальник.

Три дня назад на трассе страшно обморозился Павел Коровин. С самого утра у него забарахлил экскаватор, а потом сломался совсем и сколько Паша ни бился, запустить его снова так и не смог. Ждать, пока кто-то из начальства приедет на трассу, он не стал, знал, что раньше обеда здесь все равно никого не будет. Плюнув с досады в сторону машины, которая так некстати подвела его в самый неурочный час, он отправился в городок строителей пешком. И хотя на улице было минус сорок три, а от места поломки до городка - километров восемь, Паша, ни минуты не раздумывая, скорым шагом направился домой. Около экскаватора ему делать было нечего. В холодной машине долго не высидишь, у костра в такой мороз шибко не обогреешься.

Через полтора часа Паша пришел в городок. Первым делом зашел в столовую выпить горячего чаю. Зина увидела его и ахнула. Все лицо Паши было белее снега.

- Ты же обморозился, - всплеснув руками, сказала она. - Беги на улицу и попытайся оттереть лицо.

Паша вышел из вагончика, зачерпнул горсть снега и начал тереть сначала щеки, а потом лоб и нос. Но сколько ни тер, не ощущал ни холодного снега, ни прикосновения к лицу ладоней. Два дня, закрывая лицо мокрым полотенцем, он отлеживался в вагончике, на третий пришел в столовую. Когда он заглянул в окно раздаточной, Зина ужаснулась. Его лицо напоминало кусок оттаявшего сырого мяса. Оно было намазано какой-то мазью и все сочилось. На щеках и лбу у Паши виднелись мутные капли. Сначала она испугалась, но, переборов страх, подала ему тарелку со щами. Он поставил ее на стол к сварщику Бочкареву. Бочкарев, увидевший Пашу, когда тот заходил в столовую, ел, опустив голову. Но было видно, что он через силу заставляет себя глотать горячую, ставшую вдруг невкусной пищу. Наконец он положил ложку на стол, встал и, не поднимая головы, вышел из столовой. Ко второму блюду он даже не притронулся.

Зина сразу поняла, что так он поступил напрасно. Коровин тоже перестал есть и повернулся к двери, словно ждал, что она сейчас откроется и в нее войдет Бочкарев. Но Бочкарев не вошел. Паша перевел взгляд на раздаточную и увидел в окне Зину. Ей показалось, что он сейчас заплачет. Его обезображенное лицо даже искривилось и она вдруг поняла, что кроме физической боли он испытывает другую, более страшную. «Он совсем молодой и симпатичный, - подумала она и тут же поправила себя: - Был симпатичным. Теперь для него даже собственные фотографии стали чужими, потому что он уже не похож на самого себя». Ей стало жалко Пашу и она спросила:

- Что тебе принести, чай или компот?

- Ничего мне не надо, - ответил Паша, поднялся из-за стола и вышел из столовой.

Всю эту сцену наблюдал Шумейко. Беду Коровина он принял как свою собственную, но ничем помочь ему не мог. Вчера он отправил Пашу самолетом на большую землю. До конца строительства Коровин на трассу уже не вернется. Теперь Север заказан ему навсегда.

Не успел Шумейко прийти в себя после этого потрясения, как на его голову теперь свалилось новое. Бульдозеристы потеряли трассу. Что это - случайность или цепь неприятных событий, которые должны закончиться чем-то из ряда вон выходящим?

Шумейко посмотрел на Гудкова, но о своих мрачных догадках ничего не сказал. Обмотал шею толстым шерстяным шарфом, снял с вешалки полушубок и, толкнув рукой дверь, вышел наружу. Мороз за последние сутки спал, хотя висевший на стене вагончика термометр показывал минус тридцать семь. Но минус тридцать семь - это не минус сорок три. При такой температуре на Севере даже дети младших классов в школу ходят. Шумейко взвалил на плечи лыжи и двинулся к вездеходу. Около него уже крутились механик и водитель. Минут через пятнадцать вездеход завели, дернув трактором. Шумейко с Гудковым уселись в кабине рядом с водителем и машина выехала на трассу, напоминающую траншею, проложенную в глубоком снегу. Иногда казалось, что машина идет не по трассе, а по снежному тоннелю.

Раздражение Шумейко постепенно начало проходить, хотя он, поглядывая на Гудкова, и повторял, рассуждая сам с собой: «Потерял трассу! Голову не мог потерять! Еще один-два простоя и мы точно вывалимся из графика. Кто будет платить заказчику неустойку?»

Но Гудков смотрел вперед, покачиваясь на сиденье, и выглядел абсолютно равнодушным. Трасса поднималась на гриву, на ее вершине резко вырисовывался четкий силуэт бульдозера. Около него стоял человек.

- Кто это? - вытянув руку, спросил Шумейко.

- Шабанов, - не поворачивая головы, сказал Гудков.

- Почему не работает?

- Завести, наверное, не может. Да и трассы нет.

Гудков видел, что у бульдозера под баком с соляркой горел факел. Второй факел обычно зажигают под картером двигателя. Таким способом механизаторы разогревают свои машины для работы зимой.

- Чего стоишь? - спросил Шумейко, когда они подъехали и он начал с трудом выбираться из кабины вездехода.

- Разогреваю, - ответил Димка, кивнув на бульдозер. - Сегодня, поди, начнем. Я тут пытался сунуться в тайгу, думал отыщу пикет, да разве без лыж пройдешь? Снегу по грудь.

- Найдем, - уверенно сказал Шумейко. - Не может быть, чтобы не нашли.

У конца просеки Шумейко увидел небольшой, стесанный с одной стороны топором столбик. На нем была написана цифра 92. Это был девяносто второй пикет. От него путь трассы пролегал к девяносто третьему. Его-то и потеряли бульдозеристы.

- Давай карту, - сказал Шумейко, повернувшись к Гудкову.

Тот засунул руку за отворот полушубка, достал карту. Шумейко развернул ее, стал изучать, время от времени поднимая голову и поглядывая на молчаливую заснеженную тайгу. Но разглядеть что-либо в ней ему не удавалось. Перед сильными морозами целую неделю мели бураны. Снегу навалило до нижних веток деревьев. В этом случае пикет можно и не отыскать. Но ведь кроме пикета есть еще и просека. Ее прорубили проектировщики, прокладывая трассу нефтепровода. Если занесло пикет, просеку никакой снег завалить не может.

Шумейко сделал шаг в сторону, пригнулся, пытаясь рассмотреть среди деревьев узкий ровный просвет, но так ничего и не увидел. В десяти метрах перед ним бульдозеры набуровили такую гору снега, что из-за него виднелись только верхушки сосен.

- Держи свой путеводитель, - сказал Шумейко, протягивая карту Гудкову. - Я думаю, мы тут должны определяться визуально.

Он залез на снежную гору, присел на корточки, потом лег на живот, вытягивая шею то в одну, то в другую сторону. Кряхтя поднялся, отряхнул снег с полушубка рукавицей и сказал Гудкову:

- Тащи лыжи. Кажется просека идет туда. - Он ткнул рукавицей впереди себя. - Но это надо проверить.

Гудков сходил к вездеходу за лыжами. Забрался на снежную гору к Шумейко, потоптался, утрамбовывая перед собой площадку, положил на нее свои лыжи, сунул в крепления унты.

