|
*
* *
Не знаю я - быть может,
жизни нет.
Есть желтый бред
весеннего заката,
звериный след
вдоль насыпи покатой
да ветер, ветер
страшных волчьих лет.
Завыть, упасть и плакать до утра,
и вздрагивать
от собственных рыданий.
Давно уже,
давно пришла пора
для сбора дани.
Ответят мне, отверженной, они
за каждый час,
за каждый миг скитаний,
за все нечеловеческие дни.
Пришла пора для сбора дани.
Завыть, упасть
и плакать до утра,
себя воображая человеком.
Давно уже,
давно пришла пора
мне расквитаться
с
выморочным веком.
*
* *
Волшебный остров мой необитаем.
Он - белое пятно для всех живых.
Здесь плоскость Архимеда завитая,
Пространство перемалывает в жмых.
Все меньше, меньше света и
свободы.
Все жестче пресс, бледнее интерес.
Алмазный прах - потерянные годы.
Я - олигарх богатый, словно Крез.
Кладу в карман кусок алмазный
жмыха
И покидаю остров мой, летя
Над миром неопознанной шутихой,
Счастливой и веселой, как дитя.
Гуди, гуди, священное
пространство,
Наматывай последние витки.
Нелепый профиль Христиана Ганса
С
усмешкою глядит из-под руки.
*
* *
Бессмысленная страшная кривая
Роняет жизнь, как бусинку. И вот
Она, позванивая и виляя,
Стремится прыгнуть за киот.
Но нет спасения в обрядах.
И это знает даже вор.
Ну, да, обманываться надо:
Мажор! - хотя и ре минор.
И мы придуманному
рады,
Пустой соломинке цветной,
Каким-то ящикам рассады,
Любви какой-то неземной.
А между тем земля уходит
Навечно из-под наших ног.
И мы давно уже в «расходе».
Никто
И ничего
Не смог.
ГОРОД
НА ОКРАИНЕ ВСЕЛЕННОЙ
В бетонном каземате -
Среди холодных стен -
Бродячие кровати,
Стальные сны антенн.
И смех, а, может, слезы
В бездонной тишине.
Гудки электровоза
Откуда-то извне.
Тут стонет дух наживы,
И тонет в окнах свет.
И люди - то ли живы,
А, может
быть, и нет.
*
* *
Мои друзья - умники.
Мои враги - дураки.
Костя Остенбакен
Потерялась в пространстве планеты,
Заблудилась - не знаю пути.
Все тенета, приметы, приветы,
Зазывающие уйти.
И ушла. И забыла, что было.
И не вижу, что будет. И пусть!
Самоцветом холодным застыла
Самозванка по имени грусть.
Я иду, я шагаю по водам,
Словно посуху - пусть и в миру.
И пройду по годам и невзгодам,
И назло дуракам не умру!
*
* *
Запуталось солнце
в березовых листьях.
И плещется желтое время
огнем.
Заплачет ли кто-то,
завоет ли, свистнет,
полюбит, разлюбит,
а мы не поймем.
Оранжевый свет
предвечернего часа,
глубокая тень
между ночью и днем.
Вернется любимый,
преступник раскается,
надежда воскреснет,
а мы не поймем.
Погаснет светило
души одинокой,
восплачет
Господь милосердный о нем.
Не вспомнит, не вздрогнет,
не вскрикнет жестокий,
печаль зарыдает,
а мы не
поймем.
*
* *
Сама с собой поговорю
И успокоюсь, успокоюсь...
В зарю, в вечернюю зарю
Давно ушел мой скорый поезд.
Далекий звук уже извне -
Стучат колеса на подъеме.
И на перроне зябко мне,
И черной бездною - бездомье.
Ушел сияющий вагон,
Унес тепло и свет, и лица.
И вечен будет перегон,
И время -
нет! - не возвратится.
