Леонид
Мерзликин первый из алтайских поэтов, кто протаптывал
дорожку в Литературный институт на Тверском бульваре. Столица приняла его,
заметила, а руководитель поэтического семинара, в котором занимался русский
паренек с Алтая, поэт Лев Ошанин даже возил Мерзликина на смотрины в станицу Вешенскую
к живому классику Михаилу Александровичу Шолохову. По сути
российский литературный мир принял Мерзликина с
первой заявки, а Москва даже раскрывала объятья, чтобы приголубить и оставить
при себе. Но Мерзликин вернулся на Алтай. Однако
же в Москве, где учат на писателя, еще долго горяч был мерзликинский
след. И кто бы ни возвращался из столицы: Гущин ли Евгений, Коля Черкасов или
Володя Башунов - а это разное и протяженное время! -
все еще в разговорах вновь и вновь вспыхивало: «Мерзликину
москвичи приветы шлют...» Да, не у каждого студента Литинститута в те поры
появлялись стихи в журнале «Юность» и далеко не у всякого дипломная работа
превращалась в книгу стихов. И
очень рано - после института сразу - Леонид Семенович поиронизировал
над приемом его в Союз писателей: Я дожился
до поэта, Узаконили
в Москве. Думаю,
что прежде чем произошло это столичное узаконивание, стихи Мерзликина
узаконили в сердце своем многие его земляки здесь, на Алтае. Пожалуй, последнюю
четверть минувшего века для Алтая имя Леонида Мерзликина
было как имя-восклицание. Заходит речь о поэтах из российских городов, называют
безошибочно: Воронеж - Владимир Гордейчев, Иркутск -
Анатолий Преловский, Томск - Василий Казанцев,
Вологда - Николай Рубцов... А дойдет черед до Алтая - восклицание: Мерзликин! ...В
те годы, когда в уши и в души российского слушателя всесоюзное радио ежедневно
вливало слова о том, что зашумели, загудели провода и
мы такого не видали никогда или утверждало лукаво: «и все вокруг колхозное, и
все вокруг мое», Мерзликин жил иной внутренней
жизнью. Он открывал ее неожиданную для себя и для читателя. В этом был акт
сотворчества, когда и читатель, и поэт совидят жизнь
не в парадных нарядах, а повседневно - вечную: Лица коснулся мокрый лист И отлетел
куда-то тут же. Под
заунывный ветра свист Порою
чувствуется глубже. Вдруг
невзначай в себе самом В душе
своей найдешь местечко, Где, как
ни странно, этот дом, И тополина, и крылечко. Дом,
как центр окрестного мира в стихах Леонида Мерзликина
- образ стержневой, он всегда ясно видится сквозь поэтическое восприятие. Из
дома и к дому ведут и стекаются к нему все земные пути. Даже уснувшему
космонавту видится во сне дорога - «И по этой дороге Едет
кто-то на телеге И поет о близком доме О жене и о ночлеге». Дом, как центр
мирозданья и как символ Родины проходит многомерно, пожалуй, через все
творчество поэта. В родных стенах сотворяется радость
встречи, дом овеян памятью детства. И вот по прошествии времен из глубины
житейского прибежища взирает на мир человек преклонных лет и ему уже видны не
сами огни, а только отблески... Но и до этих печальных дней, - ведь угасает
жизнь одинокого человека, - жив неистребимо в поэте зов родины. Это состояние раздрая и разорванности, когда
прихлынувшая в город деревня грустит по родине - примета времени для поэтов мерзликинской поры. Но именно у него сказано чисто, с
ребячьей непосредственностью и честностью: Березы по
кромочке поля Сквозную
раскинули вязь... Поедем на
родину, Коля, Она нас
давно заждалась. Здесь
можно было бы еще раз напомнить, что у Мерзликина
мысль и чувство неразделимо возникают из пейзажа, кабы
ни одна малость - не написано здесь с большой буквы слово «Родина». Здесь,
наверняка, сработало предостерегающее от лживой помпезности чувство мерзликинской деликатности и внутреннего такта и тем более
- речь идет о самом заветном. В свое время Александр Трифонович Твардовский ввел в наш язык это нежное и
бережное определение «малая родина», как средоточие начальной жизни человека,
его исток. И без понимания этой сыновней тональности, без обладания ею голос Мерзликина мог бы
