|
НАЕДИНЕ С ПАМЯТЬЮ
- Отпусти меня, Память!
Не диктуй и не властвуй.
Дай побыть, пусть недолго,
беззаботным птенцом.
Не взлетать, а взмывать,
кротко выдохнув:
«Здравствуй!» -
зарываясь в ладони любимой
лицом.
Все, как есть, принимать.
Петь взахлеб,
безоглядно,
не пытаясь гадать,
что нас ждет впереди.
За какие пристрастья
и родимые пятна
будешь, если не проклят,
то публично судим.
От каких обретений,
потерь и уроков,
покоренных высот
и не взятых вершин
станет тесным запасник
искушений, пороков
и желаний благих -
кладовая души;
до конца не иссушенной
в годы застоев,
не желавшая
быть
ни шустрей, ни резвей...
Отпусти!.. Не злорадствуй!
Ну чего тебе стоит?..
Усмехается:
- Прожитой жизни твоей!
ТРАКТ
Все отдаленней дни, когда
гадала бабушка Настасья,
что в зрелые
свои года
и я
добьюсь большого счастья;
что буду жить и не тужить,
и разъезжать на легковушке,
как старший сын Поповой Лушки,
что в органы ушел служить...
Гадала. И под шелест карт
глазами на окно косила...
А за окном дождей просила
земля... Дымился пылью тракт.
Он днем и ночью нес и нес,
откуда-то из-за Урала,
и детский плач, и скрип колес,
и обреченный гул металла.
Была война. И каждый дом
вдоль тракта
стал взамен родного
для всех, кого военный гром
лишил родительского крова.
А тракт все нес себе и нес
из-за угрюмого Урала
и детский плач, и скрип колес,
и груды жженного
металла...
...Давно порос травою след
к могиле бабушки Настасьи,
что мне желала только счастья
и никаких тревог и бед.
Ну что же!.. Я не обманул
ее наивных пожеланий:
ни в роскоши не утонул,
не выстрадал случайных званий.
А если в чем-то преуспел
и кое-где бывать допущен,
лишь потому, что мало пел
с оглядкой на момент текущий.
И рад,
что тракт далеких лет
с тележным скрипом,
детским плачем
в душе моей оставил свет,
что нынче счастью равнозначен,
поскольку не дает забыть
и помогает вслух ответить,
как нужно ближнего любить,
как чужедальнего приветить...
* * *
Ходит боль моя... космачом,
топчет лужи.
Дружит... с Колькой Грачом,
жаль, что дружит.
Колька - сажень в плечах, -
не с половы.
Вся изба в калачах,
двор - тесовый.
Ведь у Кольки отец -
предартели.
Дядька - в городе спец,
при портфеле...
Ну а к ней забредешь -
в доме тихом
ничего не найдешь,
кроме жмыха.
Лишь в переднем углу,
за иконой,
навсегда прикорнул
похоронный
лист,
где твердой рукой,
вязью синей -
«...Ваш отец как герой
пал в Берлине...»
Мне б на белом коне
с ней да с небом
ускакать по стерне
в город хлебный.
Да нельзя... Колька Грач
ей нужнее...
Вновь выносит калач
покрупнее.
И уводит, смеясь,
сыто, тихо...
И вминаю я в грязь
плитку жмыха...
САМ... Я!..
- Сам я!.. Сам!..
И мама терялась, -
плакать, радоваться ль,
вздыхать...
- Сам!..
И детство мое впрягалось
в десять - сеять,
в двенадцать - пахать.
- А что... я?..
И звенели рельсы.
Загрустить бы, да недосуг.
И ломилась вода в ватервейсы,
и качался Полярный Круг...
- А что... мне?..
И в луженую глотку
опрокидывался не квас.
Небо - лодкой. Луна - молодкой.
И земля - смоленый баркас.
А наутро - монтажный пояс
и возможность увидеть, как
рвет и мечет, обеспокоясь
за себя, Енисей-старикан.
И безудержная,
до дрожи,
жадность сердца жить и любить.
И уверенность, что не сможешь
своей молодости избыть.
Что дороги твои в итоге -
лишь начало того пути,
на котором
дано немногим
свое имя и место найти.
