Всякий раз, когда
начинают расхваливать овчарок, сеттеров и других породистых и красивых собак, я
вспоминаю кудлатую дворняжку с маленькими хитрыми
глазами и похожим на баранку хвостом. Я был тогда
мальчишкой. Хуторок, в котором мы жили, окружала глухая бескрайняя степь. Летом
она так зарастала травой, что годовалые телята, выйдя за околицу, терялись из
вида. Зимой в неуютной продутой метелями степи хозяйничали волки. Долгими вечерами
нам, ребятишкам, не раз доводилось слушать их жуткий, леденящий душу вой. В конце зимы волки
растерзали нашу старую дворняжку. Погоревали мы, а когда сошел снег, отец
принес лохматого щенка. Только спустил его на пол - как он, косолапя, покатился
по избе, деловито все обнюхивая. Мой старший братишка ущипнул его за спину, но
щенок не сжался, не взвизгнул от боли, а оскалил белые, похожие на кончики
шильев зубы, и громко на всю избу залаял. - Злой будет, -
сказал отец. Он назвал щенка
Кордоном. Разъясняя нам это слово, отец упомянул охрану, защиту. - Вечно ты
выдумываешь, - мать махнула рукой. - Рад, что научился читать. Вот и выискиваешь в своих книжках бог знает что... Когда Кордон вырос,
то целыми днями лежал на примыкающей к воротам саманной стене. Идет кто улицей
- собака не пошевельнется, но стоит постороннему взяться за щеколду, как Кордон
прыгает со стены и поднимает суматошный лай. Хорошая была
собака, пришлась ко двору, как говорится. Только на нее соседи вдруг начали
жаловаться... В хуторе было
заведено выносить на зорю молоко. Подоят хозяйки коров, молоко разольют по
кринкам и выставят на крыши сеней, лавочки, а чаще всего на полки, специально
устроенные для этого. И вот соседи стали
говорить, что наша собака слизывает сливки. - Да неправда это!
Кордон не прокудит, - уверяла мать. - Я тоже молоко
на крышу ставлю. Никогда не трогает. Однажды утром
Кордон заскочил во двор с поджатой задней ногой. Скуля, он забился за стоявшие
около амбара колеса. Через некоторое время калитка широко распахнулась, и в ней
показался высокий нелюдимый дядя Захар. Увидев его, Кордон залаял и нырнул под
амбар. - Еще раз прихвачу
- убью!.. - Сосед потряс увесистой суковатой палкой. - Скажи отцу... - Вот ведь какой...
Свое не трогает, а соседям досаждает. Что же с ним делать?
- отец теребил в задумчивости бороду. - Придется на цепь сажать. Посадили Кордона на
цепь, и с этого дня будто подменили его. Зайдет ли кто во двор или даже заедет,
Кордон не только голоса не подаст, но и голову не поднимет. - Бастует наша
собака, - говорил отец. - Не хочет на цепи сидеть. Ничего, привыкнет. Но Кордон не
привыкал. По ночам он тоскливо скулил, точно жаловался на свою судьбу. Но вот как-то
заходит к нам дядя Захар и с виноватым видом говорит: - Зря на Кордона напал. Другая собака, оказывается, бедокурила. Мы обрадовались и
освободили Кордона. Тот бросался каждому на грудь, лизал руки, восторженно
носился по двору, а потом улегся на саманную стену и продолжал по-прежнему
зорко стеречь наше скудное хозяйство. В это время
случилось большое несчастье. Наш дряхлый Сивак, в шутку называемый отцом аргамаком, внезапно
заболел, а ночью издох. - Кормилец ты
наш... - причитала в голос мать. - Слезами горю не
поможешь! - отец тяжело вздохнул, поскреб курчавую бороду. Вечером после
невеселого ужина отец сказал: - Продам борчатку, новые пимы, да и с Радостью придется расстаться.
