Источник: Материалы переданы автором

Булах И.В. ЧЕСТЬ ИМЕЮ! Рассказы

Home

СОДЕРЖАНИЕ:

Свадьба с маршалом

Честь имею!

Костер рябины красной

Эй, ухнем!

Свадьба с маршалом

(Души прекрасные порывы)

Ужасно ей хочется, чтобы на свадьбе присутствовал генерал...

отчего не сделать этого невинного удовольствия.

А.П. Чехов

1

Я, Колька Фомин и Борька Кудрин сдружились ещё в танковом училище. Вместе ели курсантскую кашу, зубрили Устав, материальную часть, спали рядом в казарме и в один день надели лейтенантские погоны.

И служить нам выпало вместе на Дальнем Востоке. Далеко, зато романтика. Идём по городу, все на нас оборачиваются, девчонки вслед вздыхают, а мы, красивые и молодые, одетые с иголочки, идём по земному шару, как по розовым облакам!

Служба службой, но кроме неё есть и личная жизнь. Молодые же, кровь бурлит и играет, большой город под боком, а там десяток институтов и в каждом такие девчоночки, что голова кругом идёт. Но "Горько!" мы кричать не торопились. Только вдруг среди ночи заявился Колька Фомин, будит и объявляет:

- Всё! В следующую субботу женюсь! – А у самого глаза блестят, как у мартовского кота, рот до ушей и как бы не в себе.

Мы его отговаривать, убеждаем одуматься, рано ему жениться. Месяц знаком с девчонкой и сразу под венец! Куда там, осерчал, обзывается, в драку лезет. Прямо как взбесился.

Видим, не отговорить, думаем, утром очухается и любовная лихорадка пройдёт, да куда там! Он и утром то же самое блажит. Чёрт с тобой, думаем, засовывай дурную башку в хомут.

Отец невесты работал диспетчером на автобазе, там в столовой и решили плясать свадьбу. Надо у командира части брать отпуск по семейным обстоятельствам. Накатал Колька рапорт и потопал в штаб. Командир, как только прочитал, так аж затрясся – и в голос, на самой высокой ноте орёт:

- Ты что, лейтенант, обалдел? Ты что, лучшего времени не выбрал? Тут министр обороны, маршал Союза с проверкой приезжает, а ты хороводы со свахами водить собираешься? Нам будут клизму ставить, а ты на перине медовый месяц плясать? Короче, отбой. Кругом! Марш в роту!

Время и, правда, было горячее, в наш округ ждали высоких гостей. Можете себе представить, что у нас творилось? Метут, белят, красят, травку щиплют, маршируют. Экипажи от машин не отходят: регулируют, смазывают, заправляют баки, а тут – свадьба. Ну не время.

А Колька – парень деревенский, как бык колхозный упёрся и всё долдонит: "Хочу жениться! Может, маршал и не приедет?"

Ага. Как бы не так. Точно по расписанию заявился. Да ещё и не один, с целой свитой. Что тут началось! Вихрь! Ураган! Не буду описывать, как всё было, это длинная история, а расскажу только концовку. Всё прошло нормально и учения без происшествий. И вот на четвёртый день на плацу строевой смотр.

Замерли все в строю, нервы на пределе. Маршал идёт вдоль строя, знакомится с офицерами, сержантами, тут же отмечаются отличившиеся экипажи. И ещё интересуется есть ли у кого заявления, жалобы и просьбы. Маршал идёт впереди, за ним свита: командир дивизии, порученцы, спецы генерального штаба и ещё с ними первый секретарь крайкома и председатель крайисполкома. Это уж как заведено, они – хозяева края.

Я впервые видел министра обороны, маршала Советского Союза «живьём». Идёт огромный человек, под два метра ростом, только уже пожилой, с усталым лицом, с сединой. Не верилось, что это Герой войны, голова всех военных. Он одним росчерком в приказе приводит в движение миллионную махину с танками, самолётами, кораблями и ракетами. Представляете моё состояние – лейтенант и маршал, министр обороны!

Ладно. Группа идёт вдоль строя. Майор Усов обратился с просьбой: разобраться с отказом ему в направлении на учёбу в Академию бронетанковых войск. Маршал только глянул на порученца, а тот уже строчит в блокноте – считай, принят. Ещё раз остановились, когда маршалу представили капитана Волкова, Героя событий на острове Даманский. Волкову там присвоили это звание, когда он был ещё сержантом, а капитана он получил после учёбы и службы. Волкова все уважали. Маршал пожал ему руку, пожелал отличной службы и вся свита двинулась дальше. Подходят к нашей роте, а я слышу, как Борька, не поворачивая головы, что-то с жаром бормочет Кольке и убеждает его, а тот, как попугай, цедит сквозь зубы: «Нет… нет… нет!»

Вот поравнялись с нами, вот уже проходят и вдруг слышат сзади какую-то возню. Маршал оборачивается и видит, лейтенант Фомин то ли вышел из строя, то ли его вытолкнули и он, вроде, делает шаг назад, но шеренга сомкнулась и его не пускают в строй.

- В чём дело, лейтенант? Желаете обратиться?

Колька побледнел, руку к козырьку, да чуть замешкался, а тут Борька по всей форме из строя:

- Товарищ маршал Советского Союза, разрешите пояснить? Лейтенант Фомин завтра женится и хотел вас пригласить на свадьбу, но стесняется.

На плацу более тысячи человек и вдруг гробовая тишина. Все замерли. У командира дивизии – лицо вытянулось на манер огурца, а брови уползли под фуражку. Первый секретарь и председатель крайисполкома, не сговариваясь, как на похоронах, сняли шляпы и закатили глаза под лоб. Ну и вопросик! А тишина звенящая, все замерли, ждут, что будет.

Кто его знает, о чём думал маршал? Может, припомнил свою лейтенантскую юность? А может, ему осточертели это генеральское окружение, эта официальная жизнь по протоколу и расписанию? Кто его знает. Только вдруг спрашивает:

- Женитесь, лейтенант?

- Так точно, товарищ маршал Советского Союза.

- Если приглашаете, то почему ходатайствует товарищ?

- Извините, товарищ маршал Советского Союза, считаю, что это нескромно и большая честь для лейтенанта. Но только, если сочтёте возможным, то я… то мы... – тут Колька стушевался, сбился и от волнения совсем не по Уставу, а по-домашнему, как просят у соседа: "Дядя Вася, займи червонец до получки", также закончил: – Товарищ маршал, приходите на свадьбу, очень вас просим, а?

Ещё не легче! Опять всё замерло. Верите, даже воробьи перестали чирикать. Ой, что-то будет? Ох, куда замахнулся лейтенант. Ничего себе, нашёл гостенёчка! Особенно это неуставное приглашение: "... очень вас просим, а?"

Маршал с интересом оглядел нахального жениха Кольку.

- Что, лейтенант, сложились особые обстоятельства?

- Так точно, товарищ маршал Советского Союза. Обстоятельство серьёзное. Обещал жениться, иначе поступить не могу. Честь офицера не позволят.

- Похвально, лейтенант, похвально. А кто у нас невеста?

- Она студентка пятого курса мединститута, будущий хирург, звать Наташа.

- И что, хорошая девушка Наташа с пятого курса?

Колька покраснел до ушей, выходит, что всей дивизии признаётся, а что делать? Вон кто спрашивает. Э-э! Была не была!

- Лучше нет во всём крае… Виноват, во всём свете, товарищ маршал Советского Союза. Честное слово!

Эх, бродяга, куда хватил. А маршал даже лицом просветлел, одобрительно головой покачал. Видать, поглянулся ему Колька-жених со своей незатейливой просьбой. Тут и вся свита разморозилась, задышали и задвигались.

- Ну что, товарищи офицеры, генералы, раз у лейтенанта э...

- Фомина! – подсказал командир дивизии.

- ... у лейтенанта Фомина свадьба и он нас приглашает, так что нам остаётся делать? А? Я думаю, что надо идти, а то ведь, чего доброго, обидится лейтенант Фомин. – Тут все заулыбались, а кто посмелее, даже украдкой хихикнул. – И для истории будет интересно. Свадьба с генералом уже была, а вот с маршалом, да если он ещё будет посажённым отцом, такого ещё в истории не было. Когда, сынок, свадьба и где?

Колька ещё и не успел сказать про автобазовскую тошниловку, как его опередил первый секретарь. О, там работали мужики головастые!

- Свадьба завтра, в субботу. В ресторане «Амур», в 19-00.

Тут у Кольки от такой неожиданности челюсть так и отпала. Это же финансовый беспредел! Шутка ли, такую ораву накормить и напоить, а уж как пьют военные, он знал не понаслышке. В себя его привёл полковник-порученец. Процессия пошла дальше, а он давай его пытать: где родился, где крестился, что за семья и где живёт мать. (Отец Кольки, кадровый офицер, погиб в Корее при выполнении интернационального долга.) Полковник, что надо записал, куда надо позвонил, какие-то поручения дал и всё завертелось. А инспекторская проверка продолжалась по плану. Ох, и заварилась каша!

2

А в это время…

Ресторан «Амур». Вдруг к нему подкатывают две чёрные «Волги», появляются люди в штатском и прямиком к директору. Директор ресторана давно привык к проверкам, а потому и в ус не дует. Обычно он проверяющих накормит, набьёт сумки бутылками и всякими деликатесами, – вот тебе и весь партгосконтроль. Тем более, эти все в штатском, он и думает, это вроде голодного и жадного ОБХСС. А когда растолковали, что они особисты и что представляет их контора, его и запотряхивало.

Одна половина прибывших роется в личных делах сотрудников, другая с миноискателем и мудрёными приборами прошлась по этажам, кладовкам, туалетам. Даже «прозвонили» кадки с фикусом и переполошили кладовщика с шеф-поваром, так как вытрясли "левый" товар: икру, балык и не промаркированный коньяк. Заменили двух официанток, администратора, швейцара и техничку. Эти люди с тёмным прошлым: у них не та буква в трудовых книжках или родственники в тридцать седьмом работали на лесоповале у Лаврентия Павловича.

На их место тут же встали молчаливые люди, причем место швейцара занял крепенький паренёк и униформа на нём трещала по швам. Место администратора занял человек в белом халате с пронзительными глазами, обличьем похожий на Ивана Поддубного. Помимо зала, он ещё взял шефство над кухней: лез, чуть ли не в каждую кастрюлю, нюхал мясо, мял пальцами хлеб и пробовал на зуб картофель.

Директору растолковали, что свадьба по такому разряду, что, если не дай Бог что-то случится, то ему мало не покажется. Лучше будет, если он станет проворнее шевелиться, всегда будет под рукой, а сегодня ему вообще лучше спать в кабинете.

3

А в это время…

Мединститут. Обычный рабочий день. Студенты изучают то, что и положено: кто делает трепанацию черепа, кто копается в кишках, кто возится с костями. Преподаватели, в основном из знаменитого Биробиджана, и, конечно, все доктора наук и профессора: Ахмановичи, Рабиновичи, Абрамовичи, вместе с ректором были на заседании учёного совета.

Вдруг забегает секретарша и лепечет что-то необычное:

- Израиль Моисеевич! Только что звонили... ой, и не знаю, как сказать… это... ну, в общем, завтра в ресторане "Амур" – свадьба.

- Да? – понарошку испугался Израиль Моисеевич. – Ну и хогошо, пгосто замечательно. Только мы-то здесь пги чём? А? Я вас спгашиваю, пги чём?

- А при том. Наша студентка, Наташа Соловьёва с пятого курса, замуж выходит. Сказали, чтобы и от нашего института были на свадьбе, а вы обязательно. Вот.

- Интегесно, интегесно. И кто же это говогит? – продолжает балагурить Израиль Моисеевич.

- Первый секретарь крайкома. А посажённым отцом у них будет сам маршал Советского Союза. Вот.

В зале всё разом стихло, профессора переглянулись, а ректор даже икнул.

- Ещё будет всё краевое начальство. Сказали, чтобы и мы подумали о подарке. Невеста наша, а это большая честь для института и вас. Вот.