Обрести себя... И при славе
в своих бунтах и мятежах
не позволить душе лукавить
на негаданных виражах,
если даже сулить неудачу
будут ветры в твои паруса...
...Отчего же я нынче плачу,
про себя повторяя:
- Сам!?...
|
КОГДА Б НИ ВЕТЕР ГУЛЕВОЙ
Когда б ни ветер гулевой,
ни свет дороги полевой
от хаты, что не с краю;
ни голос сердца:
- Торопись!..
Туда, где торжествует жизнь,
на праздники скупая;
где молодость со всей страны
рвалась не протирать штаны
и не пинать
потемки;
а по весеннему снежку
запрячь и Енисей-реку
в бетонные постромки, -
то в лучшие
б свои года
за жизнь свою
гроша б не дал,
считая делом зряшным
за полированным столом
натренированным умом
постичь
суть дней вчерашних...
Но слава Богу!..
Я - успел.
Мне Енисей в лицо сипел,
песочком спину шоркал.
И сбереженный с флота «клеш»,
со складками острей, чем нож,
мел пыль не по задворкам.
И нынче есть о чем сказать,
не опуская вниз глаза,
когда, мастак по части
вопросами загнать в тупик,
мой критик спросит напрямик:
- А что такое счастье?..
Я вспомню ветер гулевой,
и свет дороги полевой,
максимализм пророчеств
в стихах своих друзей,
и власть
боязни в
сытые попасть,
и должности без отчеств.
МОСКВА НАЧАЛА 90-ых
Москва качается. Москва плывет.
Троллейбус мой не первый, не
последний,
но бег его хотелось бы замедлить,
чем ближе мой, мне нужный, поворот.
Тот, за которым не опустишь
взгляда, -
к изменам, к славе и во власть
врата, -
Собор и Кремль, и площадь для
парадов,
и греющая сердце л е п о т а...
Ну а пока, под хруст и шелест шин,
под чьи-то всхлипы,
нервный смех до колик,
пытаюсь пристальней вглядеться в
облик
не той Москвы, в которую спешил.
И убеждаюсь, - сетуй ли, вздыхай, -
взамен примет и лозунгов привычных
разгул реклам, что обещают рай
и благ, теперь все больше
заграничных.
Как будто раньше я был наг и нищ,
тупым, родства не помнящим, Иваном,
стряхнувшим прах с родимых пепелищ
в восторге перед импортным
дурманом.
И горько мне... Глаза пусты и
влажны.
А вдруг, Собор и Кремль под шум
дождя
осквернены, как было не однажды,
стопой державной нового вождя.
А с елей серебристых, в знак
доверья,
от нетерпенья клювами стуча,
сбиваясь в стаи, и почистив перья,
вернувшиеся вороны кричат.
И Место Лобное тепло от крови.
Топор готовит заспанный палач.
И голова моя, округлив брови,
отделена под приглушенный плач...
Я прогоняю странное виденье,
слова ненужной верности твержу.
И крестным осенив себя знаменьем,
у памятника Пушкину схожу...
В АВГУСТОВСКОМ ЛЕСУ
Лета и лето на закат
не без основы...
В чем был иль не
был виноват? -
Вопрос не новый.
Чем жил? Чем в жизни дорожил?
Кому был нужен?
Какую славу заслужил?
И чем контужен?
А слева, справа и вдогон -
кнутом свистящим:
- В чем был наивен, в чем смешон?
В чем настоящим?..
Осмотришься - все тот же круг
забот привычных,
и лиц - не новых и не вдруг, -
пусть не столичных.
Сбежать б в места, где чужаком
не слыл с рожденья,
да продан пришлым
отчий дом
на разоренье.
А лес,
в котором раз в
году
дружил с весною,
нашептывает:
- Не в ладу
ты, брат, со мною!
Пусть даже и не виноват
в числе немногих
в том, что разграблен и распят
зверьем двуногим.
Обугленный от корневищ
и до макушек,
я поневоле скуп и нищ
для птах, зверушек.
Моя судьба в твоей судьбе
не та, что раньше.
И потому решать тебе
как жить нам дальше.
О чем молчать, о чем кричать,
кому быть лишним,
когда придется отвечать
перед Всевышним...
Ну а расплатой из расплат,
взамен итога -
лета и лето на закат
по воле Бога!..
|