Зарежем. Мясо теперь в цене. Может, и наберем на лошаденку. Мы с братишкой
переглянулись и враз, как по команде, заревели. - Не надо Радость
резать... - Замолчите! -
раздраженно крикнула мать. - Ишь губы сковородником
вывернули. Без вас тошно! Утром, когда мы
проснулись, в сенях на разостланных мешках лежали большие куски парящего теплом
мяса. Не верилось, что это была наша корова, которую мы вчера угощали арбузными
корками. Мы уныло побродили
по двору, заглянули на пустой денник и зашли опять в избу. - Где отец? -
спросил я у матери. - Ушел подводу
искать. Дверь закрыли? А то Кордон натворит дел. - Он шел последним,
- кивнул на меня братишка. А я не помнил,
закрывал дверь или нет. Выскочил в сени и вижу: Кордон лежит около мяса. - Пошел! - закричал
я и пнул собаку. На мой испуганный
голос прибежали мать и братишка. Мать с ходу угостила меня подзатыльником,
потом бросилась к мясу. Но даже маленькие кусочки лежали нетронутыми! За порогом сеней
стоял Кордон. В его умных глазах вместе с обидой застыло недоумение: за что
меня выгнали, за что ударили? * * * ...Много можно
рассказать об этой неказистой на вид собаке. Была у меня страсть
к бабкам. Играли мы в них много. Только не везло мне. В
первые же два-три кона проиграюсь и отхожу в сторону. Товарищи
подсмеиваются, а у меня слезы на глаза навертываются. - Покупай! - кричит
Мишка Бредихин. Я молчу. Легко
сказать, покупай. А где денег взять? Ведь за каждый десяток бабок надо копейку
выложить. Но однажды мне
повезло. Ребята потом говорили, что бита счастливая угодила. Не знаю, так это
или нет, но я всех обыграл, и остались мы с Мишкой один на один. Долго длилось
упорное сражение. Мишке то и дело приходилось бегать домой за бабками. А когда начало
смеркаться, он признался упавшим голосом: - Больше нет...
Продай? Мишка звякнул в
кармане медяками. Но я решил показать
свое превосходство и гордо отказался. Тогда Мишка предложил обменять бабки на
кроликов. За сто бабок он давал кролика и крольчиху. Правда, у крольчихи одно
ухо было почему-то много короче. Но все равно устоять перед таким соблазном - трудно. Принес я домой
кроликов и вспомнил о Кордоне. Ведь он житья им не даст. Я сам однажды видел,
как он поймал на нашем огороде Мишкиного кролика. Поселил я кроликов
в хлеву. Налил в черепушку воды, принес свежей травы и веток. Прожили новоселы
день, а на второй начали копать. Выбухали такую нору, что мать сокрушенно
качала головой. Через месяц из норы
стали показываться крольчата. Затаившись в углу, я подолгу наблюдал за ними.
Забавно было видеть, как белые, серые и черные комочки катаются по хлеву, пьют
воду, тормошат траву. Когда крольчата
подросли, я решил выпустить их во двор, а Кордона на это время прогнать, но
потом у меня появилась мысль испытать его. Я закрыл
подворотню, взял палку и распахнул хлев. Кордон лежал у стены напротив двери,
спал. Но вот корноухая крольчиха осторожно перепрыгнула через порог, и Кордон
открыл глаза. Я показал ему палку. Кордон, не шелохнувшись, закрыл опять глаза. За матерью один за
другим стали пробираться крольчата. Сначала они вели себя робко, не удалялись
от дверей, обнюхивали каждый предмет. Но скоро глупыши начали щипать траву и
так расшалились, что один крольчонок, белый, с круглыми, похожими на красные
фонарики глазами ткнулся с разбега в черный нос
Кордона. Собака не ворохнулась. Я отбросил палку, и благодарно погладил
Кордона. Он хитро покосился на меня, помахал хвостом. С тех пор Кордон не
только не трогал крольчат, но заботливо оберегал их от соседского кота. В тот год
организовался в нашем хуторе колхоз. Отец чуть не первым отвел на общий двор
нашу новую лошадь. Летом в единственном на хуторе двухэтажном кулацком доме
весело застучали топоры - открывалась начальная школа. Мне в то время доходил
одиннадцатый год, и я с нетерпением дожидался осени, чтобы пойти в первый
класс. - Ничего, что
перерос, - весело говорил отец. - Мне вот вовсе не пришлось в школу ходить. А
ты, сынок, чтобы до осени не бездельничать, помоги деду Афанасию бахчу
караулить. Я попросил с собою
Кордона. Колхозную бахчу
посадили на склоне Шильной балки. Немало помучились при распашке целины, сплошь
переплетенной корнями, похожими на проволоку. В плуг пришлось запрягать в два
раза больше коней, а лемеха то и дело отбивать и затачивать. Зато урожай
получили несвозный. Будто специально кто накатал один
к одному арбузы и дыни! - В жисть не видел такого урожая, - говорил дед Афанасий. -
Ступить негде. Невысокий, сухой, с
реденькой бородкой, он запомнился мне тем, что никогда не сидел без дела.