Израиль Моисеевич и все Рабиновичи, не сговариваясь, как по команде, встали, переглянулись, но не просто, а многозначительно.

4

А в это время…

Дальневосточный Краснознамённый ансамбль песни и пляски. Все утюжат форму, возятся с реквизитом, в сотый раз репетируют кантату "Партия – наш рулевой!" и хореографическую композицию «Дальневосточная, даёшь отпор!» Шутка ли, сегодня в Доме офицеров – концерт по случаю приезда маршала Союза! Вдруг появляется бледный руководитель ансамбля, полковник Осокин. Он волнуется больше артистов и поэтому на всех сердится, и всё путает.

Хормейстер Полонский останавливает репетицию хора, подбегает к нему с дурацким предложением: "А не усилить ли нам концовку литаврами и фанфарами?" Но полковник его не замечает, подходит к сцене, громко хлопает в ладоши. Требует тишины.

- Внимание, внимание! Оркестр, перестань пиликать и ёрзать. Всё, всё – тишина! Итак, концерт отменяется!

- Ка-ак?! – изумились артисты.

- А та-ак! – передразнил Осокин. – Надеть гражданскую одежду и завтра в 19-00 все – шагом марш в ресторан. Это приказ.

- Ура-а! – заорали артисты. – Это в первый раз, чтобы по приказу в ресторан! Да ещё на халяву!

- Вы сперва послушайте, а потом уже и "Ура!" В ресторане будет свадьба и вы – званые гости. Это понятно? Теперь слушайте основное – там будет министр обороны, а потому оркестр весь вечер на эстраде. Подберите хороший репертуар, что-нибудь народное. И смотрите у меня, я вас знаю, перед столичными начнёте блистать талантами – ариями и фугами. Понятно?

Тишина. Все понимали, дело необычное и ответственное.

- Хор и ансамбль – вы гости жениха и невесты. Это понятно? Даю установку – веселье! Невесту звать студентка, а жениха – танкист. Ой, Господи! С вами всё перепутаешь. Запомните, Николай – это лейтенант из наших, а Наташа – студентка, а вы их друзья. Теперь дошло? Вопросы?

- Если мы гости, то придётся сидеть за столом, а как насчёт пить-есть? – Интересуются "званые гости".

- Пить пейте, но не ешьте. То есть, наоборот, не ешьте, а лучше пейте. Ой, Господи, с вами всё перепутаешь. В общем, сами знаете, что делать, только не перепутайте, вы гости. Если кто напьётся и, не дай Бог, ещё потом будет хвастаться, что пил вместе с маршалом! Запомните, сразу Сахалин или Курилы обеспечены, а там вы по-волчьи запоёте. Ясно?

Конечно, ясно. Больше половины артистов до этого были в Краснознамённом ансамбле песни и пляски имени Александрова, но по причине большого таланта (а на Руси к таланту всегда прилагается водка), потом побывали в Приволжском, Сибирском и докатились до Дальневосточного военного округа. И всё с песнями и плясками. И хорошо понимали, что дальше ехать некуда. И ещё понимали, что пить с маршалом – это круто, но не безопасно.

5

А в это время…

Далёкое сибирское село Солонешное. Мать Коли Фомина, передовая доярка Анастасия Фёдоровна, тяпала в огороде картошку и была сильно не в духе. Она только что поругалась с дядей Кузьмой и ещё не остыла, жаловалась соседке через забор.

- Вот змей! Ну, змей! – сокрушалась она. – Привязался: "Опохмели и опохмели!" Ни стыда, ни совести. Третий день как распохмеляется, сатана... ну, чисто с цепи сорвался. Дал же Бог сродственничка, чёрта однорукого.

Вдруг ни с того ни с сего застрекотало, засвистело. С неба, виляя хвостом, опустилась винтокрылая машина. Переполошилось всё село. В Солонешное за всю его историю только два раза и прилетал самолёт. Первый раз – это было в тридцать седьмом, когда пересажали полдеревни "врагов народа", а любимого товарища Сталина избирали начальником страны. Второй раз – это когда случилась беда с немцем и агитировали колхозников вместо трудодней получать облигации.

Старики переполошились: "Ой, ня к добру это, не иначе, опять бяда!"

А молодым невдомёк, бегут, окаянные, к вертолёту, а из него лезут и лезут люди в погонах.

- Где тут живёт гражданка Фомина?

- Третий дом от речки.

Валят гурьбой. Как завидела их Анастасия Фёдоровна, так выронила тяпку, ухватилась за сердце и обомлела. А те подходят и интересуются:

- Вы такая-то?

- Да, я такая-то. Вяжите меня.

- Собирайтесь.

- Я мигом. Только скажите, куда, чтоб знать, какие вещи прихватить.

- Аж на Дальний Восток. На свадьбу к сыну.

Ну, в общем, с ней чуть не инфаркт, а как малость обмогнулась, давай ругаться и спорить. Кричит, что двести рублей она Колюне уже выслала, даже квитанцию показывает, мол, отвяжитесь. И потом, скажите на милость, куда же она поедет, на кого бросит дом, скотину и поросёнка Борю? Да и потом завфермой, Дедов Мишаня, осерчает за прогул, доить-то кому? Это деревня, доярок не хватает, молодые все подались в институты.

Куда там! Ей объясняют, мол, не переживай, глупой надо быть, чтоб ещё раздумывать. Радоваться надо, так ловко всё получается, а твой Мишаня Дедов перебьётся. Дело-то государственной важности, вон сколько военных её обхаживают.

Тут и до неё дошло, что это событие не уголовное и даже одним боком выходит выгодное, а раз так, засуетилась. Скорей за банки-склянки, за грибочки-огурчики, в холстину заворачивает сало, ветчину, хочет даже несколько петушков порешить, а ей и объясняют:

- Маманя, охолонись. Ничего не надо, давай по-военному, десять минут на сборы. Вас в Барнауле ожидает транспортный самолёт. (От это да!) Батюшки, да виданное ли дело?

Пока они занимались Анастасией Фёдоровной, военком Шабров перешерстил всех родственников Коли Фомина, вычислил из живых-ходячих дядю Кузьму. Говорит ему:

- Ты, дед, срочно побрейся и собирайся по-военному. Одень все ордена и медали, полетишь на самый Дальний Восток, на свадьбу к племяннику Коле Фомину. Вопросы есть?

- Есть. Я бы с удовольствием, – сразу смикитил свою выгоду Кузьма (солонешенские они, вообще, головастые), – да вот башка трещит, ничего не соображаю. Надо бы спохмелиться, а потом хоть к сатане в пекло.

«Спохмелили», одели, проводят инструктаж:

- На свадьбе будет маршал, он вообще-то воевал на Северо-Западном фронте, а ты – на Центральном, но это не беда. Всё одно говори, что воевал под его началом. Ему будет приятно, а значит, и тебе станет хорошо. Понял?

- В общих чертах. Налейте ещё для ясности.

Налили, но уже строжатся: "Смотри, дядя, не перепутай".

- А ежелив того, не сдюжу и надерусь? Как бы не было хуже.

- Вот за это, папаня, можешь не переживать. Там приглядят.

6

Ресторан "Амур" самый лучший в городе. Ровно в 19-00 собрались гости. Офицеры с жёнами и какими! Козьма Прутков давным-давно сказал: "Хочешь стать красивым, поступай в гусары". Современные женщины это перефразировали на свой лад: "Хочешь стать красивой, выходи замуж за военного". И это так: вы только приглядитесь, самые красивые жёны у офицеров.

Гостей собралось много, собрались дружно, ясно, чувствовалась дисциплина. Все офицеры выше капитана в форме, при звёздах. И это понятно почему, на всякий случай. Не дай Бог, по-пьяни какой-нибудь лейтенантишко начнёт трясти за грудки полковника и по русской традиции выяснять: "Ты меня уважаешь?" Но это так, маленький штришок.

А вот и молодые. Господи! Что только не делает юность. Коля статный, здоровый, красивый, а Наташа! Ой, да разве можно описать прелесть и красоту невесты?! Это про неё сказал Пушкин: "Я помню чудное мгновенье..." Одним словом, толстовская Наташа Ростова против Колиной Наташи, затасканная бомжовка с Казанского вокзала.

Стали садиться за столы, но не как попадя, а где на тарелочке указано, тут тебе и место. Шум, гам, суматоха, как всегда. Но вот все успокоились и началось. Посаженный отец-маршал благословил молодых, грянуло "Горько-о!" Дальше пошло всё своим чередом. Появился тамада, а с ним розовощекая сватья, вылитая гоголевская Солоха из Диканьки. Несут традиционные блины. Эти свадебные блины – целое представление, а суть его – после чарки с блином молодым положен подарок.

Военные подарили ключи от квартиры, крайисполком ключи от новенькой «Волги» (чего уж тут перед маршалом мелочиться!), Израиль Моисеевич вручил чек на мебель, да ещё и гости поднавалили гору подарков. А как подошла очередь дарить Анастасии Фёдоровне, так её чуть Кондрат не обнял. Тут квартиры да машины дарят, а её подарок на ладошке уместился.

- Вот тебе, доченька, серёжки. С виду-то они неказистые, хоть и золотые, это наша семейная реликвия, им более двухсот лет. Так уж повелось, что бабушка их дарит первой внучке, но раз война всё порушила, то дарю я их тебе, чтобы роду Фоминых на Руси перевода не было. А тебе, сынок, дарю отцовские часы. Они тоже не простые, ему их подарил сам Будённый. На них так и прописано, можете прочитать.

Ну и Анастасия Фёдоровна! Ну, молодец, всех удивила. Часы и серьги пошли по рукам, а удалая сватья тут как тут со словом:

- Мал золотник, но дорог. Это будет поважнее всех подарков. Ай да, мамаша! За это не грех и выпить. «Горько» молодым!

Когда Кузьма был не в себе от белой горячки, так ему всё черти мерещились, а ей после стопки, как наваждение, мерещатся – генералы, маршалы, «Волга» и икра с ананасами. Ну, с чего бы всё это? Расскажи в деревне – засмеют. Точно.

А Кузьме хоть бы что, только головёнкой вертит. Его два паренька с боков охаживают, все подливают и подливают... минералку: "Пей, папаня, гуляй!" Сводят облегчиться и опять за нарзан. Успокаивают: «Ты, папаня, чуток потерпи, потом уж своё наверстаешь. Потом хоть в лёжку».

Маршалу свадьба понравилась. Своеобразные сибирские обряды и всё это на одном дыхании, все веселятся и ни одного пьяного. А сколько вокруг талантливых и интересных людей! Говорят тосты, поют, пляшут. И как поют! И как пляшут!

- Кто это? Что за люди? – спрашивает он у комдива.

- Видимо, родня невесты, шофера или слесаря с автобазы, а может, родня жениха из Солонешного, там все самородки.

- Надо подсказать нашим политуправленцам, – говорит маршал, – пусть из этих слесарей-самородков подберут в ансамбль Александрова, а то там скрипит одно старичьё. Ты только посмотри, что они, черти, вытворяют! Это же настоящие артисты! Смотри-смотри! Ай, лихо!

Подводят к маршалу Кузьму, всего в медалях и орденах. Одет он в старый армейский френч и фуражку с полинялым околышем. Объясняют:

- Товарищ маршал, это дядя жениха и хотите верьте, хотите нет, но это ваш однополчанин, тоже воевал на Северо-Западном фронте.

Кузьма трезвый, при виде маршала забыл про уговор, вытянулся по струнке, единственную руку к виску, да как заголосит:

- Товарищ маршал Советского Союза! Сапер тридцатой стрелковой дивизии, старший сержант Фомин, демобилизованный в связи с ранением при форсировании Днепра, – и кивает на пустой рукав, – прибыл по случаю оженития племянника, лейтенанта Фомина. Разрешите присутствовать?

Порученец так и ахнул, сам из-за спины маршала грозит Кузьме кулаком: «Чего ты мелешь? Откуда на северо-западе Днепр? Потёма ты!» Но это ничего. Эффект превзошёл все ожидания. Маршал поднялся, подошёл к Кузьме, обнял его и по русскому обычаю троекратно расцеловал.

