|
ВСТУПЛЕНИЕ
Отскочила
в траву подкова,
источила
подкову ржа...
Кто срубил
первый дом в Паново?
Кости чьи без креста лежат?
Знать не знаем того поныне,
а село
- как прикинул дед -
терпеливо
горчит полынью
два
столетья и двадцать лет.
Незазорно
ради основы
покопаться
в родной золе...
Я,
Панов, из села Паново,
говорю
о своем селе.
1
ДЕНИС ПАНОВ
Восемнадцатый
век. Равнина.
Ни
единой живой души.
Только
гнется верба-ветлина
на
прибрежные камыши.
Кромка
бора. Река Калманка.
Путник
ковш осушил - вкусна!
Знать,
недаром ему цыганка
ворожила
в степи до сна!
Табор
спал под небесной крышей,
сердце
сердцу отозвалось,
и
сплелась с бородою рыжей
сумасшедшая
ночь волос.
Степь
не вывернешь наизнанку,
молчалива
над ней звезда.
пращур
яростный и смуглянка
ускакали
- и нет следа.
...На
яру, чтоб видать далеко
(а
силенки не занимать!),
в дом
веселый на восемь окон
внес
Денис не жену, но мать.
И
когда, весь в отца родного,
сын
Филипп произнес «агу»,
лом в
руках Дениса Панова
изогнулся
легко в дугу...
Слыл
Денис мужиком толковым,
честь и
слово в миру держал...
Отскочила
в траву подкова.
Источила
подкову ржа.
АКСИНЬЯ ПАНОВА
Начиналась
светло запевка,
да
ославила все смола:
У
Филиппа Панова девка
на филипповку родила!
Небольшое
село, с ладошку,
тут
секрета не утаишь.
Прихватило
куржак к окошку,
зашушукал
в матах камыш.
А
Филипп: «Нагулялась, ну-ка
я тебе
заголю подол!
Чтобы
глаз не спускала с внука».
И упал
во хмелю на стол.
Не
успел оклематься толком -
угощай
с утра почтаря!
Сын со
службы писал намеком:
поднимаются
на царя.
Потемнела
на доме крыша,
сдал
заметно и сам Филипп -
только
слух разгуляться вышел:
сын-смутьян
в рудниках погиб...
Вся
надёжа теперь на внука.
«Ну-ка
к деду иди, внучок.
Не слыхал ли какого стука?
Вроде
ночью брякнул крючок!»
А
Аксинья - характер бабкин -
черным
глазом кольнула - ах!
Шубка
беличья, рысья шапка,
по
опушке соболий мех...
Брови
вскинула: «Стыдно, тятя,
чо к ребенку пристали, чо?»
И косу
- на три девки хватит -
перекинула
за плечо.
Ночью в
дверь постучится сокол.
-Ты, Игнатушка? Не продрог?
И
поднимется грудь высоко -
только
пуговки, как горох.
Не
уступит Игната девкам -
будет
свадьба на все село...
Начиналась
светло запевка
и
заканчивается светло.
ИПАТ ПАНОВ
Бродит
хмель на печи дней девять.
-
Встань, Аксинья, проверь лагун.
Муж
Игнат, сын Ипат и деверь
волчью
стаю нашли в логу.
Нынче
будет на равных схватка,
кто
кого - не ответит Бог:
иль на
горле - мертвая хватка,
или
искры из глаз - и сдох!..
Мчатся
кони, в крови кипенье:
под
копытами степь дрожит.
Кони -
в пене, и волки - в пене,
всадник
падает - зверь бежит!
На
другого коня - и снова
жизнь и
смерть продолжают спор.
Рядом с
волком свистит подкова,
но
матерый силен, хитер.
Задымится
на третьем холка -
успевай,
не зевай теперь.
Полыхает
язык у волка,
в
человеке проснулся зверь.
Вот
сейчас он на волка бросится -
прямо с
вершни дерзок прыжок! -
и с
размаху на переносицу
опускается
молоток.
Хрясь! И кровь застилает очи,
солнце
меркнет, и снова - хрясь!
Человечья ли это, волчья -
почернела
и запеклась...
Возле
дома ватага спешилась,
голова
гудит, как чугун.
Наигралась
душа, натешилась.
-
Открывай, Аксинья, лагун!
2
СТЕПАН ЖЕЛЕЗНЯКОВ
И
ТИМОФЕЙ СОЛОДОВНИКОВ
Обломилась
на сборне плаха.
- Николашку, слыхал?
- Угу!
Говорили:
Панов Игнаха
человека
нашел в стогу.
В
куртке кожаной, а морозец
под
крещенье гонял волков.
Бабы
баяли - инородец,
враки - Степка Железняков.
Чьи там
кони в заречье пляшут,
чьи
обрезы бросают в дрожь?
Заварилась
такая каша -
без
Совета не разберешь!
