Суббота. Утро ещё только-только забелело, а Колька Тонких, изменив многолетней привычке по выходным валяться в постели пока не надоест, поднялся и вышел на крыльцо. Село просыпается: где-то негромко прогоготали гуси, тявкнула собачонка, утробно мыкнула корова. За высоким соседским забором загрохотала опрокинутое ведро и раздалась ругань. Колька улыбнулся. Всё знакомое, родное… Из-под навеса, от сарая с полным подойником парного молока вышла мать. Увидев на крыльце сына в неурочный для него час, с тревогой подумала: «Неспроста вскочил в такую рань. Ох, неспроста!» Потому и спросила: - Ты чего поднялся ни свет ни заря? Колька пожал плечами. Пелагея Дмитриевна покачала головой: «Лукавит Колька. Ить по обличью, как в зеркале, видно: удумал что-то». Но допытываться не стала, знала: все равно не скажет. В своих Больших Ключах Колька слывёт мужиком непутёвым и причудливым. Судите сами: мужику тридцать пять лет, а своего, как говорится, ни кола, ни двора, ни жены, ни тазика. А номера какие выкидывает? Взять последний: поехал в город за полушубком и унтами, а вернулся с подзорной трубой, учебником астрономии и потрепанным, видно с рук взял, звёздным атласом. Народу смех, а Пелагее Дмитриевне хоть из дома не выходи. Для Коли же смех сельчан, как для того слона тявканье Моськи. - А чо я такого смешного сделал? – искренне удивляется он. – Вон сколь учёных занимается астрономией и ничё, никто над ними не смеётся. - Дак то ить учёные, - заметила мать. Колька улыбнулся. - Не родились же они учёными, мать. Да и кто знает на что у меня таланта больше: крутить баранку или открывать новые звёзды. Пелагея Дмитриевна махнёт рукой: мол, что с тобой говорить, непутёвый ты и есть непутёвый. В это утро Колька появился на крыльце с твёрдым намерением покончить с холостяцкой жизнь. А предметом для исполнения своего намерения выбрал приехавшую на днях в Ключи новенькую учительницу. До тридцати пяти лет Колькино сердце для слабого пола было закрытым. И на все материны намёки, а потом и прямые уговоры жениться, он только махал рукой и затыкал уши. А вот встретил Татьяну Николаевну, новенькую учительницу, и всё – пропал мужик. И добро бы видная девка была, а то – чисто пигалица: ростом с сидячего пса, худая как год не кормленая и очки больше головы. Одним словом, пропал мужик ни за понюшку табаку. Пока мать выгоняла Зорьку в стадо, Колька выпил кружку молока и принялся растапливать баню. - Зачем так рана-то? – поинтересовалась Пелагея Дмитриевна. - Нормально. Пока протопится, пока помоюсь, то-сё и… - Колька замолчал. - Чо – и?.. – насторожилась мать. - Ничо. - Колька, - угрожающе заговорила мать, - ежели опять удумал людей насмешить – берегись! Не посмотрю, што борода лезет: отгваздаю толкушкой, как маленького, и в погреб до понедельника запру. - Мам, да не бойся ты, никого я не насмешу. Всё! С сегодняшнего дня я остепенился.
Парился Колька всегда подолгу и неистово. Нахлещется веником до изнеможения, выскочит в предбанник, отдышится, глотнёт холодного, из погреба, квасу и назад, к венику. В этот раз он мылся дольше обычного. А в паузах между избиениями тела вытягивался на полке, закрывал глаза и мечтал: как Татьяна будет встречать его с работы и кормить, как по выходным будут ходить под ручку в кино, а по субботам вместе мыться в бане… При этом биение сердца у Кольки учащалось, в груди появлялся приятный холодок, и он вскакивал и с новой силой начинал хлестать себя веником. После бани, обсохнув в живительной прохладе веранды, плотно позавтракав и дождавшись, когда мать уйдёт в магазин, Колька решил порыться в своём гардеробе. До этого дня он не придавал ему никакого значения: что мать покупала, то и носил. Распахнув двери старенького шифоньера, Колька стал разглядывать свою одежду. И чем дольше он это делал, тем сильнее хмурился. На его взгляд все имеющиеся для сегодняшнего дела не подходило: рубахи по цвету, штаны по покрою. А самое главное, он не знал, как одеваться в таких случаях. Конечно, видел женихов в фильмах. Так тож в фильмах. Настроение упало. Переворошив внутренности шифоньера на несколько рядов и горько вздохнув, Колька вынул самую