- Здорово, солдат... здорово, родной… живи долго…

Всё стихло. У Кузьмы текли слезы, да и маршал был растроган не меньше. Репортёры щёлкали своими аппаратами...

Потом маршалу объяснили, что с информацией малость напутали. Какая жалость! Оказывается, что Кузьма-то воевал совсем на другом фронте. А он только отмахнулся. Да и правда, разве в этом дело, кто и где воевал? Главное, как воевал, а Кузьма свой солдатский долг отдал сполна.

7

Говорят, много чего интересного было в тот вечер. Жалко, что нас с Борькой на эту свадьбу не пустили. Честное слово!

- Да если бы не я, – горячился Борька, – то этой свадьбы вообще не было.

А майор-особист нас успокаивал и растолковывал:

- Маршал – человек душевный. Кто знает, что бы вы там ещё выкинули. Может, попросили жениху досрочно майора присвоить, тут бы и приказ появился. Так что, гуляйте отсюда веселей.

Мы давай спорить, доказывать, что друзья жениха, а он скомандовал:

- Смирна-а! Кру-угом! Шагом арш!

Вот такая получилась история. Вроде, всё прошло хорошо, а всё одно, обидно. Но вы и нас поймите.

Честь имею!

(О великом и могучем русском языке)

Каждый офицер – существо необходимое, в то время, как вы, рядовые,

случайный элемент. Ваше существование допустимо, но не обязательно.

К. Чапек

1

Среди вредных привычек, таких, как курение, пьянство, карты и прелюбодеяние, самая глупая и нелепая – это сквернословие. И что интересно, в русском языке всего 33 буквы, из которых можно скомбинировать бесконечное количество слов, но только у одного хватает ума изгадить стенку сортира или забор, другой из них же складывает такое, что бередит душу. Помните у Есенина?

Не жалею, не зову, не плачу,

Всё пройдёт, как с белых яблонь дым…

Бороться со сквернословием начали ещё со времён Ивана Грозного. Был даже указ, где говорилось: "... и тех людишек, кои зело поганят язык своей скверною и богохульствуют, аки псы смердящие, повелеваю всем воеводам оных пороть кнутами и бить батогами, нещадно и прилюдно на площадях... "

И пороли, и били, и всё без успеха. Учёные по этому поводу говорят, что это наша национальная особенность. Если верить им, то тут дело в том, что при любом режиме около 70% граждан государства российского, так или иначе, были в кабале: в острогах, тюрьмах, на каторге, в ссылках и поселениях. Крепостные и жители городских окраин были безграмотные. Вот там-то в течение столетий и сформировался свой народный разговорный язык, далёкий от изящного (штиля) стиля.

Рафинированный же язык русской интеллигенции и чиновников был и сейчас существует как бы условно-обособленно, то есть мы говорим на двух русских языках, один – для протокола, другой – для бытового употребления: в гараже, на стройке, у пивного ларька, в бане, не говоря уже о местах не столь отдалённых.

Конечно, сквернословие – это плохо, но нет худа без добра. Говорят, что когда человечество научилось материться, то войны и мордобой сократились наполовину. Соберутся мужики, а то и бабы, погрозят друг другу, поматерятся, отведут душеньку и разойдутся с миром.

Мы первыми в мире были по балету, космосу и… мату. Такого словарного запаса выражений, как у нас, нет ни у кого. Взять тех же американцев, у которых самое страшное ругательство: «Надеру тебе задницу!» Согласитесь, это убого, то ли дело – наш могучий язык, с запасом выражений на все случаи жизни, для любой категории общества.

Как матерятся сейчас, вы знаете, а о том, как это было в старину, можно судить по тому, как писали запорожцы турецкому султану, и это не выдумка. Их письмо можно прочитать и сейчас в подлиннике, оно находится в Историческом музее столицы. Только вот у стенда с письмом долго задерживаться не дают, уж больно крепко и солёно выражались казачки.

Прискорбно, что сквернословие особо прижилось у служивых людей. Даже когда стрельцы пороли людишек "... аки псы смердящих", сами от усердия страшно матерились. Царские офицеры были из благородных людей и представляли собой «белую кость» с «голубой кровью» и между собой соблюдали определённые условности. Неосторожно сказанное грубое слово, тем более матерное, вело к суду офицерской чести или дуэли. Отказ от сатисфакции, "удовлетворения" суда чести или дуэли, считалось позором и ставило крест на военной карьере.

Большевики первым делом изничтожили всю эту "белую кость" вместе с "голубой кровью", а поскольку наша армия Рабоче-Крестьянская, то сейчас офицеры кроют по матушке не только солдат, но и друг друга без всякого кодекса чести. Но тут опять наша национальная особенность, существует субординация по принципу: "Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак". И Боже упаси перепутать!

Справедливости ради, следует заметить, что были прецеденты, когда публично оскорблённый офицер требовал извинения, той самой сатисфакции, но практика показывала, что это обходилось себе дороже. Но жизнь – есть жизнь, и порой случаются такие казусы, что и поверить трудно. Вот об одном забавном случае и хотелось рассказать, тем более, что он поучительный и может пойти кому-нибудь на пользу.

2

У нас в дивизии случалось разное, но все забавные ситуации делились на искусственные и естественные. К первым можно было отнести то, что командир батальона, полковник Хлопцев, формировал экипажи танков не по национальным, религиозным или политическим признакам, а по… фамилии! Скажем, в одном экипаже были птичьи фамилии: Скворцов, Воробьёв, Синицын, Соловьёв, в другом – звериные: Волков, Медведев, Лисицын и так далее. Даже во взводе связи он умудрился к лейтенанту Козлову из каждого нового пополнения направлять связистов по фамилии – Козловы. Про них так и говорили: "... эти козлы-связисты!"

Начальство на такой юморной подбор кадров смотрело сквозь пальцы. Это была искусственная придурь, но было, что и посущественнее. Служил у нас в третьей роте капитан Шевченко, а у него на должности старшины был прапорщик и тоже Шевченко. Но и это ещё не всё. Начальником войск связи Киевского округа был генерал-лейтенант Шевченко.

Вот такой был расклад. И неудивительно, дело было на Украине, фамилия эта там очень распространена. Теперь о них чуть поподробней.

Капитан был жуткий матерщинник, но просто так сказать об этом мало. У него был какой-то дар, талант. Он так кудряво и цветасто ругал подчинённых, с такой фантазией и даже с каким-то философским уклоном, что про него ходили легенды. Но, ради справедливости, надо сказать, что, как командир, он был умный и заботливый. Думал о перспективе и даже подал рапорт о направлении в Академию бронетанковых войск. Всем он был хорош, но вот только портила его эта дурная привычка, которая, как зараза, прижилась в нашей Рабоче-Крестьянской армии.

Прапорщик Шевченко был служака, про которых говорят: "Приказы отдают генералы, а командуют армией прапорщики".

Генерал Шевченко был заслуженный боевой генерал, прошёл всю войну и закончил её в Берлине. Интересно, что его в армии считали белой вороной и вот почему – он не матерился! Вот такой оригинал. Был он уже в возрасте и не прочь бы уйти в отставку, но бывший полковник с Малой земли, политрук Брежнев, став Верховным главнокомандующим, сам забывал уйти на отдых и других старичков придерживал. Он считал, что на фоне молодых генералов будет глядеться хуже.

Однажды полк полковника Хлопцева находился в летних лагерях на учениях. Все занимаются своим делом, а в третьей роте у капитана Шевченко, как у командира, голова болела больше, чем у всех. Он отвечал за всё, в том числе за быт и питание.

Где-то на второй день от командиров взводов и отделений стали поступать сигналы, что солдат плохо кормят и особенно жаловались на хлеб. Он срочно вызывает прапорщика Шевченко, проводит с ним "политбеседу" с такой ненормированной лексикой, что тот, бедолага, аж вспотел. Закончил так:

- Вот тебе… машина, где хочешь, как хочешь и когда хочешь, но чтоб завтра у солдат было нормальное питание. Тебе... всё понятно...? Исполняй…

Прапорщик козырнул и помчался исполнять приказание. Прибывает на продсклады, грузит дополнительно тушёнку-сгущёнку, улаживает дела на дивизионной пекарне, а когда уже возвращался домой, то грузовик подломался и долго возились с мотором. В расположение полка заявились уже за полночь. Прапорщик не доложил командиру, что задание выполнено, не стал беспокоить.

А зря. Капитану забота не давала покоя, вызвал дежурного, но тот сообщил только, что прапорщик прибыл, а гружёный или нет – не знает. Ротный за телефон и на коммутатор:

- Алло! Дежурный! Срочно соедини меня с Шевченко!

Дежурный телефонист Козлов спросонья, не уточняя какого именно надо вызвать Шевченко, соединяет его с... генералом!

Когда зазвонил телефон, генерал подхватился, понимает, что идут учения и может случиться всякое. Только за трубку, а оттуда! Мама родная! А оттуда капитан Шевченко выдаёт свой репертуар с присущим ему вдохновением:

- Ну что… «гандон!», спишь сука? Протри свои гляделки, уже четыре часа, даже я не сплю, а ты... дрыхнешь! Ах ты, клизма семиведёрная… молчать! Идут учения, у всех есть задание, а ты... спишь… мух ловишь и это тогда, когда у солдат проблемы с питанием! Молчать! Да я тебя за... повешу! Молчать! Зря тебе такое дело доверили, зарплату гребёшь лопатой, а сам же тупой, как сибирский валенок, как автобус, как две жопы слона, обтянутые брезентом! Что? Молчать. Ты свой курятник захлопни. Если не можешь, то увольняйся в запас к... матери! Молчать! Ах, ты… Да я тебя... Да ты у меня...

И пошло, и поехало. В общем, много что наговорил ротный такого, что и бумага не вытерпит. Понятно, что эмоции захлёстывали капитана, говорил он сочно и образно, но воспроизвести это мы не можем. Самое безобидное там было: "Ты сено, пропущенное через корову!", а уж такие выражения, как «козёл вонючий» и ЧМО (человек, морально опущенный), казались детским лепетом.

Сперва генерал растерялся, думал, что с ним "беседует" с генштаба, какой-нибудь ретивый служака, всё-таки, идут учения. Потом усомнился. В генштабе скрипит всё старичьё, а тут голос молодой, звонкий. Пробовал вставить хоть слово, но на все его попытки вклиниться, ротный рявкал: "Молчать!" И только когда сам устал, бросил трубку. Выпустил пар, сразу полегчало, успокоился и тут же заснул.

Зато генералу было не до сна. Поднял на ноги, кого надо, и те мигом вычислили, что звонил капитан Шевченко, командир третьей роты из полка чудака Хлопцева. Стал размышлять.

Конечно, капитан нёс весь этот бред по ошибке, и вот тут надо разобраться – почему? Хотя по сути, если опять же честно разобраться, то, сам того не ведая, капитан попал в самую точку. Господи! Сколько же нашего брата-генерала развелось. Как собак нерезаных! Это только подумать!

Хотя бы делали что-нибудь полезное, а то перекладывают или подписывают бумажки, подготовленные другими, иной раз, даже не читая.

Во время войны и то генералов было в два раза меньше. Зачем же сейчас, в мирное время, столько нахлебников, да ещё каких! Нет, в прошлом он что-то делал, предлагал, было интересно и главное – полезно. А что, если не ждать, и самому подать рапорт об отставке? Уже возраст и надо бы пожить по-человечески.

Вот на какие размышления натолкнула его взбучка от капитана. Это поразительно! С отставкой решено, но что же делать с этим дурацким разговором. Спустить на тормозах? А если кто слышал "беседу", как капитан дрючил генерала? Тогда быть ему, боевому генералу, посмешищем армии. И это перед концом карьеры? Ну, уж нет!

Утром даёт команду кадровой службе представить личное дело капитана Шевченко, а его самого вызвать в штаб округа.