Мчатся
кони, в крови кипенье,
под
копытами степь дрожит.
Кони в
пене и люди в пене,
люди
падают - конь бежит.
Степан
Железняков
Тимофей
Бирюков
Илья Забровский
Самуил Колтаков
Егор
Коростелев
Филипп
Кошкин
Алексей
и Тимофей Лубягины
Владимир
Лютов
Мануил Панов
Петр
Шадрин
Гавриил
Шумских
Спи,
Степан,
мы
закрыли очи
флагом
цвета, как наша власть.
Человечья
- алеет,
волчья
-
почернела
и запеклась...
Ходит
красный кисет по кругу,
распустила
контра супонь:
зло и
пьяно на всю округу
подкулачивает гармонь:
«Раньше
жили царь да царица,
были
хлеб да пшеница.
А
пришла Советская власть -
и в
квашню нечего класть!»
-
Ну-ка, Турбин, пальни в окошко,
чтобы
эта заткнулась мразь!
Солодовников
встал - гармошка
захлебнулась
и осеклась.
- В
настоящей классовой драке
без
коммуны нам жизни нет!..
Перебрехивались собаки,
над
землей вызревал рассвет.
И на
вербное воскресенье
в беспоповском уже краю
нарекли
на пашне Васеней
коммунары
маму мою.
МИТЯ ЗАЦЕПИН
Дремлет
юность на динамите -
слезы
жгут, а пора будить.
Комсомолец
Зацепин Митя
едет
перепись проводить.
Степь
качается слева, справа,
конь
горячий идет в намёт
и не
тень на июльских травах,
а
бессмертие достает.
Рядом
Сухарев - стремя в стремя:
- Ну,
мечтатель, не подкачай,
сэкономим
сегодня время -
завернем
в Паново на час!..
У нардома народ в ударе:
негде
даже окурку пасть.
- Что
за перепись, слышишь, паря,
послабленье
или напасть?
-
Приготовься, товарищ Митя, -
председатель
крякнул в кулак. -
Вот из
волости представитель,
он и
выложит, что и как!
*
* *
Сникла
к полдню осока,
время
квасу напиться всласть.
Кромкой
бора в село с востока
банда Чайникова ворвалась.
Сотня
сабель горит на солнце,
атаман
- в черной брани рот.
Коммунисты
и комсомольцы
все
пойдут без суда в расход.
-
Сотня, спешиться и ни с места!
Я один.
Хочу по душам.
Где ты,
Сухарев, мне известно,
хватит
прятаться, сучья вша!
Комиссар
рукой по шинели -
верный
маузер, помоги!
Грянул
выстрел - и отскрипели
атамановы сапоги.
Вот
лежит он
как пес
под забором,
труп
земле нелегко принять.
Двое пеших метнулись к бору,
сотня
кинулась догонять.
|
*
* *
Что ж
ты, бабушка Богачиха
(или
нет на тебе креста!),
дверь
закрыла - изыди лихо! -
а
мальчишка бежать устал.
Что ты
сделал, Максим Сорокин,
(ну и контра ты все же, дед!):
видел
Митю мгновенье ока,
а навел
бандитов на след.
Били
Митю долго и тяжко,
а щербатый, сорвав белье,
рубанул
напоследок шашкой
да еще
повернул ее...
Тронул
русые пряди иней,
обагрилась
кровью лоза.
Высоко
в поднебесье синем
растворились
его глаза.
ОТЦОВСКАЯ СИЛА
Уродилась
трава на славу,
высока - мужику по грудь.
Огласили
песни дубраву:
вышел в
поле «Единый путь».
Пот
струится, трещат рубахи,
солнце
выкатилось слепить.
Меж
землею и небом птахи
надрываются,
просят пить.
- Эй,
Петро Панов, отдохни-ка,
что
завелся, как трактор прешь!
Кровенеет
в траве клубника,
упадешь
- губами берешь...
Выпьет
квасу ведро, как банку,
и до
зорьки гулять айда.
Степь
не вывернешь наизнанку,
молчалива
над ней звезда...
А
придет пора стогованья -
вот где
силушку не унять, -
разгорается
соревнованье:
кто
копну может враз поднять?
Веришь, нет (видел кум Серега
да
Семен Плещивцев, дружок),
как с
копной на вилах трехрогих
обошел Петрован стожок...
3
ИВАН НИКИТИЧ
Дед Зацепин орлом глядит,
грудь -
ударь кулаком - гудит,
крут
характер у деда - эх!
Рассказать
о таком не грех...
Рос в
заботах в селе глухом,
день и
ночь на коне верхом,
у отца
девичник в дому.
Вот как
сила далась ему!
Разыгралась
зимою кровь -
сват Нестерка, коней готовь!
Ту,
которой был мил да люб,
завернули
в большой тулуп.