- Где ты увидел просеку? - спросил он, выискивая глазами просвет между деревьями.

- По-моему это она, - Шумейко вытянул вперед руку.

Гудков пригнулся, прищурившись, посмотрел вдаль. Повернулся к Шумейко и, пожав плечами, сказал:

- Ничего я там не вижу.

- Давай пройдем метров сто, тогда и определимся. Если не найдем просеку, пойдем перпендикулярно трассе. Где-то мы ее все равно должны пересечь.

Проваливаясь на вершок в снег и все время оглядываясь по сторонам, они неторопливо направились в глубь тайги. По карте выходило, что трасса сразу за девяносто вторым пикетом должна была заворачивать немного вправо. Шумейко и взял это направление. Они прошли почти километр, но никакой просеки так и не обнаружили. У Гудкова лыжи были почти вдвое уже, чем у Шумейко. Поэтому они и проваливались больше. Вскоре он остановился, соскреб куржак с ресниц и шапки и сказал:

- Кажется, мы сильно уклонились вправо.

- Мне тоже так кажется, - ответил Шумейко.

Несколько минут они постояли, успокаивая дыхание, потом снова тронулись в путь в надежде отыскать просеку, теперь уже забирая гораздо левее. Тайга выглядела мертвой и оттого у обоих в душе возникало нехорошее чувство. Им казалось, что они уже никогда не выберутся из нее. Первым остановился Шумейко. Насторожился, прислушиваясь, и тихо произнес:

- По-моему, Шабанов так и не завел свой бульдозер.

Гудков понял, что если не разрядить обстановку и не успокоить себя, потерянную просеку им сегодня уже не найти.

- Давай-ка перекурим, - сказал он, глядя на Шумейко. - Заодно и карту еще раз посмотрим.

Он снова достал из-за пазухи карту, повертел ее в руках, ткнул пальцем, показывая Шумейко:

- Посмотри, вот он поворот. Мы пошли сюда, - Гудков ногтем провел на карте невидимую линию. - Примерно вот здесь мы должны выйти на посеку.

- Теоретически должны, - согласился Шумейко. - А на практике где эта просека?

- Давай возьмем еще немного левее.

Скрипя лыжами по сухому, рассыпчатому снегу, они поднялись на небольшую гриву. Поперек ее склона лежало огромное упавшее дерево, поломавшее и придавившее верхушки молоденьких кедров. Сверху на дерево намело целый снежный сугроб. Он висел над кедровым подростом, почти касаясь его. Шумейко остановился, чтобы осмотреться. Его взгляд почему-то сразу задержался на желтом пятне под сугробом. Да и сам сугроб снизу был не плотным, слежавшимся, а разъеденным, словно покрытым изморозью. Шумейко сразу пришло в голову, что такое могло случиться только от живого, теплого дыхания. Побледнев и приложив палец к губам, он кивнул на пятно, показывая его Гудкову.

- Что это? - спросил Гудков, но Шумейко так резко поднял руку вверх и нахмурил брови, что тот сразу замолчал.

- По-моему, медвежья берлога, - шепотом произнес Шумейко.

Оба молча и настороженно посмотрели на снег под упавшим деревом, не сговариваясь, скатились с гривы и торопливым, размашистым шагом направились подальше от опасного места. Минут через десять остановились, чтобы перевести дух. Гудков почувствовал, что его еле держат ноги. Он присел на торчавший из снега пенек, достал сигарету, закурил и сказал, глядя на Шумейко:

- А что, если бы он нас услышал и поднялся?

- Поубивал бы, как щенков, - мрачно сказал Шумейко. - Что бы он еще мог сделать?

- Рассказать об этой берлоге мужикам, они же с ума сойдут, - выпустив кольцо дыма, сказал Гудков. - На вездеходах сюда с ружьями полезут. Ты представляешь, что такое добыть медведя?

- Я-то представляю, - все так же мрачно произнес Шумейко. - А вот представляешь ли это ты?

За всю свою долгую работу на сибирских трассах Шумейко только один раз пришлось столкнуться с медведем. Было это ранней весной лет десять назад на берегу глухой таежной реки Вах. Работа на нефтепроводе была закончена, шли его испытания. В вагончик к Шумейко зашел коренастый бородатый мужчина в новеньком противоэнцефалитном костюме и болотных резиновых сапогах с широкими отвернутыми голенищами. Это был начальник изыскательской партии Николай Иванович Глушков, которая проектировала трассу нового нефтепровода. Шумейко слышал его фамилию, знал от других, что это опытный специалист. Глушков без всяких предварительных фраз сразу начал о главном.

- У меня в тайге молодые специалисты, муж с женой, - сказал он явно озабоченным тоном. - Это сто пятьдесят километров отсюда. На следующей неделе к ним должен вылететь основной отряд. Но они уже четвертый день не выходят на связь. Не выручишь вертолетом? Надо бы узнать, что случилось.

Лишнего вертолета у Шумейко не было. Но по тону, а, главное, по внешнему виду Глушкова он понял, что дело очень серьезное. Шумейко как раз собирался на насосную станцию. Чтобы залететь к изыскателям, надо было делать приличный крюк. Но в тайге люди привыкли выручать друг друга.

- Пошли, - сказал Шумейко, поднимаясь из-за стола.

Глушков даже не поверил, поэтому переспросил:

- Что, прямо сейчас?

- Мы опрессовываем нефтепровод. Я лечу на насосную станцию. Залетим к твоим молодоженам, посмотрим, что с ними.

О том, что они увидели на таежной стоянке, Шумейко боится вспоминать до сих пор. Палатка, в которой жили изыскатели, была изорвана в клочки и вся залита кровью. Рация лежала около нее, втоптанная в грязь. Всюду виднелись следы огромных медвежьих лап и жуткой расправы. Как установили потом охотники, медведь напал на изыскателей ночью, когда они спали. Разорвав палатку, он оттащил убитых в кустарник и забросал их мхом, землей и прошлогодними листьями. Женщина была съедена наполовину, мужчина лежал нетронутым. Но его было трудно узнать. Кожа на лице и голове была содрана, шейные позвонки переломаны. Медведь находился недалеко. Он ушел от своих жертв только тогда, когда услышал приближающийся вертолет. Это можно было легко прочитать по свежим следам.

Глушков попросил пилотов передать в райцентр, чтобы высылали бригаду охотников, а сам остался около убитых с карабином. Охотники прилетели в этот же день, а еще через два дня выследили и убили медведя. Эту страшную историю рассказывали потом по всей трассе. «Поднимись сейчас медведь из берлоги, - подумал Шумейко, - и он бы сделал с нами то же самое, что с изыскателями».

Гудков докурил сигарету, выбросил окурок в снег и поднялся с пенька. Снег с него осыпался и Шумейко увидел, что одна сторона пенька стесана топором.

- А ну-ка отойди в сторону, - сказал он, наклоняясь и рассматривая пенек.

На стесанной стороне четко виднелась нарисованная черной краской цифра 93. Если бы внимание трассовиков не переключилось на медвежью берлогу, они бы нашли этот пикет сразу. Шумейко выпрямился, оглянулся по сторонам и тут же увидел просеку, ровной линией прочерчивающей тайгу. Где-то далеко-далеко зарокотал двигатель. По всей видимости Шабанову удалось завести бульдозер. Трассовики переглянулись и, не сговариваясь, направились на звук мотора.