А капитан ни сном ни духом не знал, что нарушил субординацию. Утром проверил, как и чем кормят солдат, и остался доволен. Прапорщик занимался своим делом и даже вида не показывал, что ночью схлопотал неудовольствие. И тут бежит дежурный: ротного срочно требуют в штаб округа.

3

Поехал с чистой совестью, правда, появилось какое-то беспокойство, когда его направили к генералу Шевченко. Зачем? Тем более, к связисту. И когда? В разгар полевых учений полка! Конечно же, не за наградой. Стал перебирать и вспоминать грехи, вроде серьёзных, генеральского уровня, нет.

Входит. Представляется. В кабинете, кроме хозяина, был полковник из управления кадров. Перед генералом лежало личное дело капитана с рапортом о направлении в Академию.

- Что, капитан, в Академию собрались? – начал, как отец родной, генерал-лейтенант Шевченко.

- Так точно, товарищ генерал.

- Садитесь. Разговор будет у нас непростой. Академия – дело похвальное, только хотел уточнить, а как у вас обстоит дело с моральной стороной?

- Товарищ генерал, к рапорту приложена характеристика командира полка Хлопцева.

- Это я знаю. Наверно, гордитесь, что про вас ходят легенды, как о виртуозе крепкого слова. Э-х, капитан. Вы ещё молоды. А вы читали у Леонида Соболева про капитана второго ранга Кирдягу?

- Никак нет, товарищ генерал, не приходилось.

- А жаль. А я вот, благодаря его боцману Помпею Ефимовичу и бросил эту привычку. Тоже, как и вы, гордился, что я виртуоз крепкого слова. Тем более, у меня был фронтовой опыт. Кстати, вы были в горячих точках? Принимали участие в боевых действиях в Афгане или Чечне?

- Никак нет, товарищ генерал. Не приходилось.

- Так. Стало быть, вы только по кино и книжкам о войне знаете? И что такое рукопашная, вы тоже знаете из кино? А я вот на собственной шкуре испытал, что это такое.

Тут генерал встал, расстегнул китель, задрал тельник и показал на животе и правом боку белёсые шрамы.

- Рукопашная, капитан, это жуткое зрелище. Это крайняя мера, когда боезапас закончится или когда немцы, или мы выбивали друг друга из окопов и траншей. Там всё перемешано и не до стрельбы. Команда: «Примкнуть штыки!» Потом сотни глоток орут: «Ура!» и вперёд. Это вам понятно, капитан?

- Так точно, товарищ генерал.

- Хорошо. Пойдём дальше. Самое трудное тогда было – добежать до окопов противника, а там уж пошла работа – штык, приклад, нож и кровь, от которой сатанеешь, и тут уж не до хороших манер. Какой-то дикий, животный азарт, здесь или ты – или тебя. Мат рвётся из глотки, он как бы придаёт тебе силу, и тут он к месту. И это вам понятно, капитан?

- Так точно, товарищ генерал.

- А если понятно, тогда скажите, что вас заставляет в мирное время крыть похабщиной вашего подчинённого, зависимого, который вам не может ответить тем же? Молчите? Это подлость, капитан. И после этого офицер Государства Российского смеет говорить: "Честь имею!"? О какой чести вы говорите? Подумайте. Вам бы поучиться у офицеров царской армии, которые берегли свою честь и предпочитали смерть бесчестию. Вы всё поняли?

- Так точно, товарищ генерал, – весело, с каким-то задором, говорит капитан Шевченко.

Смотрит генерал на ротного и думает: ничего ты не понял. Стоит, подлец, и ухмыляется. Ещё потом будет хвастаться перед товарищами, как крыл матом генерала. Как же ему вдолбить, что право на уважение имеет только тот, кто уважает других. Думал, думал и решил, что клин клином вышибают.

У Леонида Соболева есть рассказ, когда комиссар на спор с боцманом крыли друг друга матом по хронометру. Каким педагогом-психологом был генерал, сказать трудно, но то, что потом произошло, ошеломило не только капитана, но и полковника-кадровика.

Генерал выдержал паузу и вдруг без всякого предисловия, со всего маха, ка-ак бухнет кулачищем по столу, да как загремит во весь голос напористо и грозно. Но как!!!

- Ах ты, хорёк недоношенный! Ты... (трам-тарарам!) – А потом! Только представьте, ровно семь минут крыл капитана такими матюжищами, что письмо запорожцев турецкому султану – детская сказка про курочку Рябу. Ох, как же он его материл! Помянул всех святых, все рода войск, командиров и их распутных жён, причём, мат был не какой-то убогий, лагерный, а истинно армейский, сочный и выразительный. А закончил так:

- Скажи спасибо, что сейчас не тридцать седьмой год! Быть бы тебе… на Колыме, а в годы войны в штрафбате… племянник ты… трёх крестителей!

Что интересно, капитан открыл рот, как варежку, и с восхищением глядел на генерала, как на Елену Прекрасную. Понимал, что ему до генеральского уровня – расти и расти. Это только представить, главное, что за семь минут – ни одного повтора!

Какой же ты могучий, наш русский язык! Но поразило капитана другое: он знал генерала давно и ни разу не слышал, чтобы он заматерился, тем более, оскорбил кого-нибудь из офицеров. При таком-то багаже! Ну и дела.

- Что, капитан, – опять гражданским языком спрашивает генерал, – поняли, что в этом жанре вы мне не годитесь в подмётки?

- Так точно, товарищ генерал. Прошу вас извинить меня за недоразумение с телефонным разговором. Путаница произошла из-за фамилий. Готов понести любое наказание.

- Извинение принимается, – говорит генерал, – но без последствий наш разговор не останется. Дежурный телефонист уже получил взыскание за нарушение инструкции, но и вы не обольщайтесь. Во-первых, вам надлежит разыскать книгу Леонида Соболева и не просто прочитать про матершинника боцмана Помпея Ефимовича, а и законспектировать рассказ "Индивидуальный подход". Во-вторых, извините, капитан, но ваша Академия отодвигается.

- Со всем согласен, но разрешите уточнить два момента, товарищ генерал, это очень важно.

- Уточняйте.

- Первое. Товарищ генерал, при таком-то багаже, как вы эти все слова можете удержать при себе, не хочется ли иногда их выпустить наружу?

- Хороший вопрос, капитан. Ой, как иногда хочется, но у меня принцип, как и у комиссара Кирдяги. Я когда-то матом крыл похлеще вас, но однажды на спор проиграл пари и дал слово мужчины – ни одного матерка, и слово держу. Ещё что у вас?

- Разрешите уточнить, надолго отодвигается Академия?

- Это зависит от вас, капитан, а условие одно – отучитесь от этой дурацкой привычки унижать людей, будем решать и с Академией. Подумайте хорошенько, капитан, вы же волевой и неглупый офицер. Вы – мужчина. Заставьте себя уважать. Армии нужны не только деловые, грамотные, но ещё и культурные люди, которые по-настоящему чтут кодекс офицерской чести.

***

Жаль, что из обихода военных людей уходят священные слова достоинства и чести или забывается их истинный смысл. Хотелось бы верить, когда офицер говорит: "Честь имею!" – это сущая правда.

Костёр рябины красной

(Живая капелька души)

Дальний плач тальянки, голос одинокий –

И такой родимый, и такой далёкий.

Сергей Есенин

1

Вы, наверно, слышали, как часто на концертах объявляют: «Слова и музыка народные!» А вы задумывались над тем, как это может быть? Кто-то же конкретный из этого народа сложил музыку к стихам Алексея Суркова «Вьётся в тесной печурке огонь…», к есенинской «Клён, ты мой опавший…», некрасовским «Коробейникам»? А сколько замечательных народных песен, когда мы не знаем ни авторов слов, ни музыки таких песен, как «Вдоль по Питерской!», «По диким степям Забайкалья» и многих сотен других.

Интересно, что некоторые песни, хоть и называют народными, но у них есть конкретные авторы, причём, часто живые, но они на это не обижаются, наоборот. Это высшая оценка истинного таланта, когда, не имея официального звания «народный», этот народ сам его признал.

Ещё интереснее, когда у народно признанных песен, среди авторов-профессионалов, встречаются и простые смертные. Это люди с божьей искрой, жизнь и работа которых далека от искусства. Вот об одном из таких людей и хочется рассказать.

2

Каждый год осенью крестьяне отмечают свой праздник, он так и называется – Праздник урожая. Однажды я был на таком празднике в Обском районе. Сценарий таких праздников давно отработан: официальная часть, поздравления, концерт, награждение передовиков и, самая главная, заключительная часть – общий банкет.

Со всего района были приглашены достойные люди, это был их праздник. Отдыхали от души. Вдруг кто-то просит: «Виктор Васильевич, давай нашу!» Встаёт председатель колхоза «Заря» Баринов, берёт у музыкантов баян и… что такое? Неужели это играет председатель колхоза, у которого 18 центнеров зерновых с гектара и надой на фуражную корову под пять тысяч?

Я сам баянист и знаю толк в музыке, потому сразу определил – играет музыкант-профессионал. Со своей хваткой и куражом. Играл он легко и чисто, баян у него плакал и смеялся и как бы выговаривал. Сам он, как отводил душу. Сыграл "Чардаш" Монти, "Саратовские переборы". Все притихли и слушают, играет свой, не за деньги, а от чистого сердца.

Оказалось, всё, что он исполнял, была только разминка, как музыкальная пауза. Вдруг он заиграл что-то знакомое и весь зал подхватил. Что это за песня? Ведь когда-то её слышал, а вот не могу вспомнить! Лихорадочно роюсь в памяти. А-а! Это же известная солдатская песня, которую пели все, кто служил в шестидесятых-семидесятых. Немного наивная, но удивительно мелодичная и со смыслом. Мне особенно запомнился один куплет:

Значит, вышло не так, как хотелось, мечталось когда-то.

Значит, ты не ждала, значит, зря переписка велась.

Я тебя не виню, нелегко ждать три года солдата,

А друзьям напишу: ты меня дождалась.

Все поют от души и, что совсем странно, даже мужчины, которых обычно не пробьёшь сентиментальностью, в лучшем случае они мычат в такт.

В чём дело? А мне поясняют:

- Так эту же песню написал сам Виктор Васильевич. Давно, когда ещё служил в армии.

- Не может быть! Её же пел весь Союз, да и сейчас ещё кое-где поют. Неужели это его песня?

- Поговорите с ним сами, тогда и убедитесь.

Попытался переговорить, но он сказал, что эта история не пяти минут. Надо встретиться специальным случаем.

3

И такой случай подвернулся. Был в командировке, приехал в колхоз и сошлись накоротке. Пригласил он меня к себе домой.

Чтоб нам не мешали, а вернее, чтоб мы никому не мешали, расположились в летней кухне. Конечно, на столе было всё, что надо, и, конечно, был баян. Тульский.

- Других не признаю, – говорит Виктор Васильевич, – многотембровые, готововыборные – всё это не то. А пятирядные – вообще, гробы.

Играли по очереди. Играли классику и просто сложные вещи. Он играл великолепно, правда, в сложных вариациях «Ехал казак за Дунай», когда пошли «тридцать вторые» и стокатто, иногда как бы спотыкался. Это можно было объяснить только отсутствием постоянных упражнений. Да он и сам признался:

- Заметил? Не обращай внимания. Играю от случая к случаю. Работа выматывает. На Новый год в Доме культуры было что-то вроде бал-маскарада и попросили меня сыграть несколько вещей. И ты представляешь, в "Полонезе" Огинского вместо соло басовой партии я перешёл на простой аккомпанемент. Сбился. Старею, брат. Все хлопают, никто и не заметил, а мне каково?

- Виктор Васильевич, да наговариваете вы на себя. Тут и делов-то, недельку капитально поупражняться и восстановите форму. При такой технике.

- Твоя правда, но, поверь, голова забита другим: как отсеяться, как с сенокосом, пройдут ли вовремя дожди, где достать запчасти для комбайнов… Вот теперь основная моя музыка и упражнения.

- А если поподробнее, как родилась эта солдатская песня?

- Э-э, брат, тут длинная история и немножко необычная.

- Ну и что? Пусть длинная, кто нас торопит?

