|
«...не растерять по дороге
ценнейшего качества художника - сердце».
Василий
Суриков
Среди стволов висел багровый шар.
Он воспалял деревья, сам искрился,
И, осенью подхваченный пожар
Горячим многоцветием
носился
Вокруг холодной, старой
мастерской,
Забрасывая в окна горстки красок.
Но были эти хлопоты напрасны:
Давно смирившись с мрачною тоской,
Забыв порывы творческого бунта,
Готовый крест свой до конца нести,
Перед холстом, не затененным
грунтом,
Стоял художник, руки опустив.
Не загоралась вялая душа,
И краски, отсияв
первоосновой,
Стекались на
палитре не спеша,
И остывали месивом лиловым.
Лиловый цвет - мертвящий, мрачный
цвет...
В учениках он гнал его с полотен,
Осилил, знаменитым стал и - в
моде:
Картины - нарасхват, цены им нет!
Так он однажды продал и портрет
Своей судьбы. И в это же мгновенье
Качнуло душу первое смятенье,
И промаячил
вновь лиловый цвет.
Потом еще мгновение, оно
Крушение таланта завершило.
Но это через годы совершилось.
С тех пор художник волен был в
одном:
Бежать своею памятью назад,
Измучившись жестоким повтореньем,
И до предела накаляя взгляд,
Писать ее портрет - до
исступленья!
Такое с ним случилось и теперь,
И это было мук его началом:
В его висках как молотом стучало,
И взгляд его отчаянно темнел.
Он вспоминал тот первый шаг ее
Через порог - стремительный и
легкий,
Почти что детский локоток
неловкий,
Когда срывала платьице свое,
Как грел ей руки, как его губам
Был дивный праздник послан
ниоткуда,
Как девочка - бесхитростное чудо -
Поверила испытанным словам,
Как вдохновенья радостный глоток
Уже к руке стремился торопливо,
И теплых красок щедрые разливы,
И первый тот уверенный мазок,
И новый день в торжественной тиши,
И глаз ее немое восхищенье,
Плеча неповторимое свеченье,
Отзывчивость доверчивой души...
Немногие умеют наперед
Предвидеть и ошибки и потери
И жить не
поверяясь и не веря.
Их, говорят, и лихо не берет.
Таких и почитают и щадят,
Не убивают горькою изменой.
Они себе отлично знают цену
От жизни все возьмут, что захотят.
Другим бывает зрение дано
Когда уже судьба на перегибе,
И четко обозначенная гибель
Увы, в конце настигнет все равно.
Поспешно они учатся хитрить
Во имя счастья и любви во имя,
Переболев ошибками своими,
Судьбу надеясь вновь перекроить.
Летят как мотыльки на пламя те,
Кто зов рассудка слышать не
желает.
На миг, но ярко вспыхнет в темноте
Их пара крыл бескрылость освещая.
Их жертвенность завидна, не дана
Всем остальным такая
безвозмездность.
Призыв быть осторожней - бесполезен,
Хоть после - чаша горечи до дна!
Да только ей ли было знать о том,
Безопытной, смотрящей безмятежно
На руку, возносившуюся спешно,
На свет июльский за его
окном.
Она была наивна, повторю,
По молодости ей прощалось это,
И вот, как облететь календарю,
Отяжелеть от снегопада веткам,
Пошли они встречать в кругу друзей
Свой Новый год. Там их уже любили,
Открыто и намеками сулили
Им долгих общих и счастливых дней.
Она впервые выпила вино,
Ей мир казался сказкой
бесконечной,
И верилось - все это будет вечно.
Она смеялась звонко и светло.
Ей так хотелось говорить и петь -
Ее плечо его плеча касалось,
Звезда на ветке елочной
качалась
И все в ладони метила слететь.
Но, соскользнув, осколками легла
У ног ее, и он сказал - к
несчастью...
На тройке кто-то за окном
промчался,
Снежок в окно ударился слегка.
И вот тогда, сорвав в прихожей
шарф,
И не утешив ни единым словом,
Он сделал этот торопливый шаг
В летящий снег - колючий и
лиловый.
* * *
Она ждала и год, и два, и три.
Она взрослела и смеялась реже.
Но все еще не убывала нежность,
Когда казались ей его шаги.
А рядом мальчик белокурый рос,
Похожий на любимого мужчину,
И выдумала женщина причину
Его сиротства. И когда вопрос
Неосторожно мальчик задал ей,
В ответ ему она сказала это:
На Севере, в снегах бескрайних
где-то,
Средь наделенных мужеством людей,
Живет отец, и он под Новый год
На звонкой тройке всюду
разъезжает,
Да вот беда - все ищет и не знает,
Где синеглазый сын его живет.