- А берлогу так оставлять нельзя, - сказал Гудков, шедший след в след за Шумейко и дышавший ему прямо в затылок. - Если не поднимем его мы, он поднимется сам. Трасса-то идет прямо через него.

- Как думаешь, на вездеходе к ней можно пробиться? - спросил Шумейко.

- Думаю, что можно, - ответил Гудков. - Надо только охотников побольше взять.

- Никакой бригады здесь не надо, - сказал Шумейко, сразу сообразив, что Гудков немного трусит. - Возьмем двух человек и этого вполне хватит. Чем больше людей, тем больше неразберихи. Они в страхе перестрелять друг друга могут.

Взять медведя было решено на следующее утро. Трасса находилась от него довольно далеко, гул моторов он еще не должен был слышать. Зимой, в лютую стужу, медведи спят крепко. Еще с вечера Гудков проверил свой арсенал. Кроме двустволки у него были карабин «Сайга» и мелкокалиберная винтовка. Винтовку он решил не брать, на медведя с ней идти опасно. А вот снаряженные пулями патроны к ружью и карабину он проверил.

Но когда на следующее утро Шумейко с Гудковым и двумя сварщиками со всем своим арсеналом добрались до берлоги, медведя в ней уже не было. От нее в тайгу вел глубокий след, уходящий через гриву к ручью и дальше в непролазную чащобу. Остановив вездеход на крутом берегу ручья, Шумейко сказал:

- Теперь нам его бояться нечего. На трассу он не сунется, его наша техника испугает.

- Послушай, а не тот ли это медведь, которого мы видели осенью? - спросил Гудков.

- Это ты у него спроси, - смеясь, ответил Шумейко. - Я с тем медведем не знакомился.

Гудков задумчиво посмотрел на медвежью тропу и спросил:

- Неужели мы отпустим такую шкуру?

- Ты, что, хочешь идти за ним на лыжах? - спросил Шумейко.

- Зачем на лыжах? - удивился Гудков. - Мы его с вертолета хлопнем.

- Слишком дорого обойдется, - сказал Шумейко и полез в вездеход, чтобы возвратиться на трассу.

17

Зима в этот год выдалась суровой не только в Сибири, но и во всем северном полушарии. В нью-йоркских трущобах никогда не знавшие холода посиневшие негры, стуча зубами и содрогаясь от ужаса, прислушивались к вою метелей. В такую погоду они боялись выскочить даже в соседний магазин за бутылкой рома.

В Голландии - к не меньшему ужасу любителей водных прогулок на фоне ветряных мельниц - замерзли каналы. Оставшиеся на зимовку дикие утки вылезли на берег и, сбившись в стайки, сидели, угрюмо нахохлившись и все время поджимая от холода то одну, то другую лапу.

Солнце, отражаясь от чистого, словно отполированного льда, резало глаза. Один русский эмигрант, надев мерлушковую ушанку и, обмотав шею длинным шарфом с развевающимися концами, решил прокатиться на коньках по каналу, но провалился и утонул. Его выловили только на следующий день. Недалеко от этого места, распугав уток, всю ночь выла невесть откуда взявшаяся собака. Об этом целую неделю писали голландские газеты.

- Ну что, Наденька, наконец-то дождались настоящей зимы и мы, - говорил Фил Голби, сворачивая газету с сообщением о гибели эмигранта и поглядывая на колышущееся пламя в камине. Составленные шалашиком сухие поленья слегка потрескивали, когда огонь, лизавший их бока, вдруг вспыхивал, отбрасывая на стены желтые блики.

Надя стояла спиной к камину и молча смотрела через прозрачное окно в сад, где среди подстриженной под гребенку травы бродил черный дрозд, пытаясь отыскать на замерзшей земле не успевшего спрятаться от холода червячка. Фил в последнее время взял дурную привычку садиться с утра к камину со стаканом виски в руках и, уйдя в себя, молчаливо и задумчиво смотреть на огонь. Заработав большие деньги, он потерял всякий интерес к бизнесу. Когда Надя начинала упрекать его в этом, он все время отвечал:

- Будет у нас на десять миллионов больше или меньше, какая разница?

Свою вину в появившемся безразличии мужа к делам чувствовала и она. У Фила пропал стимул к обогащению. Были бы дети, может быть все было по-другому. Но еще девчонкой Надя пролетела на школьной вечеринке с одним шалопаем, забеременела, родители помогли сделать аборт. Избавившись от ребенка, других детей иметь она уже не могла. А Фил, между тем, все чаще и чаще напоминал ей о детях. Надя отговаривалась:

- Надо сначала привыкнуть к Европе, а потом думать о ребенке.

Но при этом понимала, что чем дальше, тем труднее будет придумывать отговорки.

Сегодня Фил впервые за последние дни сидел у камина без виски. Вчера ему из Нью-Йорка позвонил Хапоэль Ставриниди. Сказал, что через несколько часов заканчивает в Америке все дела и завтра в полдень по европейскому времени будет в Амстердаме. Зачем он решил сделать эту остановку, Фил не знал, расспрашивать о делах фирмы по телефону было не принято. Но если Ставриниди решил тормознуться в Амстердаме, значит для этого имеются веские причины.

- Где будем встречать Хапоэля? - спросил Фил, повернувшись к Наде, которая все так же молчаливо смотрела на дрозда. Маленькая черная птичка деловито разгребала лапами траву и внимательно осматривала землю.

- Ты бы хотел пригласить его домой? - лениво обхватив плечи узкими длинными ладонями, сказала Надя. - Домой приглашают только русские.

- Значит пообедаем с ним в ресторане, - безразлично произнес Фил.

- Это само собой. - Надя повернулась к Филу. - А чем занять его вечером? Ведь самолет в Москву улетает из Амстердама раньше, чем сюда прилетит Хапоэль. Ему придется задержаться на целые сутки.

- Послушай, - вдруг неожиданно оживился Фил. - Я видел в городе афишу о том, что здесь гастролирует Мариинский театр. По-моему они ставят «Жизель». Давай сводим в театр Хапоэля? Скажем, что много были наслышаны о русском балете, но ни разу его не видели.

- Нужен твой балет Хапоэлю, - брезгливо сморщилась Надя. - Ты разве не заметил, что у новых русских совсем другие интересы?

- Хапоэль не русский, - ответил Фил.

- Тогда тем более, - сказала Надя.

- С тобой трудно разговаривать, - заметил Фил. - Принеси-ка мне лучше кофе.

Надя подошла к столу, подняла маленький серебряный колокольчик и позвонила. В дверях тут же появилась пухленькая розовощекая горничная в белом накрахмаленном переднике. Сделав чуть заметный реверанс, она замерла на пороге, ожидая приказаний.

- Принесите кофе мистеру Голби, - распорядилась Надя.

Горничная исчезла и через минуту появилась снова с подносом в руках, на котором стояла тонкая фарфоровая чашка с дымящимся кофе. Фил взял чашку, поблагодарил горничную и опять уставился на огонь в камине. Он так и не придумал, чем занять Хапоэля в Амстердаме.