Бывало, я еще сплю, а он вяжет за шалашом метлы из краснотала, косит траву или
ходит по бахче, перевертывает созревающие дыни. Трудился он легко, проворно. А
когда кончалась работа, дед становился скучным, слезящиеся глаза его все время
бегали, точно искали что... В конце лета дыни
не успевали вывозить. Перезревая, они лопались, разваливались на части. В тихую
погоду, особенно утрами, над бахчами бродили сладкие до приторности запахи. - Пропадает добро.
Возить надо, - сокрушался дед Афанасий. - Вон и волчишки
поняли вкус в дынях. Слыхал, поди, в эту ночь Кордон
места себе не находил? Дед пошел в
правление колхоза требовать подводы. Зашло солнце, со
дна балки наплывали влажные лохматые сумерки. Я стоял у шалаша, испуганно
озираясь. Чуть не каждый куст казался мне теперь волком. Я с трудом сдерживал
себя, чтобы не закричать и не броситься, сломя голову, в сторону хутора. Если я
не сделал этого, то только потому, что у моих ног спокойно сидел Кордон. Я
зазвал его в шалаш, прилег на постель. «Наверное, не придет? Оставил одного.
Сидит дома...» - с обидой думал я о деде Афанасии, чутко прислушиваясь к
окружающему. Но степь, разморенная дневным зноем, была тихой, спокойной.
Казалось, дремала. Я тоже успокоился и задремал, но вскоре очнулся от злобного
рычания собаки. Кордон стоял за
порогом шалаша. При голубоватом свете луны хорошо было видно, как вздыбилась у
него на загривке шерсть. «Волки», - обожгла меня мысль. Все остальное я
помню смутно... Знаю только, что Кордон широким махом бросился вперед. Утром дед Афанасий
нашел меня под ворохом одежды. Я сбивчиво рассказал о случившемся. - Старуха приболела. Пришлось за доктором ехать. А где же собака? Мы долго звали
Кордона, потом стали искать его. Обошли всю бахчу, спустились в балку. - Кордон! Кордон! -
почти непрерывно кричал я. Мы нашли его около
размытого весенними водами овражка, желтые берега которого заросли донником и колючим
шиповником. Залитый кровью, Кордон недвижимо лежал, вцепившись в горло
огромного волка с оскаленной пастью. Трава на поляне
была помята, забрызгана кровью, а под задними ногами волка вырвана с корнем. На
игольчатых ветвях шиповника то там, то здесь виднелись клочья серой и черной
шерсти. Но все это я заметил после. Теперь же, кроме любимой собаки, я ничего
не видел. Дед из
предосторожности, что ли, пнул волка, затем потянул
его за прямой, как палка, хвост. Вместе с волком двинулся Кордон. - Намертво взял за
горло. Вот ведь как случается, - задумчиво сказал дед Афанасий. - Да... Я склонился над
Кордоном и погладил его широкий холодный лоб. Глаза мои застлал туман. |