|
ВМЕСТО ЭПИГРАФА
Только здесь, на земле Алтая, -
Колдовство двух цветов дорогих:
От хлебов земля – золотая,
Изумрудная – от тайги.
Этих два ликующих цвета
Помогают вершить дела.
Я хотел бы, чтоб вся планета
В эти два ликующих цвета
Разодета всегда была…
КАТУНЬ
Катунь прекрасна в бешенстве своем,
Когда зеленый лед на кручах тает
И изумрудной влагою питает
Ее волну.
Угрюмый окоем:
Вокруг хребты да древняя тайга,
Просвеченная солнцем
скуповато.
На древних кедрах – облака, как вата.
В гранитном древнем прахе – берега.
И кажется, что до сих пор вовек
Сюда нога людская не ступала.
Здесь только рев реки да гром обвалов,
Да дождь глухой, переходящий в снег.
И неуютно в этот час душе.
Но только солнце из-за туч прорвется,
Катунь вся засверкает, засмеется,
Шальная, но прекрасная уже.
Такая, что и глаз не
отвести
В очарованье этим горным чудом,
Переливающимся
изумрудом.
И все ж не стойте на ее пути!
Она играючи вас
увлечет,
Но никогда с победой не отпустит.
Катунь
в
наш день
Из прошлого течет,
А завтрашний
уже встает над устьем.
* * *
В моей душе, как на погосте:
И тишина,
и
лунный свет,
И соловей,
с
которым в гости
Приходит всякий раз рассвет.
Каскадом падают рулады,
Весь мир порадовать спеша,
И каждой новой ноте рада
До светлых слез моя душа.
И отступает все на свете,
И остаются только в ней
Цветущих лип хмельные ветви,
Да Богом данный соловей.
* * *
Семь церквей в старинном граде
Было – сплыло.
Лишь
одна
Возвышается в ограде,
На все стороны видна.
Гнезда голуби свивают
Под защитой куполов.
В храме
души
отпевают,
Этих крестят,
тех
венчают
Под звучанье вещих слов.
Только нам нужны другие!
Здесь, в божественной тиши,
Заказать бы литургию
Во спасение души,
Русской,
истовой,
великой,
Что в слезах весь век,
в
крови,
Чтоб восстала светлым ликом
В алых терниях любви!
* * *
Женщина ведет хмельного мужа
Вдоль осенней улицы рябой
По соседским сплетням и по лужам
В дом, что стал постылою
судьбой:
В нем – нужды и радости не видно,
Только горечь каждого куска,
В нем – обидно женщине и стыдно
Быть обычной вещью мужика.
А мужик, под собственною крышей
Очутившись, бухнется в кровать
И притянет,
и
вином задышит…
Ей
его
такого
раздевать…
А потом слезами умываться,
Оглушенной тяжкой тишиной,
И к стене холодной прижиматься
За холодной мужниной
спиной.
…Третьих петухов глухое пенье
Сном прикроет веки женских глаз.
И еще уменьшится терпенья,
Бабьего терпения запас…
СУДЬБА
Со взводом рядом – засыпуха.
Машинам уходящим вслед
С подворья утлого старуха
Глядит… и столько долгих лет!
Ей ничего уже не надо, -
Надежду отняла война.
Как эта сгнившая ограда -
Покуда держится она.
Платок застиранный свалился
Со вдовьей горькой
головы.
А тракт до горизонта вился
И дальше – до самой Москвы…
БАБА ФЕНЯ
Бабе Фене – восемьдесят лет.
Никого у бабы Фени
нет.
Только есть письмо, всего одно,
От сыночка, что погиб давно.
И хотя к соседке труден путь,
Чтоб письмо от сына прочитать,
Но, решив привычно: «Как-нибудь
Доберусь»,
бредет
проулком мать.
А проулок снежною слюдой
Под ногами слабыми скользит
И лихой, непрошенной бедой
Хладнокровно матери грозит.
А у той забота: «Сын там как?!
Чтой-то долго не писал
ответ».
Ускоряет баба Феня
шаг.
За спиной, по колее шурша,
Вслед плетутся восемьдесят лет.
В КАФЕ
За столиком смеялась женщина
Над тонкой шуткою мужчины.