Самолет из Нью-Йорка прилетел ровно в полдень. Хапоэль появился в зале для встречающих взлохмаченный и немного опухший. Фил еще издали увидел его, пошел навстречу с вытянутыми руками. Они обнялись, как самые близкие друзья, похлопав другу друга ладонями по спине.

- А где Надя? - спросил Хапоэль, оглядывая зал.

- Она в машине. Караулит стоянку. Ты же знаешь, с парковкой здесь большие проблемы.

На самом деле Фил специально посадил Надю за руль. Не хотел, чтобы она оказалась вместе с Хапоэлем на заднем сидении. Он не мог забыть взглядов, которые тот бросал на нее, когда они были в Москве у него в кабинете.

- Не устал? - спросил Фил, забирая из руки Хапоэля маленький чемоданчик с его вещами.

- Ты знаешь, как только поднялись из Нью-Йорка, я сразу уснул и проснулся перед самой посадкой. - Хапоэль улыбнулся чуть заметной наигранной улыбкой. - Какая здесь погода?

- Холодно, как в Сибири.

- В Нью-Йорке тоже холодно. На улицах каждый день находят замерзших бездомных.

Они вышли из здания аэропорта. Надя, улыбаясь, стояла около автомашины. Увидев ее, красивую, элегантную, в безукоризненном костюме, Хапоэль машинально пригладил ладонями растрепанные волосы и тоже улыбнулся. Улыбка была искренней. Ему было приятно общество этой женщины. Надя понравилась Хапоэлю с первого взгляда. И не только потому, что была красивой. От тех женщин, которых он знал, ее отличало внутреннее достоинство. Она знала себе цену и не скрывала этого.

Не переставая улыбаться, Надя поздоровалась за руку со Ставриниди и села за руль. Фил открыл заднюю дверку автомобиля, усадил Хапоэля, затем уселся сам. Надя подвезла их к отелю.

Пока Хапоэль приводил себя в порядок в гостиничном номере, Фил с Надей прошли в ресторан. Ставриниди спустился к ним в чистой, отглаженной рубашке и хорошем галстуке. Подойдя к столу, по-хозяйски уселся на стуле, небрежно откинулся на спинку.

Фил обратил внимание на то, что за последнее время Ставриниди заметно изменился. Он располнел, жирные щеки набрякли и от этого его лицо казалось надутым. Но самое главное, другими стали его манеры.

Когда Фил впервые увидел Ставриниди в этом же ресторане, тот показался ему очень осторожным и не слишком уверенным в себе человеком. Теперь от этой неуверенности не осталось и следа. «Почувствовал власть денег», - сразу же подумалось Филу, хорошо знавшему по себе, что это такое. Он не раз видел глаза горничной в тот момент, когда Надя выдавала ей зарплату.

В них одновременно отражались и благодарность, и страх. Благодарность за деньги, на которые можно существовать, и страх за то, что она может лишиться работы и потерять их. И Филу подумалось, что, если бы он предложил своей горничной хорошую сумму за то, чтобы она переспала с Хапоэлем, она бы не посмела отказать. Да, деньги имеют огромную силу. Живя в Советском Союзе, он не понимал этого потому, что не был богатым.

Официант принес вино, налил в фужеры. Хапоэль поднял бокал, посмотрел сначала на Надю, потом на Фила и произнес:

- Я очень рад вас видеть. С тех пор, как мы встречались в Москве, вы, Надя, по-моему, похорошели еще больше. - Он поднес фужер к лицу, втянул в ноздри аромат вина и добавил: - За великие дела, которые нас ожидают.

Фил до сих пор не задал ему ни одного вопроса, ждал, когда тот заговорит сам. Поэтому он пригубил вино, поставил фужер на стол и принял позу человека, готового внимательно выслушать важное заявление. Надя тоже насторожилась. Хапоэль сделал большой глоток, причмокнул и спросил:

- Мы можем наливать свою нефть в танкеры в Амстердаме?

- Я этим не интересовался, - ответил Фил. - Но могу очень быстро навести справки.

- Вот за этим я и прилетел сюда, - заявил Ставриниди.

- Мы будем поставлять нефть в Америку? - осторожно спросил Фил, одновременно прокручивая в голове, какую выгоду это может принести фирме и ему лично.

- Да, - твердо ответил Ставриниди. - Мне показали соглашение, по которому Россия обязуется стать сырьевой базой для развития индустрии США. Для нас открывается колоссальный рынок сбыта. Нам надо успеть закрепиться на нем первыми. Сейчас туда полезут и «Лукойл», и «Юкос», и другие компании. Наша труба в отличие от них не имеет доступа к портам бывшего Союза. Поэтому нам было бы выгоднее перекачивать из нее нефть в танкеры здесь, в Амстердаме.

- В Амстердаме не получится, - сказал Фил, подумав.

- Почему? - насторожился Хапоэль.

- Почти все нефтепродукты в Нидерландах отгружаются через Роттердам. Там главный нефтеналивной терминал.

- А это далеко? - спросил Ставриниди.

- В Нидерландах все близко. На машине можно добраться за час с небольшим. - Фил на мгновение задумался и сказал: - Чтобы закрепиться в Америке первыми, надо первыми начать туда поставки нефти.

- Об этом я и говорю, - кивнул головой Ставриниди. Ему понравилась мгновенная сообразительность партнера. - Надо сегодня же встретиться с хозяевами нефтеналивного терминала.

- Попробуем договориться, - ответил Фил. - Им это тоже должно быть выгодно.

Он достал из кармана телефон и позвонил в Роттердам. Президент компании Ван дер Херст, владеющей нефтяным терминалом, оказался на месте, но принять их тут же не смог. Фил уже собрался договариваться о встрече на завтра, но Ван дер Херст опередил его.

- Если вы располагаете временем, я бы пригласил вас поужинать, - сказал он.

Предложение было принято. Оказалось, что в Голландии уже знают о намечающейся поставке российской нефти в Америку.

- Откровенно говоря, я ждал этого разговора, - заявил Ван дер Херст, перекладывая из большого блюда себе в тарелку розовые ломтики ветчины. - Мы знаем пропускную способность балтийских портов Советского Союза. У них практически нет резервов. Сколько нефти вы хотите поставлять в Америку?

Фил, разглядывая уютный ресторанчик, в котором они сидели, повернулся к хозяину нефтеналивного терминала. Слушая Ван дер Херста, он почувствовал, что в нем снова просыпается жажда деятельности. Он понял, что компанию «Сибойл» ждет значительное расширение. Придется фрахтовать или заводить свой танкерный флот, увеличивать штат сотрудников и, по всей вероятности, строить новый офис. Тот, который он снимает сейчас, и так уже тесен. «Господи, насколько же богата Россия, - в который раз, не переставая удивляться, думал Фил. - Целый век за счет своих ресурсов она развивала то отвалившиеся от нее окраины, то экономику других государств, а они до сих неисчерпаемы».

Тут же за ужином обговорили все основные моменты контракта о морском транспорте нефти. Договорились, что до конца года компания «Сибойл» отправит через терминал в США три миллиона тонн. Контракт должен быть подготовлен в течение трех дней, его подпишут Ван дер Херст и Фил Голби.