4

- Отец у меня любил музыку, сам хорошо играл на гитаре, балалайке и гармошке. Потянулся и я к музыке. Сперва закончил детскую музыкальную школу, потом поступил в институт культуры, на отделение народных инструментов, по классу баяна. Окончил с отличием и мне пророчили хорошую карьеру, но тут помешало обстоятельство. У нас не было военной кафедры, а по закону того времени, кто получил высшее образование и не маршировал – условие: или три года в армии офицером с квартирой, или год в казарме, но рядовым.

Пошёл солдатом. Надеялся, что с такой техникой меня с руками заберут в какой-нибудь ансамбль. А вот и не получилось. Служить попал на границу с Китаем, и в отряде действительно был ансамбль песни и пляски "Пограничник", но баянистов там было много, тем более, мне служить всего год – отвали!

Служу. А по годам я уже «старик», да ещё после института, грамотный, баянист – ко мне и потянулся молодняк. Только я в ленинскую комнату, туда сразу набивается битком и начинается что-то вроде концерта по заявкам. Отведу душу, споём вместе что-нибудь, оно как бы и служить легче, и время летит быстрей.

Помню, тогда была очень популярной песня о пограничниках, и мы её часто пели. Вот один куплет, по памяти. – И Виктор Васильевич запел:

А там далеко, где синие горы,

Орлы, где приветы нам дарят крылом,

Где с ветром шальным мы каждый раз в споре,

Мы службу свою на границе несём.

У нас эту песню пели давно, никто уже не помнил, кто и когда написал слова и музыку, но пели её все вместе и с удовольствием. Ещё следует сказать, что пограничники – народ особый. На границе цена солдатской дружбы особая, служат-то они на рубеже, ходят как по лезвию ножа. В любой момент может прозвучать выстрел с той стороны, потому здесь без поддержки друга сложно, а порой и не выжить.

Знаешь, про Даманский или Жана-Школь? Знаешь. Только вот не знаешь, сколько на самом деле наших ребят полегло. Да и не только там. А сколько сейчас гибнет ребят на Кавказе или в Таджикистане? Поэтому, где бы мы ни были, а 28 мая, в День пограничника, всегда собираемся, а зелёные фуражки – это как пароль-пропуск в своё братство. И неважно, где ты служил, когда и сколько лет прошло, главное, ты из своих погранцов!

Но это лирика, а вот проза армейской жизни – в армии умных и авторитетных не жалуют, особенно из солдат. Старшиной роты у нас был хохол, Григорий Нечипоренко, служака до мозга костей. За глаза мы его звали Грицко, и он от этого бесился.

Вообще-то он был настоящий мужик, к нам пришёл на сверхсрочную из элитных частей ВДВ. Сам всегда подтянутый, крепкий и среди армейских наград имел медаль "За мужество", которую ему специально приезжали вручать представители с УВД Украины. А вот за что – послушайте.

Оказывается, был он в отпуске на своей Хохляндии и, как Тарас Шевченко, поздно вечером гулял в парке и дывылся, як реве тай стогне Днипр широкый, и на него напали бандиты. Причём, сперва по башке ка-ак ахнули бутылкой из-под шампанского и думают: мужику каюк, можно шманать. Да не тут-то было. Он уходил их до полусмерти и сдал в милицию. Там разобрались, а это уголовники, которые в розыске уже три года, причём, одного даже ищет Интерпол, а он их ментам за пятнадцать минут, как на блюдечке выложил. Так что наш старшина был личность, и это хорошо, но был, как и все хохлы, с излишним усердием по службе. Про таких на Полтавщине у них говорят: "Чоловик вин гарный, но дюже подлюка!"

Вот он на меня и вызверился. Что бы ни говорил перед строем, что бы ни делал, а меня обязательно кольнёт.

- Это усех касается, особенно прохфессоров-академиков и гармонистов-кловунов, у которых ноги на строевых занятиях заплетаются. Из них бойцы, как из проституток монашки. Вот мы институтов не кончали, а на турнике «солнце» крутим и кирпичи об голову крошим.

И правда. Вы думаете, бутылка из-под шампанского так просто вдребезги? Его же не зря тренировали в десантниках. Берёт, вражина, кирпич и себе об башку – трах! Тот на две половинки. Солдаты ахают, а старшина грудь топорщит. Мне бы помолчать в тряпочку, так нет, как чёрт под руку пихает.

- Товарищ старшина, так это всё от мозгов зависит. Если их нет, то головой можно и стену пробить. Вместо бревна.

Понятно, смех. Он аж подпрыгивает от злости и в отместку всю роту ведёт на плац, заниматься строевой подготовкой. И начинается: «Напра-во! Нале-во! Кру-гом! Шагом арш!» И всё норовит, подлец, сверх программы и обязательно в обеденный перерыв. И подчёркивает, что всё это из-за таких умников, как я. Просто натравливает солдат. Придём в столовую, а там уже всё остыло. А кому это понравится?

И было это до тех пор, пока у нас в роте не появился Володя Вязигин. Парень тоже годовичок. Закончил Хабаровский институт, факультет журналистики, и тоже отказался от райской офицерской жизни. Его психика не переносила казённых слов: «Так точно!» и «Слушаюсь!» Вот он нас и надоумил.

- Товарищи бойцы Рабоче-Крестьянской армии! – Он всегда говорил высоким слогом. – Вы так и будете хлебать холодную бурду, пока не проучите этого хохла Грицко. Хотите, чтобы сегодня все наелись от пуза горячего и вкусного? На спор ставлю месячное солдатское жалованье. Нет желающих? То-то же. Вы плохо знаете Устав и законы.

- Что надо делать? – спрашиваем.

- А ничего. Просто молча делать всё, как я. Поняли?

И вот после очередного внепланового занятия по строевой подготовке ведёт нас Нечипуренко в столовую. Заходим. Садимся. Володя щупает бачок с борщом, а тот остыл и чуть тёплый. Он подымается – и все из столовой молча за ним.

Дежурные тащат полные бачки на кухню. Повара в толк не возьмут: как так? Чтоб солдаты-первогодки, когда только от мамани родной, ещё в армии не наедаются, и вдруг начихали на обед? Что-то тут не так, не иначе как объявили голодовку!

За телефон и докладывают замполиту. Тот сперва не поверил, прибегает в столовую, сам убедился, что это уже тянет на ЧП. Вызывает разбираться санврача, а сам – к нам в роту.

- Что такое? Почему объявили голодовку?

Выходит Володя и докладывает по форме:

- Товарищ майор, об этом спросите у старшины Нечипуренко. Почему он, в нарушение Конституции СССР и Устава Вооружённых сил, в обеденный перерыв устраивает внеплановые занятия по строевой подготовке и потом кормит солдат холодной пищей? Он что, выше Съезда народных депутатов СССР и главкома страны, который утвердил солдатский Устав?

Что тут началось! Прибегает с кухни санврач и подтверждает нарушение. Прибегает особист, этого никто не звал, сам пронюхал. Работа у него такая, ноздри раздувает – нет ли заговора в армии? Разобрались. Старшину в штаб полка на «беседу», нас строем опять ведут в столовую, а там! Святые угодники! Всё горячее, мяса невпроворот, компот от пуза, хоть захлебнись.

Улеглись страсти. Приходит Нечипуренко, злой, как собака. Но хохол он был хитрый (да хохлы они все такие), и стал он себя вести строго по Уставу. Со мной и Володей вежливый, ни грубого словечка, не матерится и даже нам стал говорить «вы». И при этой змеиной вежливости умудрился нам за месяц схлопотать по три похода на гауптвахту, по-солдатски – «на губу». И всё – по Уставу, всё – по закону. За малейшее нарушение:

- Убедительно прошу вас, прохфессора-академики, пройти на гауптвахту и отсидеть трое суток. Звиняюсь, но вы нарушили статью (такую-то и такую-то) Устава Вооружённых сил СССР, которую утвердил главком.

Ладно. Ну, дурак, что с него возьмёшь? Утешало только одно, что скоро этот дурдом закончится и потом – Свобода! А на этого недоумка наплевать, но только потом. На собственной шкуре убедились, что такое армия. Это машина, она перемелет любого, даже самого сильного и умного, и ей трудно противостоять. Инакомыслие здесь наказуемо. Слабые падают духом, дезертируют или доходят до самоубийства. Бывало, что солдат с отчаяния набьёт морду офицеру или тому же старшине и идёт под трибунал.

Правда, иногда случаются и забавные случаи, от которых начальству не отмахнуться, но потом оно отыграется на «умниках». Армия – это государство в государстве, и у него неписаные законы и свои правила. Солдаты даже придумали поговорку: "Кто служил в армии, тот в цирке не смеётся", – и это верно подмечено.

Однажды командир роты капитан Востриков обложил нас с Володей матом. Володя как журналист и человек, знающий законы, подал на него рапорт замполиту, где написал: «Капитан Востриков, будучи командиром роты, готовит защитников Родины и при этом унижает человеческое достоинство этих самых защитников, в частности, меня и рядового Баринова. О каком кодексе офицерской чести можно говорить, если это противоречит элементарным нормам этики и морали, не говоря уже о Женевской конвенции «О правах человека». Согласно основного закона нашей страны – Конституции СССР и Устава Вооружённых сил (номер и параграфы такие-то), это попрание прав граждан и карается законом. Прошу провести служебное расследование на соответствие занимаемой должности капитана Вострикова в рядах Вооружённых сил Союза ССР». Подпись и дата, всё по форме.

Когда замполит майор Серёгин решил это дело замять, то в политуправление округа ушёл новый рапорт, где фигурировал уже и сам замполит Серёгин, который в вопросах политики не ловит мух. Там не стали ждать, когда пойдёт очередной рапорт в политуправление Генштаба погранвойск, капитана Вострикова перевели в другой погранотряд, а нас… в хозвзвод!

А что такое хозвзвод? Это хозчасть при комендатуре, где в основном лошади (для погранцов – это основа), полсотни коров и за сотню свиней. Кроме того, имелось 20 ульев с пчёлами, но это уже просто для роскоши. Насколько я помню, чтобы служба солдату не казалась мёдом, они его просто не видели.

Что интересно, в хозвзвод определяли, как бы помягче сказать, ну, ущербных или убогих, которые, вроде, физически и здоровы, но умишком чуток не вышли и к службе на границе не пригодны. Вот туда нас и определили, но только как чересчур умных. И ничего не скажешь – приказ есть приказ и его не обсуждают. Чтобы нас уж совсем «опустить», не доверили даже лошадок или коровок, а направили на свинарник.

Представляете? Служим на границе. Утро. Подъём. Физзарядка. Потом нормальным ребятам: «Выступить на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических…», а нас – к свиньям собачьим.

Тут мы с Володей окончательно и сдружились. Человек он был оригинальный и чудаковатый, но, главное, – умница. А первый раз накоротке мы с ним познакомились «на губе», куда его спровадил наш вежливый старшина. «Убедительно прошу вас, учёный прохфессор-академик, пройти на гауптвахту. Там уже сидит один Пихвагор Ломоносович».

Володя был самородком, неплохо владел английским, еще будучи студентом, опубликовал в «Комсомолке» несколько статей, а его стихи печатала даже «Литературная газета», всё это говорило о его незаурядности.

По любому вопросу у него было своё мнение, и он его мог отстоять и как! Один раз на политзанятиях он в пух и прах разнёс замполита майора Серёгина. В то время мы здорово дружили со многими странами, которые от нас на халяву что-то имели. И вот замполит начал говорить, что мы дружим с Египтом и Индией, и какие это великие народы, особенно колыбель древней цивилизации человечества – Египет. Володе стало обидно за русский народ, встал и говорит:

- Вот вы, товарищ майор, удивляетесь колыбелью человечества – Египтом, а также Индией. Действительно, в Египте астрономию постигли раньше всех, и пирамиды построили, и фараонов бальзамировали так, что до сих пор никто не сообразит, как? Выходит, египтяне – мудрые люди, тогда позволительно спросить: почему в химии, физике, биологии и электронике нет ни одного открытия или закона, который был бы открыт египтянами? Наш Михайло Ломоносов вырос не в этой благодатной земле, а у студёного моря, а всех заткнул за пояс. Это русские изобрели паровоз, самолёт, и даже вертолёт в Америке изобрёл русский инженер Сикорский. Космос с первым спутником и Гагариным – наши. А в науке? Таблица Менделеева, лазер, телевизор, радио Калашников и прочее – всё наше. Если египтяне с древности мастера в строительстве и насобачились на пирамидах, то почему Асуанскую плотину мы у них возводили? Говорите, что Индия – родина шахмат, но почему там нет ни одного чемпиона мира по шахматам, а все наши?