сбиться на ложную патетику, уйти в дождевые пузыри пафоса. Однако ж врожденная
строгость поэта к самому себе поберегла заветную ноту
и родина вырисовывается в предчувствиях встречи: Какие
виденья не пестуй, Куда-то
сквозь годы гребя, Уже
синеглазой невестой Она
ожидает тебя. Два
слова есть в этом стихотворении «родина» и «невеста», которые перекликаются с
гениальными словами Блока: «О, Русь моя! Жена моя! До боли Нам ясен долгий
путь!» Воспринимая родину, как невесту, с которой будет встреча, поэт уповает
на судьбу, на ее безжалостную мудрость. Кому-то покажется, что перекликанье поэтов здесь отдаленное, ведь у Блока героиня
- это Вечная Женственность, великая Небесная Жена! Да
кроме того Мерзликин более тяготеет к Есенину... Но
суть образа невесты-жены и в том, и в другом случае одна - это единственное
существо в космосе, которое дорого тебе. Подверстайте к этому признание Леонида
Семеныча: «Ты один у меня, мой земной уголок»... В
этом и есть слиянность Родины - Руси - невесты. И
потому невеста и Родина обретаются на едином взмахе
поэтического крыла. Перебирая
в памяти встречи с поэтом и его творческие вечера, я не припоминаю ни одного
юбилейного торжества Мерзликина, когда бы чопорные чинуши произнесли в адрес поэта приветственные слова и
восхищались его творчеством. Нет. Им восхищались наедине, когда чуткая душа
читателя готова аукнуться на откровение поэта. Да и сегодня
какое женское сердце не отзовется на празднично-чувственный мерзликинский
ливень, явившийся людям в ранней поэме «Таисья». Встать
под ним и свести лопатки, Запрокинута
голова, И ручьятся мокрые прядки, И в губах
зацвели слова. Рви, залетный, цветы-цветочки, Не жалей,
до последних рви, Прибивай
меня на гвоздочки, Распинай
на кресте любви. Но
были и публичные восхищения Леонидом Мерзликиным. В
Томске во Дворце спорта он замыкал на себя дыхание огромной аудитории, она его
долго не отпускала. Ему с чувством чистосердечным рукоплескали и на пограничных
заставах под Монголией, и в Колонном зале в Москве. Был у него свой праздник -
мимо юбилеев и почестей - на самой пронзительной частоте, нет - чистоте!
чувства он выходил на родственную волну слушателя. И это потому, что он умел
сказать: Пробудилась
жена, Улыбнулась:
- Ты чо? Указательным
пальцем Пишу я ей
буквы На плече.
И меня Понимает
плечо. Далее
и цитировать нет необходимости - ясно и без того, что за слово слагается из тех
букв. Но я думаю, что сегодня из всех читавших Мерзликина
либо слышавших его воочию более всего благодарных найдется среди женщин.
Похоже, что Леонид Семеныч не оставил без внимания
все оттенки возрастных перемен в женской душе: от девочки-подростка до
умудренной труднообретенным житейским опытом старухи.
Им, его почитательницам, неважно: лауреат каких он премий, какой чин в
писательских кругах имеет, сколько книг успел выпустить в свет. В его стихах находила и будет находить часть своей судьбы отроковица,
невеста, жена, мать, старица! Целый век человеческий выписывался им умно и с
любованием, с мягкой незлой улыбкой. Тем и очаровывает Мерзликин. Ты,
смеясь, коленки терла, опаленные крапивой. И я сдуру во все горло вдруг
назвал тебя красивой. И
сейчас, вспоминая беседы с ним, перечитывая его, я намеренно выделил только
лирическую линию его творчества, ибо только на тончайшей материи любви
проверяется острие поэтического дара. О
поэтах, о художниках слова судят не по рядовым их творениям, а по вершинам
созданного. В
поэтическом рельефе Сибири и России есть протяженный кряж мерзликинских
вершин. И в сотворении их проявились, как сказал сам поэт: «Натура, природа,
судьба...» Издавая
томик «Избранного», друзья поэта рассчитывали на главное - читатель откроет
книгу и вместе с Леонидом Мерзликиным возвысится над
обыденностью. И тогда сбудется желание поэта: Мне так
охота, так охота Поверить
в то, что никогда Не отскрипят мои ворота, Не упадет
моя звезда. |