Ужин затянулся и вечерняя программа для Хапоэля Ставриниди отпала сама собой. Прощаясь с ним у отеля, Фил спросил:

- Послушай, а где мы возьмем столько нефти?

- Надо быстрее строить трубопровод, - сказал Хапоэль. - Месторождение, которое мне удалось купить, может давать двадцать миллионов тонн нефти в год. Кстати, было бы неплохо, если бы ты снова прилетел в Москву. Забирай с собой жену и через пару дней прилетай ко мне. Чего ей тут киснуть? Слетаем на трубу, посмотрим, как там идут дела.

Надя обрадовалась тому, что им удастся снова побывать в Москве. Ей подумалось, что такая поездка станет для Фила хорошей эмоциональной разрядкой. Посмотрит на Россию, еще раз увидит ее полуголодный вороватый народ и перестанет мечтать, сидя у камина. Деньги надо делать до тех пор, пока есть возможность. В отличие от всего остального их никогда не бывает много.

Для поездки в Москву Надя специально купила норковую шубу и сапоги на меху енота. Вырядившись в обновки и напялив широкополую, похожую на ковбойскую, шляпу, она повернулась на каблуках перед Филом и спросила с задиристым вызовом:

- Ну как?

- Ты похожа на завоевательницу, - сказал он и рассмеялся.

Надя походила в обновках на красивую эксцентричную миллионершу, которая решила сыграть роль уличного хулигана. Глядя на нее, ему почему-то вспомнился балет «Галатея», где главную партию танцевала блистательная русская балерина Екатерина Максимова.

В Москве все шло по старому протоколу. В аэропорту их так же встречал «Мерседес», после небольшого отдыха в гостинице они оказались в кабинете Хапоэля Ставриниди. Он поздоровался с Филом, глядя Наде в глаза, поцеловал ее руку. Потом усадил их на диван у журнального столика, сам сел в кресло напротив. Секретарша тут же поставила на столик коньяк, тарелку с закуской и три чашки кофе. Хапоэль разлил коньяк в рюмки, чокнулся с Филом и Надей, выпил и, подождав пока выпьют они, сказал:

- Теперь показывай.

Фил достал из кейса контракт на перевозку нефти из роттердамского порта в США, протянул его Хапоэлю. Тот, перелистав страницы, бегло прочитал текст, торжествующе посмотрел на Фила и произнес, не скрывая улыбки:

- Мы будем в Америке первыми. - И без всякого перехода добавил: - Завтра мы с тобой летим в Сибирь. Надо подтолкнуть и нефтяников, и нефтепроводчиков. Подумаем о том, как быстрее начать эксплуатацию месторождения.

Надя с недоумением посмотрела сначала на Фила, потом на Ставриниди. Он перехватил ее взгляд, сказал:

- Для вас, Наденька, мы на это время устроим культурную программу. Наши девушки сводят вас в Большой театр, если хотите - в Третьяковку. Не тащиться же вам с нами в сибирскую тайгу, где до сих пор бродят непуганые медведи? Через пару дней мы вернемся.

Он засмеялся и окинул ее таким лукавым взглядом, что она не поверила его словам. Но не мог же Хапоэль в присутствии мужа сказать ей, что вернуться с трассы собирается один, а для Фила он придумал задание, которое задержит того в Сибири минимум на неделю.

Хапоэль положил глаз на Надю еще во время их самой первой встречи в Амстердаме и теперь она была для него вожделенным желанием. Ему захотелось во что бы то ни стало заиметь красивую любовницу иностранку. Такую, которая бы чувствовала себя как рыба в воде в любом европейском городе, в любой самой изысканной компании деловых людей. Надя идеально подходила для подобной роли. В том, что он заимеет ее, Хапоэль не сомневался. На деньги ее купить нельзя, у нее их достаточно. Ей нужна власть, а самой большой властью в компании располагает он, Хапоэль.

На следующий день к вечеру Ставриниди и Фил прибыли в Сибирь. Еще до наступления темноты добрались на вертолете до вахтового поселка нефтяников. Заночевать решили у них. Начальник участка нефтедобычи Филимонов позвал их на ужин. За ужином обговорили все, что касалось ускоренной разработки месторождения. Особых проблем тут не было. Нефтяники могли быстро пробурить и обустроить несколько дополнительных скважин. Добычу сдерживала труба. Вернее, ее отсутствие. Без нее ни о какой добыче нефти говорить не приходилось.

- Завтра побываем у трубопроводчиков и, думаю, решим все вопросы, - сказал Ставриниди, выпивая очередную рюмку коньяка и закусывая рябчиком, тушеным в бруснике. Закуска ему понравилась, он доедал уже второго рябчика. Кивнув Филимонову, добавил: - Если надо, я оставлю здесь своего заместителя до тех пор, пока не сдадим нефтепровод.

Ставриниди повернулся к Филу, тот опустил глаза. Его эта перспектива никак не устраивала. В Сибири стояли крещенские морозы, от которых по ночам трещали деревья. В такую погоду на трассу волка не выгонишь, там могут работать только русские. Да и Надя сойдет с ума от одиночества. На нее и без этого в последнее время постоянно накатывала хандра. «Зачем он говорит мне это?» - подумал Фил. Но заводить за столом разговор, который касается только их двоих, в присутствии других людей он посчитал неуместным. Завтра они окажутся на трассе нефтепровода, там все станет ясно.

На трассу они прилетели рано утром. На вертолетной площадке высоких гостей встречал Шумейко. Гудкова он отправил на трубопровод со строгим заданием: сделать так, чтобы все бульдозеры, экскаваторы, трубоукладочные машины работали с полным напряжением. У заказчика не должно возникнуть никаких сомнений относительно сдачи нефтепровода в срок.

Выйдя из вертолета, Фил огляделся. Он не узнал тайги, в которой побывал осенью. Тогда ее пронизывали столбы солнечного света, желтые листья, загадочно кружась, медленно опускались на землю. Филу даже показалось, что высоко в небе однажды он услышал крик пролетающих гусей.

Сегодня тайга выглядела устрашающей. Над завязшими в непролазном снегу кедрами висела морозная дымка. Даль тонула в сумеречной мгле, снег под ногами хрустел, словно толченое стекло. Фил передернул плечами и зябко поежился. Шумейко заметил это и сказал:

- Сейчас заедем ко мне, я дам вам теплые шубы и унты. У нас сегодня минус сорок три.

Ставриниди никак не отреагировал на его слова. После обильного ужина у нефтяников он чувствовал себя неважно. То ли потому, что объелся рябчиков, а, может, потому, что выпил много коньяка, в животе все время булькало и урчало. «Сейчас бы пару чашек хорошего крепкого чая свежайшей заварки. Но где его возьмешь в этой дикой глухомани?» - с отстраненной горечью думал Ставриниди.

Когда зашли в контору к Шумейко, прежде чем переодеться, Ставриниди, морщась от неприятного ощущения в животе, попросил показать ему карту нефтепровода. Шумейко тут же расстелил на столе синьку с изображением трассы, разгладил ее рукой.

- Вот наш городок, а вот здесь мы сегодня работаем, - ткнул в карту согнутым, черным от въевшегося моторного масла пальцем Шумейко. - Мы набрали самый высокий темп. Сейчас идем почти по километру в день.