нелюбимую одежду – костюм. Решил, что идти на такое дело просто в брюках и рубашке – несерьёзно. А ему сегодня край как нужно выглядеть серьёзным и представительным. Как-никак, а будет решаться вопрос его дальнейшей жизни! Одевшись и подойдя к зеркалу, Колька с удивлением отметил, что костюм ему идет. Делает его солидным и даже красит. Настроение поднялось. «Да, - самодовольно подумал он, топчась у зеркала, - прям хоть сейчас под венец! Вот только галстука не хватает. Ну да ладно, и без него…» Ближе к вечеру в Кольку стали закрадываться сомнения: а получится ли? А не развернёт ли она ему оглобли, покрутив пальцем у виска? Ведь они совсем незнакомы. Правда, виделись пару раз, но при этом даже и словом не перекинулись. Но он тут же отогнал сомненья прочь. Получится! Она – человек образованный и поймёт его правильно. Да к тому же городской в деревне одной трудно. А с ним она будет как за каменной стеной. Этого ей объяснять не надо… Дождавшись, когда в село пригонят стадо и хозяйки, лишние глаза и уши, разгнездятся по дворам доить бурёнок, Колька быстро оделся в костюм и вышел из дома. - Ну, чо, Зорюшка, - донёсся из-под навеса голос матери, - нагуляла, наела вымечко? Тяжело поди? Зорька промычала в ответ тихо и жалобно. «Заговорили», - улыбнулся Колька и, одёрнув пиджак, двинул навстречу судьбе. Но, не успев сделать из ворот и шагу, был вынужден остановиться. У соседских ворот сидела бабка Глаша, первая на селе всевсёзнайка. И попасться ей на глаза, особенно сейчас, при параде, было нежелательно. Эта сразу начнёт: куда, зачем, почему? А завтра село про тебя узнает такое, чего ты никогда не думал и не делал. Чертыхнувшись и немного подумав, Колька решил махнуть через огород. Но и тут его постигла неудача. Едва он достиг середины огорода, как сзади кто-то закричал: - Эй! Тебе чо, дороги мало, картошку-то топчешь!? Колька обернулся и ахнул: в огороде, подбоченясь, стоял сосед дед Петя: болтун и сплетник еще, пожалуй, почище своей благоверной бабки Глаши. - Мать честная! – хлопнул себя дед по ляжкам, - да это никак ты, Николай? Во вырядился, даже не признать. Не иначе как женихаться навострился? Заметив желание старика приблизиться, Колька рванул бегом. - Эй, эй! – понеслось ему в след, - Кольша, погоди-ка, чо скажу-то! Но Колька уже был по другую сторону забора. Вынужденное изменение маршрута и нежелательная встреча изрядно подпортили жениху настроение. Но это были ещё только цветочки, приготовленные для него судьбою в этот день. Когда до дома Татьяны Николаевны осталось каких-то пять-шесть десятков шагов, над пробирающимся вдоль забора Колькой вдруг кто-то так гаркнул, что тот аж присел. - Хо-хо-хо! – забухало сверху. Задрав голову, Колька увидел высунувшегося над забором по пояс Тольку Соболева. Про таких, как Толька, люди говорят: «Прошёл и Крым и Нарым». За сорок прожитых лет, Толька четырнадцать отходил на кораблях по загранкам. За что и получил в селе прозвище – Боцман. Два года, за любовь помахать пудовыми кулаками, посвятил местам не столь отдалённым. И вот второй год с пятой женой живёт в Ключах. - Ну, что, салага, - вдоволь нахохотавшись, забасил Толька, - здорово я тебя, а? Уловив исходивший от Боцмана свежий запах самогона, Колька с тоской подумал, что со сватовством сегодня может и не получиться. Поддатый Боцман не скоро отвяжется, а идти к учительнице у него на виду – это всё равно, что сразу выложить ему самое сокровенное. - Слушай, - вдруг перешёл на шепот бывший мореход, - а чего это ты сегодня, - и, проведя руками по своей тельняшке, протянул их к Кольке. - Чо? – не понял тот. - Да при параде-то, спрашиваю, чего? - А… да… так, в кино собрался. - Хо-хо-хо! – снова в полный голос забухал Боцман. – Ну, ты даешь! В кино? Хо-хо-хо! Дак это, слушай сюда, салага, ты не в ту сторону гребешь! Клуб-то в другой стороне. – Колька потупился и носком туфли стал ковырять землю. – Кого ты хочешь провести, а? – укоризненно продолжал Боцман. – Старого сердцееда? Да я ить сразу, как только тебя увидел, понял, куда ты курс держишь, - и скосил глаза на дом Татьяны Николаевны. – В нашей гавани новая лодочка и ты решил прокатиться