|
* * *
Уже зелень испорчена. Близорукость.
Каин в глазах. Уже вытравлен круг,
Разбередивший площадную глупость,
Не пощадив голубей и старух.
Уже не услышать ругань фонарщика.
Без ласки остыла стеклянная плоть.
И будто сам грешник над площадью в
наволочке.
Уже вышел табак и бессильна щепоть.
Без благословления пустой табакерке
Уже не до музыки. Город пропал.
Лишь по старинке, как на поверку,
Из коконов к окнам сзывает квартал.
Влажные слепки пространства, бумаги
Без судей к ногам приговорены.
Отрезвленные нашатырем бедолаги
В них похоронные видят цветы.
* * *
Сам воздух растерзан, что фраза
заики,
Где ветер как хохот ресницы
смыкает,
Где страшно, а спины слепые
безлики,
И псы сиплый лай вместе с пылью
лакают.
Там шорох шнуром под ногами
резвится,
Где, враз
оборвав телефонные вены,
Сам воздух, дрожащий как
самоубийца,
Трется щетиной о серые стены...
* * *
Так случается: город постигнет
жара,
Полдень воблой хрустко доходит под
пеклом.
Капля соли искрится на проводах.
Час седой и колючий, как пригоршня
пепла.
В этот час, расходясь, подгоревший
белок
Загоняет в подвалы все тучи и тени,
Упирается палец в помертвевший
висок
И листва задыхается, празднуя лень.
Безголосый базар, его птицы мертвы,
Не смыкает свои воспаленные веки
Над трудами бритоголовой братвы,
Что терзаема
искусом крови вовеки.
И чудачеств не счесть при такой
духоте -
Сцены ревности, бег, суета
объяснений,
Стон пощечины, клокотанье в котле
Не унять. И как раки краснеют
колени.
* * *
Днем комната стерта до дыр и
проступков,
Скрип и раскаяние в лике громоздком
Потусторонних шкафов предрассудками
В угол загнавшими
хлипкую плоскость.
Предметы, чужие в дневном освещении
Игру затевают, копируя взрослых,
Тяжелые руки, затылки, колени,
Овалы болезней и складки угрозы.
Смертельна похожесть, двоякость безродна,
В провалах зеркал задыхается
зрение.
Пыль оживает. Пространство в
разводах
Не помнит тепла и имен. Отречение.
Вот так и любовь нас всегда
оставляет
На воспитанье нечаянным людям,
Вызванным из непогоды и чая,
Что непременно прольется на грудь.
* * *
Лето - душная картонная коробка.
Бродит с ней язычник в пестрых
странах.
Пахнет рыбой плащ его короткий,
Ядовитый зуб в худом кармане.
Блуд в харчевнях, где он спит и
курит,
А в гекзаметре шагов его одышка.
И слепой ему дороги не уступит.
И когда умрет - мы не услышим.
* * *
Облаков ли не уберегли?
Или были белыми дни?
Волей невидимого ли весла
Высь с одуванчика смерть унесла?
Седобородая морда
ль быка?
Олух пролил ли ведро молока?
Или постели постланы были
С вечера, да любить позабыли?
Или любили, но рано ушли?
Или ключей под ковром не нашли?
Выкупаны ли в муке воробьи?
Или оставлен след от ладьи?
Или дурили,
да в перья попали?
Или глаза от застолий устали?
Или лето Лете сродни?
Или были белыми дни?
* * *
И плакали, и плакали, и плакали
В платках ли, в колпаках, под
облаками ли,
В плену, и иноками, и инакими
И плакали, и плакали, и плакали,
Что в брод, что в полнолунье, на
закланье ли,
Лелея или хохоча, и над бумагами
Веками. Господами, бедолагами
И плакали, и плакали, и плакали
Во сне, на людях, на картинках
лаковых,
С венками по-старушьи
одинаковыми,
С узлами луковыми, над подарками
Простыми, под
мостами и под арками,
Под лестницами, бабочками под
булавками
Все плакали, и плакали, и плакали
И ждали утра...
* * *
Там где новорожденный октябрь -
томат
На скользких ладонях королевы
борща,
Гранатовый бык, огнедышащий брат
О будущей казни листвы вещает.