Ставриниди прикинул: до пуска нефтепровода осталось два месяца. Но если его сдать на месяц раньше, по трубе можно будет прогнать дополнительно пятьсот тысяч тонн нефти. Загруженные ей первые танкеры могут уже в марте уйти из Роттердама в Америку. Это будет означать практическое закрепление его компании на огромном рынке сбыта. От этих мыслей даже в животе перестало урчать.

- Поедем на трассу, - сказал он Шумейко. - Посмотрим, что там.

Разговор о досрочной сдаче нефтепровода он хотел начать после того, как осмотрит все собственными глазами. Конечно, строители будут упираться, ссылаться на всякие трудности, но предложи им деньги, которые получает американский негр, подметающий улицы Нью-Йорка, и они даже в шестидесятиградусные морозы станут работать круглые сутки. «Деньги делают все», - удовлетворенно думал Ставриниди.

Шумейко подал ему шубу, услужливо помог сунуть руки в рукава. Выйдя из вагончика, Шумейко посмотрел на термометр, висевший на стене.

- Ну вот, потеплело, - сказал он, повернувшись к Ставриниди. - Уже минус сорок один. К обеду будет минус тридцать пять не больше. Самая хорошая погода для работы.

- А плюс двадцать пять не лучше? - ехидно спросил Фил.

- Нет, - мотнул головой Шумейко. - При такой погоде нам не пройти через болота. Да и гнуса, осмелюсь вам доложить, летом бывает столько, что рот открыть невозможно.

«Набивает себе цену, - глядя на него, подумал Ставриниди. - Видать, догадался, зачем мы прилетели сюда». Он нырнул в крытый брезентом «УАЗик», по-хозяйски уселся рядом с шофером. Шумейко с Филом сели сзади. Машина тронулась. Ее затрясло на укатанных, отшлифованных колесами до блеска ухабах. От этой тряски Ставриниди стало еще хуже.

- Скажите, - повернувшись к Шумейко, спросил он, - а рябчиков у вас здесь много?

- У нас здесь не только рябчики, но и медведи есть, - ответил Шумейко. - А почему вы спрашиваете?

- Вчера нефтяники угощали нас рябчиками с брусникой.

- Это должно быть вкусно, - сказал Шумейко. - Раньше рябчиков подавали к царскому столу.

- Вкусно, - согласился Ставриниди. - А насчет медведей вы серьезно или это так, сибирский треп?

- Если они в Сибири по деревням ходят, почему им по тайге не бродить? - засмеялся Шумейко. Ставриниди тоже улыбнулся.

Два дня назад уже поздним вечером к Шумейко зашел Димка Шабанов. Шумейко думал, что тот снова станет просить вагончик для семейной жизни. Свободных вагончиков в городке не было, уплотнить кого-нибудь тоже не представлялось возможным. Но Шабанов заговорил совсем о другом.

- Сегодня ко мне знакомый охотник приходил, - сказал он. - Тот самый, в избушке которого мы с Зиной ночевали, когда заблудились. Говорит, в тайге шатун объявился.

- Нам-то что до этого, - ответил Шумейко, сразу подумав, что, по всей вероятности, это тот самый медведь, берлога которого оказалась прямо на трассе.

- Как что? - сказал Димка. - Напакостить может.

- На твой бульдозер броситься, что ли? - попытался пошутить Шумейко.

- Охотник просил дать ему вертолет. Он его по следам отыщет.

- Он что, сам с ним справиться не может? - спросил Шумейко.

- Не может. Медведь у него собак съел.

И Димка рассказал, как охотник Пырчин пришел к нему в вагончик, достал из кармана тряпочку, развернул ее и положил на стол. В тряпочке оказалась слипшаяся серая шерсть. Сначала Димка не понял, что это, но потом догадался: клочок собаки. Медведь съел лаек и теперь Пырчин показывал то, что от них осталось.

- Как я в тайга без сопака буду? - сидя на табуретке, горестно вздыхал Пырчин и хлопал себя ладонями по бедрам.

В это время у дверей вагончика заскулил Кузя. Пырчин насторожился. Димка открыл дверь и щенок лохматым клубком вкатился в тамбур. Пырчин оторопело посмотрел на него, перевел взгляд на Димку и сказал:

- Будь друг, продай свой сопак. Сополь хороший дам.

Димке было жаль Кузю, который к нему искренне привязался. Поэтому он сказал:

- Зачем он тебе? Это же еще щенок.

- Каждый сопака был щенок, - ответил охотник.

И Димка отдал щенка. После окончания стройки с ним все равно надо было расставаться. Пырчин тут же забыл и про вертолет, и про медведя, достал из котомки тонкий сыромятный ремешок, привязал на него Кузю и, не попрощавшись, торопливо направился в тайгу. По всей вероятности, побоялся, как бы Димка не передумал.

Охотничья стоянка находилась от трассы далеко и Шумейко, конечно же, никакого вертолета Пырчину не дал. Больше никто ни об охотнике, ни о медведе не слышал.

- Если вам надо медвежью шкуру, можем поговорить с охотником, - сказал Шумейко задумавшемуся Ставриниди. - Километрах в двадцати от трассы живут три семьи хантов. Они только охотой и занимаются.

- Тебе не нужна медвежья шкура? - спросил Ставриниди по-английски, повернувшись к Филу.

- Нет, - мотнул головой Фил. - От нее в доме будет много шерсти, да и насекомые могут завестись. Надя этого не вынесет.

Ставриниди не ответил. Теперь он уже точно знал, что оставит Фила на трассе хотя бы на неделю. А сам это время уделит Наде в Москве.

От одной этой мысли сразу улучшилось настроение. Расхотелось думать даже о нефти. Перед глазами стояла Надя, немного бледная, с большими серо-синими глазами, точеным носиком и припухшими розовыми губками. «Господи, до чего же она хороша», - невольно подумал Хапоэль. Он повернул голову и посмотрел на торопливо убегающие за боковым стеклом деревья. Такого леса он еще не видел. Деревья утонули в мягком снегу почти по нижние ветки, темно-зеленая хвоя на них казалась распушенной и необыкновенно длинной. Одно дерево особенно привлекло его внимание. Оно было огромным, его большие разлапистые ветки были увешаны тяжелыми шишками. Машина уже проехала его, но Ставриниди, словно очнувшись, схватил шофера за плечо и повелительно крикнул:

- Стой! Стой, тебе говорю!

Шофер затормозил так резко, что Ставриниди едва не клюнул носом в переднее стекло.

- Что это за дерево? - спросил он, приоткрыв дверку и высунув голову наружу.

Шумейко обернулся и увидел кедр, с которого зимний ветер еще не успел сбить последние шишки.

- Кедр, что же еще? - пожал плечами Шумейко.

- Подождите здесь, я сейчас вернусь, - сказал Ставриниди.

Ему захотелось во что бы то ни стало сорвать ветку вместе с шишками и подарить Наде. Это будет настоящая память о Сибири. Подумав об этом, Ставриниди даже почувствовал горьковатый, чуть терпкий запах смолы, который ветка распространит по комнате.