А под румянами,
как
трещины,
Предательски легли морщины.
Мужчина, их
заметив, сразу
На полуслове оборвал
С прицелом начатую фразу
(Ах, как он
раньше
тонко
врал!).
А я, что делать мне
не зная,
Стоял у входа в грустный мир,
Где в вазочке печально таял
Забытый женщиной пломбир.
* * *
Я ждал попутной.
Пыльный
тракт
Лежал у ног,
как
голый факт.
И ястреб резал под покосом
Полдневный зной крылами косо,
Не находя, чего искал…
Вдруг сквозь коричневый оскал
Сухих кустов
соседним
логом
Прифыркал трактор
«Беларусь».
Сейчас я вспомнить не берусь,
Водитель под каким
предлогом
Ко мне с дороги завернул.
Но только смолк натужный гул,
И тракторист –
чумазый
малый,
Худой,
высокий
и
беспалый –
Подсел
и
«Приму» протянул…
Сперва беседа еле тлела
Про ягоду, про зеленя,
Про то, что рыбная
Неня
За лето вовсе обмелела.
А дальше – больше.
Поименно
Уже друг друга звали мы,
Когда возникла из сумы
Под стать хозяину,
пыльна
Бутылка, доверху полна
Воды, прозрачной и студеной.
И мы единственную кружку, -
От зноя нам сводило рты, -
Совали ласково друг дружке:
- Ну, чо?
Давай-ка лучше ты…
Расстались мы, довольны оба
Судьбой,
что
невзначай свела,
И помнить поклялись до гроба
И воду, что была светла,
Как наша встреча,
и
беседу
Живительную, как вода,
И доверительность соседа,
Необходимую всегда,
Когда так сердцу одиноко
Средь тишины, где зной висит,
Откуда ястреб
хищно
око
На землю голую косит…
* * *
Дрались две вороны
За корочку хлеба.
Им было плевать
На зарю, что в полнеба
Горела,
на
то, что
У темного края
Росинкой дрожала
Звезда молодая.
Я ехал в трамвае.
Привычно качало.
Подруга подругу
Всерьез поучала:
- В торговлю иди.
Будешь сытой,
одетой.
А музыка –
слишком
Возвышенно это.
Я вышел.
Шумели
Сосновые кроны.
И вспомнилось:
корка…
Две серых вороны…
|
* * *
Четыре собралось у бабки
Войной обездоленных
внука.
Четыре им сделали тяпки.
А тяпать – не тяп-ляп: наука!
И стали ее понемножку
Осваивать внуки: сначала
Рубили осот и картошку.
Старуха на них не кричала, -
Двух слов не услышали грубых.
А только заметили внуки:
Дрожали у бабушки губы,
Платок мяли черные руки,
И, всхлипнув,
она
уходила.
…Семь лет всего
старшему было…
* * *
Река светла,
как
взгляд любимой.
Как взгляд любимой,
холодна.
Ее волна,
как
счастье, - мимо.
В ней не сыскать,
как
в горе,
дна.
А с глупым сердцем нету
слада.
Стою.
Смотрю.
Вдыхаю,
пью
Тайги заречную прохладу,
Реки смолевую струю.
И легкое крыло покоя
С души снимает боль мою.
Стою, сняв шапку,
над рекою,
Шепчу всему:
- Благодарю!..
Работа
На топорище розовом
видны, как признак силы,
земли моей березовой
березовые жилы.
Как продолженье их – рука
у парня-лесоруба,
надежна,
жилиста,
крепка.
Союз такой – что любо!
И надо видеть тот замах
широкий,
плавный,
истый,
летящий в травы сочным «А-а-ах!»
под звон щепы смолистой,
чтоб твердо верить в торжество
сурового союза,
чтобы как встарь на божество,
на труд молилась муза,
и кланялись земле стволы,
и теплая усталость,
как по стволам янтарь смолы,
по жилам растекалась.
* * *
Схватились две красавицы
Не в шутку,
а всерьез.
Одной капели нравятся.
Другой – метель,
мороз.
Рассыпет синеокая
Горячие лучи, -
Капели с крыши цокают,
«Ура!» кричат грачи.
Другая расстарается, -
Все мертвым льдом горит.