Повитухин смех, погребальный плач
Вдруг совьются кровавым бинтом по
реке,
И пригрезится бойня, румяный палач,
Даже привкус соленый на языке.
|
ДЖОНАТАН СВИФТ
Куда ты стремился в горячечном
раже,
Ломая колючие ветви реальности,
Врываясь в косые кошмары и даже
В солнечный вал, где зеркальные
шалости
Режут глаза и иссохшие губы,
Смех обращают в улыбку анатома,
Волны в воронки, чьи грубые трубы
Глушат покой Гефсиманского сада? О,
Бег пораженного хохотом грешника
По черным сосудам к кипящей аорте,
Вечного бражника, злого насмешника,
Что в луже растянется за поворотом,
Что есть - океан и нетрудно
погибнуть,
Запутавшись в блеклых сетях
невезения,
За суматошность плененному
ливнем,
И оглушенному
за откровения...
Себя обгоняя, спешил до последнего,
Нельзя же с одышкой такой
путешествовать,
Куда? Не туда ль, где оставили все
мы
Да позабыли галдящее детство?
Не лучше ли было б за кружкою пива
Дремать в околдованной солью
таверне,
Где ждет собеседника терпеливо
Медлительный сэр Лемюель Гулливер?
Не лучше. Воробушек. Мяч в небесах,
Ты мечен за вольность свою с
небесами,
Сон твой останется свистом в веках,
Оплатится легкостью горечь писания.
Просыпется перцем твой рыжий кисет,
Ветошью станет твой мокрый парик,
И на экзамен смешная студентка
Внесет на тарелке шершавый язык
Твой, Джонатан Свифт.
* * *
Песок бесчувственен, как космос
костоправа,
Рассеявший туманность гипсовым снежком,
Как гений лунный, линзой без оправы
Снимающий ступающих шажком
Хрустящих хохотушек. Их начинка -
Песок, бесчувственный как пустота,
В скафандрах выпорхнувших в свет
личинок,
Как счет бессонницы от одного до
ста,
От ста до одного. И поименно
Стираются неспешно шепоток,
Шуршание потешное, лимонов
Запах, плющ и порошок
На краешке хандры и сплина,
Суть, настоящего, что есть песок,
Бесчувственный, как локон
серпантина,
Скрывающий беспомощный висок.
* * *
Львы голубые спят и снятся старику.
Тот крепко держит сон руками.
Его душа бредет по холодку
И тянет звездами нагруженные сани
В прозрачный сад, щемящий и
простой,
С дрожащим воздухом, где смерть
встречают,
Как колокольцы
с непокрытой головой,
За птицами молитву повторяя.
* * *
В тех неспешных консервных
кварталах,
Где горластые
в шлепанцах помнят эпохи,
Где подробности лиц пустота
выживала
И чужие шаги как колодцы глубоки,
Бесконечность нашла свой приют и
ослепла,
И на ощупь порочила влажные губы,
Шептала в виски заговором и пеплом,
И игру, и разлуки пуская на убыль.
В тех туманных дворах всегда
возвращались
Из самых предсмертных командировок,
И треснувшим стеклам не огорчались,
И не допрашивали полукровок.
Там трава замолчала и водка устала,
Отражения в кружевах заблудились,
Не пропала вода
и круги не совпали,
Только брань копошилась еще, будто
милость.
Так рождается стыд, когда все
отгорело,
Когда боль уж привычка, и в окнах -
пропажа,
Когда выдумка тотчас уродует тело,
Занимается стыд, как проказа, как
кража.
* * *
В сумерках предметы близоруки,
От того и кажутся добрее,
Но, съедаемые ими звуки
Еще долго пустотою тлеют.
Вовсе пустота не бездыханна,
Пустота молчит особым светом,
Что встречается на океане,
Или, скажем, изнутри предмета.
Изнутри предметы много больше,
Как развод иль поражение в карты,
Заболеешь ты или умрешь,
Все одно, судьба предметам кратна.
С наступлением полной темноты,
Сам предмет на время исчезает,
Оставляя ночь для тесноты,
Уступая тишину слезам.
|