Он уже решил, что в Москве обязательно свозит Надю поужинать в ресторан «У дяди Бори». Это особый ресторан. За рюмкой коньяка или чашкой кофе «У дяди Бори» неторопливо, чаще всего с шутками обсуждаются вопросы завоеванной страны. Определяются цены на бытовой газ, электроэнергию и железнодорожные перевозки, снимаются и назначаются министры, принимаются решения о продаже оставшихся государственных компаний и устанавливаются цены на них.

Попасть в число гостей этого ресторана стремятся многие ведущие политики, хотя пускают туда всего нескольких из них. Чаще других сюда заходит председатель фракции в Государственной Думе Лева Берцов со своей похожей на сушеную змейку подружкой Ириной, которую многие почему-то считают неотразимой. Хапоэль же в разговоре с друзьями называет ее: «доска и два соска». Узнавший об этом Лева как-то сказал, не скрывая обиды:

- Ты, Ставриниди, завидуешь мне потому, что никогда не имел такой красивой женщины.

Высокая, тоненькая, как змейка, остриженная наголо, всегда в черном, Ирина действительно заметно отличается от остальных. Она держит себя всегда независимо, даже с вызовом, но в ее манерах много мужланского. В том числе и прокуренный, похожий на баритон, голос. А черные от табака зубы просто противны. Хапоэль никак не может понять, чем она могла обольстить Леву, у которого красивых и разных женщин хоть пруд пруди.

Получить приглашение поужинать «У дяди Бори» означает ни много ни мало, как стать новым членом тайного и могущественнейшего клуба. Сам дядя Боря, основавший клуб, бывает здесь редко, но все понимают, что без его ведома ни один новый человек не может проникнуть за его порог. Визитная карточка, по которой можно попасть туда, - размер состояния. Надя сразу поймет это. А когда увидит в вазочке на столе, за который ее будут усаживать, ветку с кедровой шишкой, обязательно дрогнет. Потому что вторую такую ветку, приглашая на ужин, принесет ей в гостиничный номер сам Хапоэль.

Он представил, как бросив всего один взгляд на Надю, сникнет и потухнет остриженная Ирочка, как заблестят глаза у Левы Берцова. Хапоэлю почему-то очень хотелось досадить ему. Показать, какой должна быть женщина клуба на самом деле. Надо было только привезти в Москву две ветки кедра.

Снежный вал, который нагребли бульдозеры, расчищая трассу, был высоким и Хапоэлю казалось, что, взобравшись на него, он без труда достанет до шишек.

18

Свернувшись клубком, медведь крепко спал, вдыхая чистый, профильтрованный сквозь снег зимний воздух. В берлоге было тепло. Она походила на небольшой овальный ледяной грот. Чтобы не отлежать бока, медведь постоянно переворачивался, утрамбовывая снег, и сверху от дыхания на нем образовалась тонкая корочка льда, не выпускавшая тепло наружу.

Медведь никогда не видел снов. Но в этот день ему приснились огромные грохочущие машины, извергавшие из труб синий смрад. Ему даже показалось, что от грохота задрожала земля. Медведь в испуге открыл глаза и прислушался. Недалеко от берлоги раздавался страшный скрип и скрежет, земля действительно подрагивала, осыпая на морду холодный куржак с ледяного потолка. Напружинившись, медведь рванулся вверх и сразу оказался над берлогой.

Скрежет и лязг слышались здесь еще отчетливее. В двухстах метрах от берлоги несколько бульдозеров валили лес, расчищая трассу. Смрад выхлопных газов сизым мерцающим облачком стелился над деревьями. Медведю показалось, что это облачко зависло над самой берлогой, проникло в легкие, засвербило в носу. Высоко задрав морду, он поднялся на задних лапах и увидел, что колонна бульдозеров идет прямо на него. Медведь тут же опустился на все четыре лапы и, проваливаясь в глубоком снегу, огромными прыжками направился в глубь тайги. Медведь бежал долго, подгоняемый далеко разносившимся в морозном воздухе лязгом железных гусениц. Наконец, устав, он остановился и прислушался.

Шум техники все еще был слышен в отдалении, но противного запаха моторной вони уже не ощущалось. Медведь снова поднялся на задние лапы и огляделся. Тайга показалась ему незнакомой и враждебной. Такой он ее никогда не знал. Она была вся наполнена безжизненным запахом холода. На рассыпчато белом ослепительном снегу не виднелось ни одного звериного следа. Словно все живое навсегда покинуло ее. Первый раз за всю свою жизнь медведь почувствовал страх. Он шел изнутри, из самой утробы. Медведь вдруг понял, что тайга перестала быть его домом, она не может ни накормить, ни спрятать от опасности. Идти было некуда.

Опустив голову и неторопливо переваливаясь, он побрел подальше от трассы, от неприятного, раздражающего шума машин. Шел он долго, до самых сумерек. Когда стало смеркаться, медведь стал искать место для ночлега. Но кругом был только снег, в котором глубокой прочерченной строчкой далеко виднелся проложенный им след. И сам он в виде большого вопросительного знака в конце неоконченной строчки. Наконец, он остановился у небольшого островка густого соснового подроста. Медведь лег в нем, повернувшись мордой к своему следу, чтобы вовремя учуять запах опасности. Он инстинктивно понимал, что она может идти только оттуда.

Ночью ударил мороз, пар от дыхания куржаком повис на медвежьей морде и ветках, под которыми он спал. Этот сон был совсем не таким, как в берлоге. Медведь постоянно открывал глаза, поднимал голову и прислушивался. Тайга была безмолвной, черное небо, увешанное льдистыми звездами, высоким и холодным. Замерев на несколько мгновений, он опускал голову на лапы и снова засыпал.

Если бы не мороз, медведь мог проспать долго. Но холод поднял его еще до рассвета. Отряхнувшись от снега, он несколько минут стоял, принюхиваясь и прислушиваясь к окружающему пространству. Оно все так же было безмолвным. Медведь побрел по снегу в ту сторону, где занимался рассвет. Когда солнце окрасило половину неба розовым светом, медведь снова залег, понимая, что чем больше он будет ходить по тайге, тем больше следов оставит в ней.

К вечеру пошел снег. К этому времени медведь уже почувствовал голод. Но сколько он не вглядывался в тайгу, не принюхивался, ловя в морозном воздухе самые тонкие запахи, нигде не мог обнаружить даже следов добычи. И тогда он пошел к человеческому жилью. Человек никогда не мог бы понять, каким образом медведь определил находившуюся почти в двадцати километрах от него хантыйскую заимку. Но он шел к ней настолько точно, словно заранее проложил свой маршрут по линейке.

Медведь подошел к жилью глубокой ночью. Метель усилилась. Снег летел косо, закручиваясь и свистя и тут же выравнивая и зализывая все следы. Три небольших деревянных дома расплывчатыми силуэтами едва проступали сквозь него. Медведь шел с подветренной стороны, постоянно поводя кончиком носа и принюхиваясь. Спавшую недалеко от ближнего дома собаку он учуял сразу. Свернувшись клубком, она лежала метрах в двадцати впереди него, но увидеть ее было невозможно. Снег занес собаку, сровняв с настом. Но медведь чуял ее тепло, ее резкий, ни с чем не сравнимый запах. Медленно переступая, он подошел к ней, сунул морду в снег, тут же нащупав теплый собачий загривок, и одним движением челюстей перекусил ей шею. Собака не успела издать ни одного звука. Медведь оттащил ее к краю леса и съел. Спать он залег недалеко от деревни, зная, что снег надежно заметет все следы разбоя.