*
* *
Воздушные замки светящихся дней
откроют нам двери, и возле порога
застрянут веселые морды свиней,
басистые вопли крутого бульдога,
икра лягушачья, толпа мошкары -
короче, вся эта любезная свора.
Почувствуй,
прочувствуй
всю прелесть игры!
Волшебные замки - какая опора!
Курносые бесы, кривые ветра.
И люди от денег с ума посходили.
Нам выпала эта игра.
И пора
спасаться
в
скорлупках воздушных идиллий.
*
* *
Из форточки, из точки, ниоткуда
рука судьбы бросает розу мне.
И небо все в малиновом огне,
и скоро, скоро я узнаю чудо.
Разъятие пространства и времен,
рожденье расы огненного духа.
Горит закат бредово,
ясно, глухо.
Горит закат - земли последний сон.
Среди отбросов мусорного дня,
среди детей оскаленного мира,
среди его безжалостного пира,
найдет ли Бог, узнает ли меня?
Когда придет, страдая и любя,
спасти детей безумных и жестоких,
презревших все премудрые уроки,
найдет ли
Бог, узнает ли тебя?
*
* *
Сосны, словно монументы,
а в лесу темным темно.
Лишь дорога белой лентой,
а куда -
не все ль равно!
Там, во тьме,
почти вслепую
выйду я
к судьбе моей.
Обойму и поцелую
эту страшную и злую,
и скажу
«спасибо» ей.
*
* *
Великое Древо славянского рода
питает меня.
Я чувствую - это живая порода
в стихии огня.
И клетки мои не горят
под защитой веков,
и пламя - всего лишь заря -
и рывок
из оков.
*
* *
Сказал, как отрезал, Отче:
мой меч низошел на суд.
Скажу и еще короче:
святые себя спасут.
Иди и ищи святых -
и я твоим воплям внемлю.
Если найдешь троих,
помилую грешную землю.
Там, на развилке дорог,
ведущих под своды рая,
Иисус изнемог и продрог,
учеников выбирая.
В Нью-Йорке искал
и в Тарусе,
в Стюартах и Дурново.
И не нашел Иисусе
даже и
одного.
|
ДОМОЙ
Вот и небо родное.
Вот и горы вдали.
И дыханье парное
от уснувшей земли.
Снега мелкая сечка
да колодезный сруб.
Два шага до крылечка,
теплых маминых рук.
Два шага до крылечка
и до детства - поверь!
Стукнет-брякнет колечко
о сосновую дверь.
Кто там прячется в доме,
край портьер теребя?
Я увижу в проеме
из-за
шторы себя.
*
* *
Брату
Александру
У кладбища,
где горочка крутая,
где долго-долго снежники не тают,
там девочка оплакивает брата.
Ей кажется -
оттуда нет возврата,
ей кажется -
там мертвые рыдают.
Но это ей мерещится порою -
лишь тишина над грустною горою.
Лишь запах вод
с реки приносит ветер -
его ни с чем не спутаешь на свете.
В четыре года трудно быть сестрою,
стоять и ждать с горючими слезами,
с закрытыми от ужаса глазами,
и вдруг увидеть братову рубашку,
накинутую просто - нараспашку,
его вихор с льняными волосами.
И, словно в свет
ступив из темноты,
себе не веря, крикнуть: «Это ты?»
И с обожаньем обнимая брата,
спросить его: «Ну, что там, за
оградой?»
В ответ услышав смелое: «Цветы!»
*
* *
Выплакаться -
было бы полегче,
вылить свое горюшко впотьмах.
Вот ушел неслышно тихий вечер,
словно древний дедушка в пимах.
За окном не зимняя пороша -
неостывших листьев желтый шум.
Что к утру мне осень наворожит?
Ни о чем ее не расспрошу.
Все я знаю - глухо и угрюмо
будет роща голая гудеть.
Мне одной с невысказанной думой
у окна холодного сидеть.
Было так задумано Всевышним.
Что ж, не пожелаешь и врагу.