Майор давай что-то буровить про политику, говорит, что его не так поняли и они наши друзья-союзники, но так неубедительно, что самому стало неловко. Зато Володю все зауважали.

Что интересно, он вёл юморные "социологические" исследования и многих этим удивлял. Скажем, точно знал, сколько шагов от казармы до столовой и штаба комендатуры, сколько раз в день заматерится наш капитан-огневик Князев и сколько суток, часов и минут осталось до «дембеля» каждому. Наизусть знал Устав. И вот теперь мы с этим философом на свинарнике. И смех, и грех!

И даже в этой забавной ситуации он находил смысл и рассуждал, как философ. Убеждал меня: «Витёк, даже если тебе не нравится, не зажимай нос от вони и проживёшь дольше. Запомни – все болезни от удовольствий!»

Историки утверждают, что поводом для О’Генри, назвать свою новую книгу «Короли и капуста» послужил факт, связанный с римским императором Тиберием. Оказывается, у него в Сенате, как и в нашей Госдуме, были вечные разборки, и до того ему всё это осточертело, что он бросил трон и занялся огородом. Потом-то патриции очухались, пришли звать его назад, а он, показывая на огромный кочан, сказал: «Смотрите, какую чудесную капусту я выращиваю!» Володя это перефразировал и говорил, как Тиберий: «Пусть из-за интриг нам не доверяют охрану священных рубежей, зато посмотрите, каких огромных свиней мы выращиваем на границе!»

Правда, на этой почве произошёл конфуз. Однажды смотрим, выгуливается супоросная свинья. Володя говорит:

- Хочешь фокус? Я, как дрессировщик Дуров, сделаю так, что она, сволочь, бухнется на бок и будет хрюкать от удовольствия.

И правда. Начинает ей чесать бок, хавронья – бряк и рюхает от блаженства. Нам смех, только слышим кто-то ехидно хихикает. Оборачиваемся, а это наш бывший старшина, хохол Нечипоренко, собственной персоной. Принесли же его черти в такой момент. Балдеет и чуть не хрюкает, до того заходится смехом.

- О-о! Это у самый раз занятие для учёных прохфессоров-академиков – свиней пасти и чухать!

Подловил так подловил, хохляцкая морда. И всё норовит ударить по самолюбию. Тут впридачу на горизонте появился ещё хохлёнок, лейтенант Перепелица. Он был из династии потомственных пограничников и о нём стоит сказать особо.

Его прадед служил в Сибирском казачьем войске и охранял наши рубежи на Дальнем Востоке. Дед оберегал границу от Джунгарии, отец с Будённым гонялся за басмачами по Средней Азии и потом старшиной служил на заставе, прикрывающей горные выходы из Монголии и Китая. Из всей династии отец первым получил звание офицера и всё благодаря случаю.

***

Может, потому, что за 250 лет монголо-татарского ига нехристи сожрали на Руси весь скот, поэтому при советской власти стали исторический долг возвращать. Скот гнали из Монголии каждый год, до самых снегов. За этим следили ветеринарная служба, таможенники и, конечно, пограничники. Однажды на заставу, через Москву, поступает секретная депеша. Из контрразведки сообщили, что такого-то числа на нашем участке гуртоправ Сорокин попытается с овцами переправить большую партию контрабанды – опиума.

А, как на грех, в это время на заставе ни одного офицера, только старшина Перепелица. Он по тревоге поднимает заставу «в ружьё», погонщиков, во главе с Сорокиным, в кутузку, 700 овец – в карантинный изолятор и полный досмотр. А у каждой овцы на брюхе привязан контейнер грамм на 200-300. А всего набежало около двух центнеров наркотика. Впечатляет?

Старшине – орден, три месяца командирских курсов и вот он – офицер. Если отец надел погоны в 40 лет, то его сын Костя стал лейтенантом в 22 года.

Он с детства мотался с отцом по заставам и, конечно, мечтал о схватках со шпионами, как легендарный Карацупа (тот тоже был из хохлов), мечтал быть командиром заставы, потом – Академия погранвойск, а там, чем чёрт не шутит, и до генерала рукой подать.

Прибывает он к нам с радужными планами, а вакансий вообще нет, и его определяют начальником… хозвзвода! Это туда, где лошади, коровы, свиньи и мы, умишком обиженные. Ох, как же он лютовал! Как он нас ненавидел. Особенно ефрейтора Васю Баночкина, который на своё несчастье закончил курсы зоотехников и его с первого дня определили в хозвзвод. Парень он был толковый, настырный, но совсем не дипломат, поэтому ему доставалось даже больше, чем нам. Представьте такую картину, обращается он к Перепелице:

- Товарищ лейтенант, хряк у нас старый, надо менять.

- Ну и меняйте. Что вы по пустякам обращаетесь? Разве у нас нет замены из молодых?

- Есть-то есть. Но нельзя. Это не по науке. Будет кровосмешение и вырождение. Надо совсем чужого. Переговорите с совхозом, чтобы поменяться.

- Я – пограничник! – орёт Перепелица. – Ты понимаешь, по-гра-нич-ник! Моё дело – границу охранять, а не твоими хряками заниматься. Хоть сам охрячивай свиноматок.

А Вася своё трундит:

- Так-то оно так, товарищ лейтенант, только ведь комендатуре и заставам нужны мясо, молоко и кони. А как им быть, если производители негодные. Жеребца и бугая тоже надо менять…

Ох, и бесился же лейтенант, доставалось Васе. А как иначе, если он мечтал о штанах с лампасами – и вдруг бригадир колхоза со свиньями, коровами и солдатами, из-за угла пыльным мешком пугаными. И даже тут Володя исхитрился и поставил его на место, но как! Красиво и элегантно.

День пограничника у нас всегда отмечали в последнее воскресенье мая. Володя, как журналист, пишет письмо-заявку на Всесоюзное радио (тогда телевидения в глуши ещё не было), нашёл нужные слова про границу, солдатский долг и так всё красиво раскудрявил, что из тысячи заявок, наша попала в эфир. Из Москвы – в отряд телеграмма, мол, слушайте во столько-то, будет слово и про вас. Замполит Серёгин собрал всех солдат, офицеров, те пришли с жёнами и детьми. Слушаем.

Сперва поздравили пограничников-моряков с Дальнего Востока и спели песню про море. Вдруг диктор читает такое, что у всех челюсть отпала: «… рядовые Баринов и Вязигин, которые служат на границе с Китаем, пишут о своём командире, лейтенанте Перепелице. Он – потомственный пограничник, его родословная идёт от прадеда, который ещё в середине ХIХ века охранял рубежи России в Даурии. Сейчас его потомок – заботливый и любящий командир. Он как отец родной… казалось бы, что такое хозвзвод, но при желании… это призвание… мы считаем, что нам просто повезло с командиром. Передайте для него любимую песню «Как хорошо быть генералом!» И тут же заблажил Эдуард Хиль: «Как хорошо быть генералом, как хорошо быть генералом…».

Что было! В ленинской комнате грянул хохот, Перепелица орёт, замполит Серёгин молчит и ещё не знает, плохо это или хорошо. Мы даже испугались, думали лейтенант нас пристрелит. Нет. Сгрёбся и бегом в штаб комендатуры, к полковнику Веригину.

А тому – уже звонок из округа, поздравляет начальство: «Из нескольких сот погранзастав суметь пробиться на Всесоюзное радио и так грамотно заявить о себе на всю страну! Не иначе, как для вас, полковник, эта песня со смыслом, про новые погоны с большой звездой. Да и лейтенанта с хозвзвода готовь на досрочное производство. Такая характеристика на всю страну!»

От «молодца», да ещё с таким намёком, полковник рассолодел и млеет в лучах славы, а тут врывается наш Перепелица и орёт, что его опозорили на всю страну, как свинопаса. Он не потерпит, кодекс офицерской чести превыше всего! Полковник тоже осерчал. Орут, как два медведя в берлоге.

А через месяц нашему лейтенанту досрочное присвоение звания – старший лейтенант. Правда, над ним подшучивали и каждую новую звёздочку называли «поросячьими глазками», но это от зависти. Хотел он нас с Володей съесть без масла, стал придираться, но мы тоже были не подарок. Как-то оказались с ним, один на один и Володя его отрезвил:

- Слушай, старший лейтенант, что ты из себя полководца строишь? Мы для тебя, что, пацаны, а ты Суворов? Да через полгода – мы на свободе и чихали на все эти вихри враждебные. Или ты думаешь, если надел погоны, то поумнел? У нас за плечами тоже по институту. К тому же, новое звание мы тебе присвоили. Факт.

Он сперва, по Уставу, давай глотку драть, а мы повернулись и гордо пошли на родной свинарник, а он туда вообще не заходил, потому отцепился. Понятно, что теперь надо ждать от него каких-нибудь карающих мер, это тебе не старшина, а офицер.

И вдруг, вы не поверите, наш заклятый лейтенант становится закадычным другом. Да ещё каким! Вот уж, действительно, от ненависти до дружбы – один шаг. А получилось это так.

Наша комендатура и первая застава стояли на высотке, у подножья горы, а чуть ниже был большой посёлок. На нашей военной территории молодняк только одного пола, зато в посёлке такие девахи, что только держись. Понятно, молодые офицеры да украдкой и женатики ходили в сельский клуб плясать танцы. И вот, представьте, после института заявилась в посёлок учитель физики и математики, Светлана Ивановна Карелина. Красоты неописуемой.

Если женщины делятся на красивых и умных, то у неё было всё от Софи Лорен и Вали Терешковой вместе взятых. И что ведь, зараза, учудила! Появляется на танцах и все мужики обалдели, давай её обхаживать, а она, как приклеилась к нашему Перепелице, так весь вечер и вальсировали, млели от счастья. Но это был хитрый ход, а он, дурачок, губы раскатал, на седьмом небе парит. В следующую субботу приходит она на танцы и вальсировать уже всем гордо отказывает, вроде, ей не до пустяков и она ужасно чем-то занята. Нашего лейтенанта вообще в упор не замечает, как в том романсе «Вам возвращая ваш портрет!» О, женское коварство!

А тот, бедолага, уже смелые фантазии рисует и вдруг такой конфуз. Эта Светлана Ивановна была не дура и отличный психолог, а проще, кошкой, которая гуляет сама по себе. Помните у Пушкина: «Чем больше женщину мы любим, тем... " больше она кочевряжится. Короче, срок годности её большой, потому ждёт. Руку и сердце – достойному! А на земном шаре ещё никто не знает – что это такое, быть достойным и соответствовать идеалам капризной половины человечества.

Приходит он на свинарник. Мы вытянулись по Уставу:

- Товарищ старший лейтенант, несём охрану государственной границы. Во вверенном участке она сейчас на замке, так как мы чистим у свиней г… а оно, как химическая газовая атака.

Он, как чумной, только мычит и машет рукой, мол, следуйте за мной. Что такое? Идём. Он – бух на траву, сам вздыхает по-коровьи. Володя сунулся с вопросом:

- Товарищ старший лейтенант… – а он перебивает.

- Ты же говорил, что мы – на равных. Сейчас я вам просто товарищ и зовут меня Костя. – И всё выложил про эту чёртову Светлану Ивановну, а сам аж мычит, как от зубной боли.

Видим, и правда, эта любовь пацана совсем скрутила и корёжит. Переглянулись. Володя говорит:

- Если всё так серьёзно, то надо тебя, Костя, выручать.