Но он найдет - уж на исходе срок
Их расставанья, он откроет двери.
И в это надо очень крепко верить.
Вот только б снег не завалил
порог.
Он никого, конечно, не искал
С тех самых пор, а жил самим
собою.
Потом он жил с достойною женою
И вот уж столько лет не рисовал!
Свои холсты он лишь марал бездарно
Холодным цветом. Как бы ни мешал
Он краски на палитре - вскоре рвал
Полотна на куски, и время даром
Текло. Давно тот новогодний снег
Виски посеребрил и сердце тронул
Всем холодом своим, давно тот свет
Вошел в зрачки колюче и лилово.
Его корили долго все вокруг,
Потом взялись к светилам медицины
Водить, чтобы слепой души недуг
Изгнали те, но ни одна вакцина
Ему не помогала превозмочь
Желание руки писать лилово.
Все: и холста холодная основа,
Тела, одежды, небо, солнце, ночь
Сливались тут же, как пыталась
краска
Взойти на полотно, и лишь черты,
Те, детские, особой чистоты
Послушно кисть набрасывала -
разом:
Из пустоты, из темного угла,
Из памяти, что - беспредельной
стала...
Однажды сбой его душа дала,
А навсегда к нему беда пристала.
* * *
Кому из нас той истины не знать,
Что небо метит избранных талантом,
Им повелев духовность - как атлантам
Колонны - на своих плечах держать.
Их выделив окраской из толпы
Еще затем, чтоб наблюдалось проще,
Оно судьбы им ласковой не прочит,
Как и уже проверенной тропы.
Бывает все как раз наоборот:
Им выставляет горы да чащобы,
И коротко - счастливый поворот
На яркий свет, не оступились
чтобы.
А этот свет и благостен и свят.
Вмиг укрепит измученную душу.
Но, доведись
кому из них нарушить
Связь с небом - прекращается
догляд.
Не дремлет тьма, коль отвернулся
свет.
Она к таким особенно пристрастна.
Попытка сети рвать ее - напрасна:
Плетенье прочно и проема нет...
Так за уклон наказана душа.
Ей, как другим, не сходит с рук
измена.
Расплата настигает непременно.
|
И рана будет до конца свежа,
Я речь веду об истинных творцах.
А мой герой, как говорят, от Бога.
Он рос в семье талантливой и
строгой,
Был благороден и красив с лица.
Но подступили зрелые лета,
Переменилось время за порогом.
Ему от дома дальняя дорога
В столицу златоглавую легла.
Кому дано - с того и больше спрос.
И вот пошли сплошные испытанья:
То выставка сорвется, то признанье
Заблудится, и нервы - на износ.
Но на подъем шло дело все равно.
И шло оно дорогой к пьедесталу.
Потом он встретил девочку, но
слава
Уже кружила голову его.
* * *
Потом он встретил девочку. И так
Все было в этой встрече
мимолетной:
Шел дождь июльский, в городе -
пролетом
Был мой художник и ему никак
Не удавалось улицу найти,
Где выставка и где его картины,
Где, он уж знал, стоят цветов
корзины,
Как будто он их сможет унести.
Все это мало тешило его:
Каскад похвал, восторгов
бесконечных,
Провинциалок взгляд
добросердечный,
Желающий познать его всего,
До пуговиц. Как будто не на тех
Дрожжах замешан он, и торопливо,
Хоть с лоском светским, но
довольно мило
Он объяснял свой роковой успех.
Он начинал с прадеда своего
И говорил: «Вот уж кому по праву
Воспеть при жизни можно было
славу.
А я? Похож лишь
внешне на него...»
Потом делился мнением слегка:
«Да, восторгаюсь кистью Тициана...
Федотов, да, жаль умер слишком
рано...
Мне кажется, не прав старик Дега,
Когда твердил, что тот рисунок
лучше,
На полотно ложится и верней,
Где памятью удержан
и измучен
Объем и цвет. А впрочем, им
видней,
Мы так серы в сравнении, слабы.
Навряд ли наши тусклые полотна
Через века порадуют кого-то...
Нет, я без шуток: гении - не мы».
Короче - он спешил на вернисаж.
Шел дождь, и вот у низенькой
калитки
Увидел он промокшую
до нитки
Фигурку и подумал, что корсаж
Нелепой был бы для нее вещицей:
Ведь надо так природе отточить
Все линии!... Но вынужден спешить
Художник был и мысленно проститься
С натурщицей, возникшей под
дождем.
И миновал ее, но позвала
Вдруг девочка его: «Вам в этот
дом...
Мне кажется, я Вас всю жизнь
ждала!»