Быть всегда на этом свете лишней
все еще
привыкнуть не могу.
*
* *
Ненастной ночью сладко спится,
но в тайной гулкой темноте
вдруг закричит ночная птица,
и чуть плавник зашевелится
в цветном русалочьем хвосте.
Ломая лед, воды лавина
проснется где-то вдалеке.
Под утро сахарные льдины,
с водой бунтующей едины,
летят по бешеной реке.
И все захвачено надолго -
от сумасшествия весны
спасенья нет и нету
толка.
И все
смириться с ним должны!
*
* *
Хрустальный купол утра
зажжется - и бегом,
не женщиной премудрой -
девчонкой босиком.
И все мои печали
бледнеют в свете дня.
И все мои печали -
полюбят ли меня?
Красива ли, умна ли,
хватает ли добра?
Я все могла вначале -
тогда, давно, с утра.
Спускаясь к речке детства
туманной, ледяной,
я с ней бежала вместе
сторонкою родной.
Куда она пропала?
Какой-то ручеек
и узенький, и малый
теперь скользит у ног.
И некогда подумать,
полюбят ли меня,
среди забот и шума
несущегося
дня.
*
* *
Когда во цвете дикий хмель,
и солнце плавится на небе,
располосованном под гжель,
тогда ли думать нам о хлебе -
насущном хлебе
и воде,
когда повсюду и нигде
тепло и жизнь,
и звон хрустальный,
тот королевский ясный звон
страны далекой и недальней,
где каждый счастлив и влюблен.
Прощай же,
солнечный июль
и дикий хмель зелено-пряный!
Вновь листопад,
как стая пуль,
свистит
настойчиво и рьяно.
МОЛИТВА ЗА СЫНА
Бесится колючая метель,
под ногами тропы заметая.
И звенит, и плачет свиристель -
это в небе молится Святая.
Помолись за деточку мою,
Пятница - Святая Параскева*.
Помоги, спаси, Святая Дева!
У креста могильного стою.
Помоги и ты, Святой Димитрий** -
моего сыночка поведи!
На твоей златой, алмазной митре
Свет зажги в заоблачном пути.
*
* *
Закончилось лето.
И август прозрачен,
как спелый янтарный ранет.
И солнце взошло
совершенно иначе.
Как жаль -
ничего постоянного нет.
А завтра листва потечет золотая,
и снова в лесах запоет листопад.
И желтую книгу
листая,
я буду читать невпопад.
И вскоре
в березовой охре листвяной
проявятся письмена -
твой почерк в
строке
долгожданной,
заветная
буква одна...
*
* *
Дрова березовые светятся,
но гаснет берестяный
день.
И народившемуся месяцу
умыться звездами не лень.
Я чувствую дыханье вечера,
его руки летучий жест.
И делать нечего, ах, нечего -
так далеко до светлых мест.
Но рвется сердце неумело,
и крылья всходят над плечом.
Ах, так бы вот и улетела
во след за солнечным лучом.
Я ненавижу дождик нудный -
холодных грязных луж стекло.
Сыночек, без тебя мне трудно
и
невозможно тяжело.
*
* *
Сыночек, детка милая,
проигран вечный бой -
какими злыми силами
разлучены с тобой?
Заплачет кто-то стансами,
а, может, запоет -
струна, струна цыганская,
литавры и фагот.
Заплачет кто-то жалобно -
труба, кларнет, гобой.
Когда могла да знала бы,
поспорила с судьбой.
Всего лишь девять вечера,
но за окном темно.
Смиримся, делать нечего -
другого
не дано.
*
* *
Струится снег, как свет
откуда-то извне.
Пурге просвета нет,
наверно, сорок лет,
но так светло в окне.
И где-то в глубине -
в сознании моем -
на этот снежный свет
с тобою мы идем.
Идем, рука в руке,
веселые, вдвоем -
от мира вдалеке,
от горя вдалеке,
туда - за окоем...
|