А как? Сами-то ещё зелёные были и к этой любви не привлекались, но что-то надо делать и выручать товарища.

- Насколько я разбираюсь в ядерной физике и медицине, – начал Володя, – её надо достать, ну, сразить. Это же по Дарвину, чем-то привлечь, чтоб она, сатана, сама за тобой начала бегать.

- Как это? – не понял Костя.

- А так. Что в тебе есть необычного? Поёшь, пляшешь, крестиком вышиваешь, штангу жмёшь под двести кило? Может, стихи пишешь, иностранными языками владеешь, на руках ходишь? Что-то в тебе есть необычное, чтоб на отличку? Если есть, то нужна раскрутка, это дело несложное, был бы талант.

- Ничего этого у меня нет, – признался Костя, – в училище занимался боксом и боевым самбо. Ещё знаю сотни три китайских слов: «Руки вверх! Лечь лицом вниз!» и так далее.

- Да. Этого для неё мало, особенно «Лечь лицом вниз!» Ну, хотя бы на гитаре играешь?

- Как и все пацаны, тренькаю три аккорда, а репертуар дворовый, полублатной: «Меня резали, не дорезали…».

- Совсем плохо. И угораздило же тебя, Костя, положить глаз на физика. Запомни, эти физики – не лирики. Ладно. Мы тут покумекаем, но и ты напрягайся. С ней держи дистанцию и не пресмыкайся. Гордость – это как магнит. Ты же герой нашего времени. Вспомни Печорина, как он охмурил княжну Мери. Не переживай, мы тоже что-нибудь отчебучим. Нашей будет.

Думали мы два дня, а на третий… нас опять посадили «на губу». И всё из-за этого старшины Нечипоренко. Нас с ним как чёрт повязал. Казалось бы, ну никакого отношения мы к нему не имеем, а свела судьба. Зачем-то он припёрся на свинарник, а как раз три свиньи опоросились и эта розовая мелкота так и шныряет под ногами. Спрашивает:

- И зачем это вам, учёным прохфессорам-академикам, столько поросят?

Володя думает, раз он теперь нам не пришей кобыле хвост, надо бы его щёлкнуть по носу. Вдруг говорит на украинской мове, да ещё с подковыркой:

- А це, Грицко, щёб с залэжными хохламы расщитатыся за сало, щё прокляти москали зъилы. Чуешь, сынку?

И, как на грех, рядом оказались и всё слышали два солдатика-первогодка, и Нечипоренко решил, что это публичное разжигание межнациональной розни и уже тянет на трибунал. Рысью в штаб. Доложил. Там видят, нарушение субординации есть, но трибунал – это уж слишком. Трое суток гауптвахты в самый раз.

Опять загораем «на губе». До тошноты противно, а Володе – хоть бы что, не унывает, мало того, он ещё и философствует:

- Дружище! Не падай духом, помни истину: «Есть только Рождение и Смерть, а всё, что между ними, – Жизнь!» Чтобы познать вкус счастья, надо хлебнуть горя. И Соломон говорил, что всё проходит, пройдёт и это. Крепись, солдат!

И, действительно, в жизни всё меняется и зависит от его величества – Случая. Сидим. Хорошего мало. А на тумбочке лежит какой-то сборник стихов, даже без обложки. Обитатели «губы» в поэзии разбирались слабо и использовали его вместо туалетной бумаги. Володя стал листать, что-то прикидывать, а меня сморило и я даже придремал. Будит.

- Слышь, Витёк, а я ведь знаю, как нам этот гадюшник сменять на свободу и заодно помочь старшему лейтенанту.

- И как?

- А так. Мы пишем ему козырную песню, и пусть он, как идальго, поёт своей Дульцинее. Ну, не под балконом, а, скажем, в клубе при всех, а мы ему поможем. Ты – на баяне, а мы с ним грянем на гитарах. Да ещё с оркестром.

- Всё правильно, – говорю я, – дело за маленьким пустячком, нужен шлягер. И где взять?

- Ты и напишешь, чему тебя пять лет учили? Даже не переживай. У меня по тексту уже и мыслишки появились, уверен, что у нас получится, если и не совсем получится, то, что мы теряем? Надо пробовать.

Ладно. Требуем к себе нашего командира. Приходит Костя. Володя повёл дело напористо и энергично:

- Товарищ старший лейтенант, если наш разговор в силе, то мы созрели. Баринов у нас не только баянист-профессионал, он же ещё занимался по классу композиции, а я стихи в "Литературке" печатал. Неужели у нас не хватит ума написать такую песню, чтобы задела за живое? Будет песня, а там придумаем, как всё устроить. Ну, не каменная же она, а искусство – это сила.

- Что для этого надо?

- Ручка, бумага, баян и чтобы сегодня же мы были на пасеке. За три дня управимся и удивим страну.

Правду говорят, что дурь бывает всякая, но на самую отчаянную толкает только любовь. Дальше события разворачивались так. Перепелица идёт к полковнику Веригину, устраивает скандал, кричит, что как это так, стоит этому хохлу-старшине встретиться с его подчинёнными, как сразу – гауптвахта! Он же их сам провоцирует. Они сейчас валяются на гауптвахте, а кто работать будет, Нечипуренко?

Короче, после обеда мы уже были на природе. Сквозонули мимо фермы, коров с телятами и доярками – прямиком на пасеку к Фомичу. Пасека была совхозная, но погранцы там держали своих пчёл, чтоб побаловать медком себя и штабистов из отряда. Пасечник Фомич обрадовался компании, да ещё с баяном.

Конечно, угостил медовухой, и мы первый день ходили, как чумные. Представьте, после свинарника и вдруг сразу столько кислорода, и ещё пчелиный нектар. Я отводил душу на баяне, Фомич рыдал, вытирал рукавом слёзы и пьяно сипел: «Витя! Родной! Что ты со мной делаешь? Ой, не могу-у!»

Володя читал Шарику стихи Серёги Есенина:

Я весёлый озорной гуляка

По всему Тверскому околотку.

В переулке каждая собака

Знает мою лёгкую походку…

Спали у Фомича в избушке, укрывались старой шубой и всю ночь нас, как собаки, кусали блохи.

Истинное творчество рождается с голодухи, проблем и контрастов. Много серьёзных произведений было создано наперекор общественному мнению. Взять того же Высоцкого: и гулял, и пил, и вроде, заслуживал осуждения, но когда утром пел новую песню, ту же «Баньку по-белому» или «Кони привередливые», то забывалось всё и поражались: вот он настоящий талант! Всё остальное – мелочная суета.

Вся прелесть музыки в её мелодии, а слова должны идти от чистого сердца и как бы дополнять друг друга. Это удаётся редко, но если такое случается, значит, песня состоялась.

Просыпаюсь. Володя сидит под берёзой, шуршит в блокнотике, рвёт листочки и пускает по ветру. Потом по новой строчит. Говорит мне:

- Долго спите, рядовой Баринов. Берите пример с товарища. Кто рано встаёт, тот не один. Вот сейчас мне Господь помогает, он диктует, я пишу. – И подаёт мне несколько вариантов песни.

Выбрали с солдатской тематикой, конечно, про любовь и, конечно, немножко грустную. Теперь дело было за мной.

Как рождается Музыка, не знаю, да и вряд ли кто знает, это состояние души. Может, из-за того, что за время службы узнал много солдатских драм и сам постоянно находился в экстремальных ситуациях, плюс тоска по нормальной гражданской жизни, ожидание человеческого счастья, всё это обострило сознание и как сгусток эмоций – выплеснулось в музыке. Мы себя с великими не равняем, но что-то и у нас получилось. Но всё по порядку.

Хвастать не буду, но когда спели Косте, он просто обалдел.

- Неужели это ваша работа?

- Твоя. Как и обещали, дарим тебе, Костя. Лови момент и пользуйся.

Дальше стоит опустить детали, вот главное. На 7 Ноября в сельском клубе был шефский концерт пограничников. Объявляют нас. Костя, бледный, и какой-то шальной, выходит на сцену, как на эшафот, смотрит в зал, ищет эту заразу, Светлану Ивановну, и слушайте, что мелет:

- Свою новую песню я посвящаю девушке, которая сидит в зале и которую я люблю.

Зал насторожился, у нас на селе не принято принародно объясняться в любви, но догадались, видно, парня припекло, стоит послушать.

Наш небольшой эстрадный оркестрик заиграл. Володя с гитарой, я с баяном: чуть впереди и как бы поддерживаем Костю. Проигрыш закончился и он запел. Правду говорят, что любовь творит чудеса. Запел он и как! Скромничал Костя: и на гитаре играл неплохо, да и голос оказался, будь здоров. Хохлы, они же горластые, а уж петь мастаки ещё те!

На знакомой скамье не встречаю я больше рассвета,

Только имя твоё постоянно, как прежде, зову.

Вот уж тополь отцвёл, белым пухом осыпался с веток,

Запорошил дорогу, заметелил скамью.

Зал, как завороженный, слушает нехитрую исповедь солдатика. Это уже хорошо. Вот пошёл последний смысловой куплет, на который я очень рассчитывал. Это соль всей песни:

Значит, вышло не так, как хотелось, мечталось когда-то,

Значит, ты не ждала, значит, зря переписка велась.

Я тебя не виню, нелегко ждать три года солдата,

А друзьям напишу: ты меня дождалась.

Последний аккорд. Всё. В зале жуткая тишина, потом жиденькие хлопки. Что такое? Гляжу, а ползала ревёт. Ведь все когда-то служили или ждали, да не дождались… Потом, правда, зал очухался, шумят, хлопают, требуют ещё раз повторить. Спел Костя ещё раз, тут уж совсем дошло. Зал гудит, лезут на сцену с цветами. И вдруг видим… мама родная! Лезет эта зараза, Светлана Ивановна, и при всех повисла у него на шее, уткнулась в парадный китель и ревёт. А слёзы с горошину, ну, может, чуть поменьше.

Как-то незаметно на всех заставах стали распевать наш «Солдатский романс» и даже включили в репертуар ансамбля «Пограничник». Верхом же нашего триумфа было, когда по Всесоюзному радио услышали то, что в муках родилось между свинарником, гауптвахтой и пасекой. Не помню уж, по какому торжеству, нас троих пригласили в область и мы пели в Доме офицеров. Костю и Володю, как авторов, засыпали цветами.

К чести Кости, он несколько раз пытался откреститься от авторства. Но мы понимали, что любовь – штука хрупкая и Светлана Ивановна, как физик-математик, любит точность и может не простить невинного обмана, как мы её ловко захомутали.

Что интересно, потом я часто слышал, как поют нашу песню, причём, говорили, что слова и музыка народные. Иногда строчки, а то и целые куплеты, были другими и, что уж совсем удивляло, появлялись авторы песни. Честное слово. Один парень убеждал меня, что служил с этими ребятами. Ну, да ладно, мы не гордые, если народ поёт, значит, и нам что-то удалось.

Потом мы с Володей ещё написали песню, только теперь и я значился автором. Называется она «Туман-туманище». Она тоже была популярной.

- Слышал я эту песню, а в авторском исполнении ещё нет.

И Виктор Васильевич выдал её во всей красе. Когда песню исполняет приятный голос, великолепно аккомпанирует, да ещё ты знаешь, что это автор, скажу вам, восприятие необычное.

- Что было потом?

- Потом нас, всё-таки, заметили, поняли, что таким талантам свинарник тесен. И по службе вышла подвижка. Замполит Серёгин рассудил правильно, чтобы у нас впредь не было сложностей с младшим и старшим командным составом, определил на курсы шоферов, а проще – с глаз долой. Я поперву на дыбы, а Володя растолковал:

- Дура! Чё ты артачишься? Придёшь с армии, ещё одна гражданская профессия будет. Лично мне, как журналисту, это нужно позарез и тебе пригодится, попомни моё слово.

Шло время, и нас судьба разбросала. Костя женился на своей Светлане Ивановне, сейчас полковник в отставке. Володя живёт во Владивостоке и работает главным редактором какой-то солидной газеты. Вот и всё.