На следующую ночь ему удалось задавить еще одну собаку.

И медведю показалось, что около этой деревни он может спокойно провести весь остаток зимы. Но когда через два дня он отправился за очередной жертвой, оставшиеся в живых собаки подняли неистовый лай. В избах захлопали двери, послышалась стрельба. Один жакан просвистел около уха медведя. Он испуганно шарахнулся в сторону и огромным, размашистым махом направился в глубь тайги. Больше к хантыйской деревне медведь не подходил.

Однако вскоре голод снова вывел его к людям. Медведь подошел к городку строителей, затаившись за деревьями, долго рассматривал его. Машинная вонь уже не пугала, постоянное нестерпимое чувство голода прогнало страх. На окраине городка медведь нашел помойку, куда строители выбрасывали отходы с кухни. Он обнаружил там несколько необглоданных костей, которые тут же съел. Устроив засаду, он решил подкараулить более крупную дичь и однажды уже увидел идущую к нему с ведром в руках Зину, но в это время со стороны трассы загрохотал бульдозер и медведь, соскочив с лежки, кинулся в тайгу.

К его удивлению вдоль трассы он нашел корм. На кедрах, которые валили бульдозеры, было немало шишек. Правда, при падении дерева большинство из них облетало, но шишки не проваливались глубоко в снег. Медведь научился безошибочно находить их. Осенью он никогда не обращал внимания на шишки. Многие из них были в смоле, ее вкус казался медведю противным. Орехи он ел лишь когда зорил норы бурундуков. Но сейчас другого корма не было, да и смола с шишек давно облетела.

Медведь сильно похудел с того времени, когда вынужден был покинуть свою берлогу. Шерсть на нем уже не блестела так, как осенью, мускулы не играли под кожей. Его все сильнее донимали мороз и голодные спазмы в желудке. Если бы медведю удалось завалить лося, он быстро набрал бы и вес, и силу. Но лоси еще с осени откочевали на край тайги, где меньше снега и больше молодых побегов. Скитаясь все эти дни по лесу, он не встретил ни одного их следа. Вся надежда хоть как-то продлить голодную жизнь была только на кедровые шишки.

Медведь привык к шуму машин и не обращал на них внимания, когда они проходили мимо. Он знал, что за высоким буртом, скрывающим от него трассу, его не видно. Шагая вдоль него, он еще издали увидел могучий, раскидистый кедр с шишками. Высокий снежный бурт почти касался нижних ветвей. Некоторые шишки можно было достать, не поднимаясь на задние лапы. Рядом с кедром из глубокого снега торчали верхушки густого подроста. Медведь уже подходил к ним, когда услышал неожиданный скрежет автомобильных тормозов. Он кинулся в подрост и затаился. Понимал, что по глубокому снегу ему все равно далеко не уйти. Вскоре он услышал, как кто-то, тяжело дыша, стал забираться на бурт. Медведь вжался в снег, жадно следя глазами за неожиданной добычей. Через несколько секунд над буртом появился человек.

Если бы он остановился там, медведь не решился бы напасть на него. Но, задержавшись на бурте всего мгновение, человек шагнул к кедру. Медведь вылетел, словно пружина, обрушив на человека всю мощь своих лап и когтей. Шофер не выключал мотора и ни Фил, ни Шумейко из-за его шума не слышали нападения. Они сидели в машине, время от времени оглядываясь назад. Но Ставриниди на трассе не показывался. Прошло минут пять, может чуть больше.

- Я тоже пойду, - сказал Фил, открывая дверку машины. - Малый нужда справить. Так можно правильно гофорить?

- Так, так, - закивал Шумейко.

Фил неторопливо прошел назад, поднялся на бурт снега и по следам Ставриниди направился к кедру. Стоявшие за ним тонкие деревца утонули в снегу по самые макушки. За их вершинами виднелось очертание огромного темного силуэта. Сначала Фил подумал, что это сидит на корточках Ставриниди. Но слишком уж внушительным был силуэт. Даже если Ставриниди распахнул полы шубы, он должен быть все равно намного меньше. Фил сделал несколько шагов и остолбенел от ужаса.

Огромное лохматое чудовище со вздыбленной шерстью, чавкая, пировало на шубе Ставриниди. Фил был настолько ошеломлен, что в первое мгновение не понял, что это за чудовище и с кем оно расправляется. На истоптанном, забрызганном кровью снегу лежала куча кровавого месива. Но вскоре он разглядел торчащие из него унты. Они лежали друг около друга, пятка к пятке, носками вверх. На подошвах унтов виднелись ошметки прилипшего снега. И Фил понял, что перед ним лежат останки Ставриниди. Его сразу прошиб холодный пот, волосы встали дыбом, зрачки расширились.

Чудовище подняло окровавленную морду и посмотрело на Фила ледяным беспощадным взглядом. От этого взгляда он начал сходить с ума. Закрыв лицо руками, Фил повернулся и побежал к машине. Свалившись с бурта на трассу, он упал, вскочил и закричал на чистом русском языке:

- Леший! Там леший! - он показывал рукой в ту сторону, куда ушел Ставриниди.

Шумейко с шофером выскочили из машины.

- Какой леший? - схватив Фила за отворот полушубка, тоже закричал Шумейко.

- Леший там..., - прохрипел Фил, показывая рукой на кедр. Он схватился за горло, согнулся, прижав колени к груди, и повалился на снег.

Шумейко выскочил на кромку трассы, в несколько прыжков добежал до молодого кедровника. Ставриниди там не было. Вместо него лежали клочья окровавленной одежды и куски человеческого тела. От них в глубь тайги уходил глубокий медвежий след.

В двадцати шагах рядом со следом виднелось темное пятно. Шумейко пригляделся и узнал унты, которые он недавно давал Ставриниди. Медведь унес часть тела и унты спали с одной ноги.

Пускаться в погоню за зверем было бессмысленно. У Шумейко не было ни лыж, ни оружия. Да он бы и не отважился на такое преследование. Медведь слишком опасен для неопытного охотника. Постояв немного, Шумейко понял, что надо вызывать милицию, чтобы оформить протокол гибели Ставриниди, и бригаду охотников.

Шумейко вернулся к машине. Фил, все так же лежа на снегу, что-то бессвязно бормотал. Из этого бормотания можно было разобрать только одно слово: «Леший». Шумейко догадался, что Фил от страха потерял рассудок. Вернувшись в городок, он отправил его на вертолете в районную больницу.

Охотники прилетели на трассу на следующий день, но медведя не нашли. Ночью поднялся буран и снег замел все следы. Покружившись на вертолете над тайгой, охотники не исключили, что медведь снова залег в спячку. Запасов жира ему вполне хватит до самой весны.

В этот же день следы медведя и его старую лежку обнаружили у помойки, на которую Зина выносила отходы с кухни. Узнав об этом, она упала в обморок. Зина пролежала в постели два дня. Как только она поправилась, они вместе с Димкой уехали с трассы. Через две недели Панов получил от них открытку из Кулунды...