Шаль с
каймою, коса узлом,
брови
черные наизлом.
Стан Авдотьюшки - сноп тугой,
сын
родился, потом другой.
За
столом ребятишки в ряд.
Вот
откуда орлиный взгляд!
Можно
точку бы ставить, да
постучала
в ставень беда:
в
память горьких годин с тех пор
курит
дед родной «Беломор».
Отработал
свое, вздохнул
и -
куда? - на Памир махнул.
И Мургаб, и Хорог, и Ош
убедились:
шофер хорош.
А потом
- баранка кругла -
путь-дорога
на фронт легла.
И
катился катюши гром,
приближая
родимый дом.
Можно
кончить на этом, но
ветровое
гудит окно:
в дождь
и снег вдали от жилья
упирается
колея...
А
последние десять лет
лесником
работает дед.
- Что,
Иван Никитич, в объезд?
- Кто
не робит,
тот
хлеб не ест!
ЕВДОКИЯ ПАНКРАТЬЕВА
Тетя
Дуся, Евдокия,
сколько
вспахано - не счесть!
Где вы,
ключики такие:
32 на
36?
Красный
угол без икон,
на
столешнице флакон:
в
волосах цыганки роза,
роза в
пальчиках точь-в-точь.
То ли
премия колхоза,
то ли
Гришина - за дочь!
Тракторные
героини,
маков
цвет ударных смен,
в
керосине, лигроине
обходились
без «Кармен».
Утром
тучи серым фоном,
дождь
ли, слезы - не поймешь.
С ХТЗ -
не с патефоном:
расшифруешь
- заведешь.
Шли,
колесами блистая,
аж дрожал бригадный стан.
Величал
подруг с Алтая
главный
диктор Левитан...
Ночью
прошлое нахлынет -
руки
ноют, спасу нет.
Извините,
что с полынью
получился
мой букет!
АЛЕКСЕЙ ГАЛЫГИН
И
ДМИТРИЙ ПУШЕНКО
Оба-двое
честь по чести
хлеборобы
не за страх
на
комбайнах врозь и вместе
натряслись
- гудит в ногах.
Наклепались, налатались
(все
полотна да ремни!),
вдоволь
пыли наглотались:
хлеб
без пыли в кои дни!
Археологи
не сыщут,
не
учтет ни черт, ни Бог,
сколько
сбито сапожищей
на
обочинах дорог?
А до
дому путь не близкий,
а в
дому детей не счесть,
а по
щам скучают миски,
а
детишки просят есть...
Смерть
на фронте не скосила,
пуля-дура не взяла:
и еще
осталась сила,
и в
совхозе есть дела.
Оба-двое
честь по чести
хлеборобы
не за страх
на мехтоке снова вместе
по две
смены на ногах!
Устает железо,
гнется,
не
выдерживает сталь...
Только
память остается
и
сыновняя печаль.
СЫН СЕЛА
Изба,
каких в России тьма,
в избе
живет блаженный Федя,
и в
полном здравии ума
по обе
стороны - соседи.
Взбрыкнет
с утра телок-шалун,
петух
подъем сыграет Феде -
и по
селу топор-колун
на
Федином плече поедет.
«Колю
дрова!» - и все слова
у них в
рабочем лексиконе.
Кладет
поленницу вдова
с
глазами, точно на иконе.
Она
одна с военных пор,
давно
сманил детишек город.
И
поднимается топор,
и Феде
сразу тесен ворот!
Гудит
топор, звенит смолье.
(Что значит тешится мужчина!)
Стоит
вдова. И у нее
есть на
горючие причина.
Потом
глядит, как Федя ест,
как на
спине рубаха сохнет.
«И ты
один кругом, как перст!» -
вздохнет
вдова и тихо охнет.
Подаст
кваску, расправит лоб:
«Да что
же я на самом деле?
Поправить
изгородь еще б -
бык
поломал на той неделе!»
Так от
двора и до двора,
где дух
забыт мужского пота,
для
Фединого топора
всегда
находится работа.
...Дохнут
морозом облака.
В
России, что синя от дыма,
есть
сын села и сын полка.
На том
стоит она века
и
потому - непобедима!
ЭПИЛОГ
Друг
Алексей выводит в поле трактор,
я
вывожу неровную строку.
Спокойный,
рассудительный характер,
а мне
покоя нету на веку.
Он от
земли почти два метра ростом,
я не
удался ростом рядом с ним.
Сидим
себе на бревнышках и просто
о нашей
сложной жизни говорим.
Гну из
себя речистого мужчину,
и он на
слово - чистый соловей.
Имеем
мы по дочери и сыну
и
женушек учительских кровей.
Да
будет нам отрадою Паново
без
суеты, тщеты и маяты.
Мы
земляки.
Нам завтра
сеять снова:
ему -
зерно,
мне -
зерна доброты.
|