«Уж эти мне красавицы, -
Март грустно говорит. –
То все покрыто лужами,
То стужа – нет лютей.
А я за них выслушивай
Упреки от людей».
* * *
Еще в бору лежат зимы заплаты,
И хохлятся на ветках снегири,
А бор шумит,
как
«Чайная» в зарплату, -
Весною пахнет,
что ни говори.
Здесь видишь сердцем,
как
лучу навстречу
На тоненькие цыпочки встает
Хвоинка каждая
и
грусть былого лечит –
Из чаши дня
заздравный
кубок пьет.
И чувствуешь:
в
земле подснежник дремлет,
Такой необходимостью томим,
И ждет, чтоб распахнулся мир пред ним
И он
Украсил наконец-то землю.
Не потому ли в бор шагаю снова,
Что здесь и только здесь постичь смогу
И красоты земной первооснову,
И отношенье бережное
к
слову,
И право
быть
пред Родиной
в долгу?
* * *
Попал
в
такой я травостой,
Что кажется:
в
нем сумрак бродит.
Но муравей
легко
находит
В том сумраке
путь
прежний свой.
А я себя не нахожу.
Бреду поляной,
где
клубника
Веснушчатым
смущенным
ликом
Уткнулась
в
теплую межу.
Там – лес.
Здесь – луг.
Чертой кривой
Пытался разделить их кто-то.
Увы! – ненужная работа.
А, может,
и
резон есть свой.
Я тоже разделить себя в себе
Давно уже пытаюсь
Да все на сердце натыкаюсь, -
Не разделить его судьбе.
В ГОСТЯХ У ОСЕНИ
Стройные сосенки и осинки,
Я прошу вас, поуймите
дрожь:
Не по вас на донышке корзинки
С вечера тоскует вострый нож.
Я иду, окутанный туманом,
Встрече с пнем,
вот
этим, очень рад.
Он стоит угрюмым атаманом
В окруженье преданных опят.
- Здравствуй, - говорю ему, -
хранитель
Тайн, опора радостям лесным. –
И с почтеньем,
как
рассейский житель,
Кланяюсь поклоном поясным.
Пень молчит,
дремучий,
сучковатый,
И глядит вприщур куда-то вбок.
Но бегут вперегонки опята
По его веленью в кузовок.
- Ну, спасибо, старина!
До
встречи!
Извини, что дальше ухожу.
Дома я, когда наступит вечер,
О тебе сынишке расскажу.
КУРЬЯ
В.Ю. Васильеву
У Курьи костер курится.
В жизни этого костра
Есть дилемма: спать ложиться
Или шаять до
утра.
Да и нам пора под крышу.
Неожиданно костер,
Словно эту мысль услышав,
Руки жаркие простер:
«Ну куда вы? Не
спешите, -
Ночка больно хороша!
Посидите, подышите, -
Пусть натешится душа
Этой дивной красотою».
Я на друга посмотрел:
- А он прав: спешить не стоит.
До утра костер горел.
Душу наполняла нега,
И следил с восторгом я,
Как в Курье курялась
Вега,
И как бережно Курья
Крылья звездные ласкала,
И под каждым
под крылом
Речка ярко отливала
Недоступным серебром.
* * *
А вы в горах встречали утро,
Когда из-за хребта заря,
Лучами первыми горя,
Снег украшает перламутром,
И этот необычный цвет,
Переходящий в лиловатый
И в синий,
движется
по скатам?
Спасенья от восторга нет!
Вмиг перехвачено дыханье,
И замирают на губах
Души немое восклицанье
И восхищенной плоти: «Ах!..»
Придешь в себя.
Но
после долго,
Как альпинистом высота,
Душой твоею, после Бога,
Владеет эта красота.
* * *
Живу и чувствую: пора
Подумать, что сынам в наследство
Оставить,
кроме
счастья детства
И песенного серебра.
Оставить иву у пруда,
Звезду меж туч над головою,
Поляну с волглою травою,
С пунктиром первого следа?
А может, - первые шаги
Голубоглазого рассвета
По золотым тропинкам лета
В зеленом сумраке тайги?
Оставлю лучше им любовь –
Беды и радости основу.
Любовь к земле,
к
родному слову,
Где в каждом звуке – жизни новь…
|