А дальше все вы знаете о них:
Без лишних уговоров - два билета,
Чай крепкий из стакана на двоих,
И продолженье солнечного лета
В другом краю, где уже было все,
Все, кроме этой девочки чудесной,
Где он срывал замок рукой
поспешной,
Чтобы - о счастье! - рисовать ее.
Художник торопился неспроста,
Он знал бесценность этих
совпадений:
Влюбленность и особое прозренье,
И милосердность
грубого холста.
Как он писал, как он писал потом!
И как она с невиданным терпеньем -
Любовью первой ранена
смертельно -
Сияла голубым своим зрачком!
И проглядел таинственный намек -
Самой природы добрую улыбку,
И Музу - о
коварная ошибка! -
Он разглядеть в той девочке не
смог.
Он завершил картину к январю,
И вдруг остыл, и передал салону
За сумму, что считалась
баснословной.
И вот тогда, я снова повторю:
Сорвав с крючка в прихожей только
шарф,
И не утешив ни единым словом,
Он сделал от нее последний шаг
В холодный снег, сверкающий
лилово.
* * *
Что дальше было? Он увидел их
Под Новый год, совсем случайно,
после.
Друзья его жалели, он был послан
Развеяться. И вот угрюм и тих,
Почти в тайгу, в провинциальный
город,
Где много непосредственных картин,
Он собирался, усмехаясь горько,
«Ну что, старик, вот и опять
летим?
Но ни цветов, ни восхищенных
взглядов.
Теперь уж точно - гений... да не
ты...»
И новой силой давнего разлада
Дохнуло на него из пустоты.
В пути опять встревожилась душа,
В ней по задворкам сполохи
метались:
Июльский дождь... ненужный
вернисаж...
Калитка и банкетная усталость.
Потом, сквозь мрак, в скрещении
лучей,
Блеснула все же поздняя догадка!
Лицо, оно принадлежало Ей!
И вот душа опять, как в
лихорадке...
Лицо, оно принадлежало Ей,
Той, что жила, судьбу не
проклиная,
И днем и ночью у своих дверей
Ждала его - другим не отворяя.
Ловила каждый мимолетный звук,
Который чуть напоминал полозья.
Но бубенцов прощальный отголосок
Был обостреньем не прошедших мук.
Сын рядом рос, сиротством не
томим,
Он был любим, он понимал
прекрасно:
Родной души огромное пространство,
Как небосвод - ему надежно с ним.
Но он не знал, чьи повторил черты,
Не знал и то, в каком была
смятенье
Она, когда однажды дальний гений
В нем вдруг вздохнул, устав от
маяты.
День, час и миг в единое свело:
Отец - художник - стал писать
лилово,
А сын его почувствовал неловкость
-
Прорезывалось первое крыло.
Он сбил подрамник, спешно холст
нашел,
Рука уже была ведома кистью.
И материнский взгляд -
небесно-чистый
На полотне торжественно взошел.
Тот день приблизил и ее печаль:
Избавил от любви и ожиданья,
Наметил миг короткого прощанья
Со всем, с чем расставаться
было жаль...
А он летел, не ведая о том,
Он послан был судить таланты
строго.
И вот калитка, и знакомый дом,
Толпы переливающийся рокот.
Его с дороги приняло тепло
Высоких комнат с круглыми печами,
И он, поежась
острыми плечами,
Стал созерцать скопление всего.
Тут было много разных мастеров:
Хороших, смелых, дерзких и
нелепых,
Но он молчал, он подходящих слов
Не находил и не тужил об этом.
И, облегченный
странной тишиной,
Скучая час уже, смотрел картины,
Наверное, прошел бы даже мимо
Той комнаты, соседней, за стеной.
Но словно луч ударил из дверей,
Когда он в дальний угол шаг
наметил:
Был так прекрасен взгляд Ее, так
светел,
И так знаком отвагою своей!
Ей на портрете было больше лет,
Но ничего не изменилось ровно,
Лишь ожиданья горестного след -
Седая прядка над изломом брови,
Лишь губ движенье - я тебя ждала!
Лишь крик души, усиленный
зрачками.
И остро в сердце повернулся
камень,
И к горлу боль толчками подошла.
Он не просил ее остановиться,
Он жить, пожалуй, дальше не желал:
Прищуром умудренного провидца
Он понял, кто картину рисовал!
...Мне говорили, что спустя года,
Совсем иным он ремеслом занялся,
Но падал снег лиловый, и тогда
Он в мастерской надолго запирался
И рисовал. Обросший и худой,
Почти больной, он выходил оттуда.
Да вот пока не совершилось чуда,
И дни
текут обычной чередой.
|