на ней первым. - Ну, Толян, это уж… - пардон, - перебил его Боцман, - приношу извинения, я совсем забыл, что ты по такому делу не специализируешься. Ну, тогда, значит, ты идешь с серьезными намерениями? В ожидании новой волны смеха Колька отвернулся и стал смотреть вдоль улицы. Но в этот раз Боцман не засмеялся. Перемахнув забор, он хлопнул Кольку по плечу. - Молодец! Давно пора якорь бросить. И когда наметили гулять? - Да ещё ничего не намечали. Я пока это… ну, знакомиться иду. Боцман присвистнул. - Ну, салага, даёшь! Значит, решил взять на абордаж? Молодец! Но у тебя же в этом деле опыта – ноль? - Ноль, - сокрушённо согласился Колька. - Тогда опускай паруса и ложись в дрейф! Я, так уж и быть, помогу – дам пару дельных советов и сыграю роль свата. И она, поверь мне старому морскому волку, покорившему не один десяток дамских сердец, будет твоей навек! Но только не бесплатно – с тебя литряк и сию же минуту. Через час новоиспечённые жених и сват, сидя за столом на веранде последнего, мужественно допивали третью бутылку самогона. - Самое главное, браток, - хлопая по плечу Кольку, в который раз говорил Боцман, - запомни: бабы любят силу и решительность. Уловил? - Угу, - пробурчал Колька, с трудом удерживая вертикальное положение от похлопываний свата. - я вот свою Танюху в один вечер: встретил и сделал женой! Так? – спросил он супругу. - Так, так, - подтвердила та, хлопоча у печи. - ну ладно. Я надеюсь ты всё уловил. Давай ещё по маленькой и вперёд свататься. Согласен? - Угу. Проснулся Колька ночью. И по привычке хотел крикнуть мать, чтобы принесла воды, но вместо крика изо рта выдавилось что-то среднее между шипением и свистом. Пошарив вокруг себя, не приготовила ли мать воды заранее, он с удивлением обнаружил, что находится на полу. «Да, - с трудом ворочая сухим распухшим языком, подумал Колька, - здорово же я вчера наелся, если даже до кровати не дошёл». Поднимаясь, он задел ведро и, запустив в него руку, с радостью ощутил её погружение в воду. Залив пышущее жаром нутро, Колька с трудом поднялся на ноги и осмотрелся, насколько это можно было при тусклом лунном свете. Хотя после перепоя сообразить что-либо трудно, но всё-таки он понял, что находится не дома. И с трудом пересиливая желание снова принять горизонтальное положение, стал вспоминать по какому поводу и с кем пил. Не сразу из обрывков памяти ему удалось восстановить события минувшего вечера. Пусть не полная, но ясность пришла. Раз он шёл к Татьяне Николаевне свататься, и с Боцманом пили за удачное сватовство, то значит он у Татьяны Николаевны. «А раз я у неё, то значит, сватовство завершилось успешно!» - логично заключил Колька и поспешил найти свою избранницу. Кровать, на которой мирно почивала хозяйка, стояла в следующей комнате. Лунный свет придавал милому профилю лица какую-то сказочную очаровательность и таинственность. У Кольки затрепыхалось сердце. Едва сняв трясущимися от волнения и похмелья руками одежду, он затаил дыхание и проник под одеяло к спящей. Кровать скрипнула. Колька замер. Хозяйка повернулась к нему, обняла за шею и сонно спросила: - Ну, что, проспался алкоголик? У Кольки от такой близости к желанной женщине дыхание спёрло. Но через мгновение он, совладав с собой, стал осыпать милое личико поцелуями. А ещё через мгновение произошло что-то непонятное: хозяйка вдруг пронзительно закричала и так толкнула Кольку в грудь, что он в одну секунду сменил мягкое и тёплое ложе на жёсткий и неприветливый пол. И почти в то же мгновение под потолком, больно резанув по глазам, вспыхнула лампочка. Прикрывшись рукой от её яркого света и подняв голову, Колька увидел в дверях набычившегося Боцмана. «А он-то как сюда попал?! – изумлённо подумал Колька, поворачиваясь к Татьяне Николаевне. – О, Боже! – На кровати, прижавшись к стене с натянутым до подбородка одеялом, сидела совсем не Татьяна Николаевна, а жена Боцмана. - Ну, салага, - прорычал Боцман, почёсывая волосатую грудь, - держись, щас я те все борта попрошибаю!.. … В райбольнице, куда привезли Кольку «сращивать борта», у матери спросили: - Что произошло? - Свататься ходил, непутёвый… - вздохнула та. |