- Нет, не всё. Есть один вопрос: сейчас хороший баянист-профессионал вашего уровня – это же штучный товар. Почему именно председатель колхоза?

- Тут ещё смешнее, расскажу – не поверишь. Я и сам долго не верил, что могу поменять баян на кресло председателя.

5

Демобилизовался. Приезжаю домой. Отпели, отплясали. Что дальше? Хотел ехать в город, думаю, с моими-то данными в любой ДК возьмут. Родители против, и вот почему: в селе строится новый Дом культуры и к Новому году обещали его закончить, и как раз нужен баянист. Что тут выбирать?

Дом культуры колхозный, поэтому иду к председателю. И тут стоит подметить одну маленькую деталь. Иду в солдатской форме и не потому, что это блажь а надо было ещё встать на учёт в военкомате, а туда, только в форме. Председатель, человек новый, приезжий, избрали его недавно – Николай Терентьевич Савилов, из бывших военных. Это было время, когда Хрущёв произвёл первое сокращение и из Вооружённых сил было уволено в запас около миллиона военнослужащих. Вот тогда кадровые офицеры и двинули в народное хозяйство.

Вхожу. Представляюсь по форме:

- Рядовой Баринов, по случаю демобилизации прибыл к вам для дальнейшего трудоустройства.

- Полковник в отставке Савилов, – представляется он, крепко жмёт руку.

В общем, поладили. Вызывает кадровика, просмотрели мои документы, подписал он заявление и спрашивает:

- Вы человек местный и молодой, всё должны знать. Какие проблемы у культуры на селе?

- Вообще-то, особых нет, но только бы достроить Дом культуры и ещё нужен хороший баян. Помогите купить.

- За Дом культуры не переживай, сдадим по плану, а по баяну, считай, что уже решено. Можно было бы и завтра, только у меня некстати заболел водитель с «Волги». Мне самому надо в город позарез, выбить 60 тонн семян кукурузы и ещё в "Агроснаб", по запчастям. Надо искать шофёра. Придётся звонить завгару, чтобы кого-нибудь снимал с грузовой машины.

- Товарищ полковник, перед вами же военный водитель. Если доверите, можем просто решить сразу два дела, к тому же, баян должен выбирать я сам.

- Молодец, солдат! Это по-нашему. Оформляйся, бери путёвку, деньги в подотчёт и завтра в 7-00 выезд.

Дома, конечно, рады, что председатель так меня приветил.

- Вообще то, он, видать, мужик неплохой, – говорит отец, – только плохо, что в сельском хозяйстве нетвёрдого ума. В армии приказы исполняют. В сельском хозяйстве всё живое, даже земля, потому как она родит, только вот приказам не подчиняется. Тут нужны опыт и смекалка. Ещё этот чудак Хрущёв, что попало творит с кукурузой, – и давай он меня просвещать, что да как, а отец у меня был дотошный, землю любил.

Утром, как и договорились, поехали в область. «Волга» новёхонькая, против армейского «Урала» – ласточка. Еду осторожно, аккуратно. Помаленьку разговорились. Спрашиваю:

- Николай Терентьевич, а зачем нам столько семян кукурузы?

- Это, брат, план. Видишь, вся страна засевается кукурузой. А это кормовая база, значит, комбикорма, подъём животноводства. Слышал, мы должны догнать и перегнать Америку по мясу и молоку? Забыл, солдат, приказы начальства не обсуждают.

- А зря. Это в армии не обсуждаются, а тут совсем другое дело. Вот вы говорите про комбикорма, а ведь у нас Сибирь, а не Кубань, тут кукуруза на зерно не вызревает. Выходит, она пойдёт только на силос, зелёной массой. А если так, то ведь и подсолнечник хорошо идёт на силос. И потом, после него в почве накапливается азот. Это же азбука для агронома. Ясно, что сеять кукурузу на силос надо, только зачем столько много и в ущерб крупяным культурам? Вот у нас хорошо родит просо, горох, гречиха, а площади их посевов съёживаются. В колхозе своя крупорушка, а крупы нет. Сами видите, в бригадах людей кормят одними макаронами и картошкой. Что-то тут с приказами не вяжется. Всё у нас есть и ничего нет. Вас это не удивляет?

Смотрю, засопел. Задумался, давай в записной книжке что-то чиркать.

Баян купили без проблем, а вот у Николая Терентьевича всё не заладилось. Тогда всё было дефицитом, тут ещё вся страна помешалась на кукурузе, а потому, куда ни сунется, везде требуют наряды и фонды, а в "Агроснабе" – вообще ноль. Надо ехать домой, председатель вдруг вспомнил:

- Давай заскочим к моему бывшему замполиту, его тут все знают, может, что присоветует. Он директор ВДНХ области.

Прихватили в гастрономе пару коньяков, закуску и попылили. Приезжаем. Я сижу в «Волге», а бойцы вспоминают минувшие дни. Долго вспоминали, потом зовут меня. С баяном. «Уважь, Витя, опробуй баян. Сделай праздник души». Уважил. И началось! Что ты! Концерт по заявкам. Так раскачал их, что всё ходуном ходит, откуда-то набежала уйма народу. Пели сольно, дуэтом и даже хором. Конечно, несколько раз бегали за водкой, поскольку хор – дело коллективное, а водки, сколько ни бери, а второй раз всё равно придётся бежать.

Вдруг бывший замполит и говорит:

- Полковник, а ведь я могу тебе помочь. Приглашу сейчас сюда начальника "Агроснаба" и этого строптивого семенного директора. В дружеской беседе всё и порешим.

- Хорошо бы, только вот вопрос: приедут ли они сюда?

- Ко мне? Да ты что! Они же у меня в ногах валяются. Не веришь? А кто смотровые площадки и павильоны делит? Но это мелочь, а кто в обком итоговую справку готовит?

- Неужели ты?

- А то!

Позвонили. Директора ВДНХ уважали, тем более, конец рабочего дня и на халяву пьют даже трезвенники. А тут ещё я с таким репертуаром, что гори, оно, всё синим пламенем. Глаза таращат, слёзы утирают и голосят:

Клё-ён, ты мой опавший…

Вчера говорила, навек полюбила…

Каким ты был, таким ты и остался…

Николай Терентьевич стал хвастать и соврал, ради моего удельного веса:

- Это мой водитель Витя. Пограничник. На границе большим коллективом руководил, и хоть был рядовым, а старшина ему сапоги чистил, вот что делает искусство!

Домой мы попали под утро. Но на работу Николай Терентьевич пришёл вовремя, хоть и покряхтывал. Сказывалась армейская закалка, там такие перегрузки – норма. Пригласил главного инженера, вручил ему наряды на запчасти, и у того чуть крыша не поехала – годовые фонды за один раз! Вот это председатель. А тот зовёт агронома и у них состоялся интересный разговор.

- Ответь мне, Евсеич, ты коммунист?

- Да. Как и все руководители.

- Скажи честно, как специалист, это правильно, что мы большую часть посевных площадей в ущерб крупяным культурам отводим под эту королеву полей – кукурузу? Что ты молчишь? Неужели ты, как агроном, не знаешь, что в Сибири она на зерно не вызревает? Значит, про комбикорма надо забыть. И потом, разве у нас плохо родит на силос подсолнечник или на сенаж эспарцет? И почему уменьшаем посевы гречихи, проса, гороха? Это же стабильные урожаи. Неужели у нас в стране, да и в колхозе, хорошо с крупами?

У Евсеича глаза по кулаку, лысина вспотела, губы пересохли. Лепечет:

- Дорогой ты мой, Николай Терентьевич, ты человек военный, ну просто Чапаев. Только согласно линии ЦК КПСС и лично Никиты Сергеевича Хрущёва, как коммунист говорю: это правильно. А вот как агроном и нормальный мужик я подпишусь под каждым твоим словом. Но только нас за это ослушание съедят без масла и отберут партийные билеты.

- Знаю. И про партбилет помню. Парторг мужик наш?

- Михаил-то Иванович? Это мужик стоящий и вы не смотрите, что он не Цицерон, зато его уважают. Сам из трактористов и главное – землю любит.

- Вот и давайте сами пересмотрим структуру посевных площадей. Понятно, что пшеницу и рожь трогать не будем, это святое, за это голову свернут. И ещё просьба, пока об этом не звоните в колокола. Делайте, что положено по сводкам, отчётам. Вот тебе даже наряд на 60 тонн семян кукурузы. Вывози. Все будут довольны. Главное, чтобы к зиме у нас с кормами был порядок, особенно по силосу.

Агроном Евсеич согласно закивал, берёт наряд, спрашивает:

- Мне всё понятно, только интересно одно, как вы до этого дошли? Вы же танкист и такие познания в нашем деле!

- Э-э! Евсеич, на то у человека и голова. А если честно, помогли твои отчёты за последнее время. Изучай, делай выводы.

Евсеич только пожал плечами и ушёл озадаченный. Зато по конторе «Шу-шу-шу! А председатель-то наш себе на уме!» Перед обедом зовут меня в контору к Савилову. Тот с порога:

- Виктор, пока строится Дом культуры, поработай у меня водителем. Оклад будет приличный, это гарантирую.

- Здра-асте! Да вы что, Николай Терентьевич? Я же баянист-профессионал, а водитель – третьего класса и армейский стаж у меня всего месяц. И то на тягаче. Вы о чём говорите?

А он как будто не слышит и продолжает:

- «Волга» у нас новая, значит, ремонт года два отпадает и потом, что мы будем участвовать в ралли Париж – Даккар? А что баянист, так это плюс. Баян всегда будет в багажнике, играй на здоровье, публику я тебе обеспечу. Если пьяным харям надоест играть, весели народ в Доме культуры. И ещё обещаю, что принуждать пить не буду, слово офицера. Теперь о самом главном: ты у меня ещё будешь советником-консультантом. Не штатным и без афиши.

- Я?! Советником?

- Да. Скажу тебе по секрету, я в сельском хозяйстве, ну, не бум-бум. Господин дерево, – и тут Николай Терентьевич даже постучал по голове, потом по деревяшке стола, – с техникой, ещё куда ни шло, а в производстве, в этих гектарах и центнерах – ну ни в зуб ногой. Мне в обкоме что сказали? Нужна твёрдая рука, а специалистов хватает: агрономы, зоотехники, бригадиры, главное – парторг!

- Опыт – дело наживное, вам всякий растолкует, что к чему.

- Да нет. Тут есть одна щекотливая деталь: мне уже под сорок, а я, как недоумок, буду бегать по деревне и спрашивать, что такое яровые и озимые? Что и когда сеять? Ты же человек молодой, местный, и отец у тебя болеет за землю. Вот и помогите.

- Николай Терентьевич, я ведь сам в сельском хозяйстве разбираюсь не очень. Мне, конечно, лестно и спасибо за доверие, но плохой я вам советник.

- Эх, видел бы ты, что стало с Евсеичем, когда я ему про посевные площади и кукурузу толковал: «Как вы до этого дошли?», а у самого глаза на лоб лезут. Я ему наплёл, что изучал годовые отчёты, а ведь это ты меня надоумил. Ну, как? По рукам? Хотя бы до Нового года, пока Дом культуры достроят. Мы же люди военные, неужели не поможешь старшему по званию?

- Согласен.

И проработали мы с ним… семь лет. Скажу без хвастовства, за это время наш колхоз вышел в число передовых. Средняя урожайность зерновых не опускалась ниже 20 центнеров с гектара, а годовой надой на фуражную корову впервые перевалил за 4 тысячи килограмм. Много строили жилья и производственных объектов. Зарплата поползла вверх и люди повеселели. И, вы не поверите, это при том, что Савилов в сельском хозяйстве, действительно, разбирался плохо. И ведь руководил колхозом. Но как? Чутьём. А как это происходило, ты только послушай.

Мой папаша и старички-ветераны сразу сообразили, что к чему, и стали каждую неделю проводить «производственные посиделки». Сейчас это по науке называется «теневым кабинетом», а тогда просто собирались на брёвнах у палисада Егора Зотова. И обязательно зазовут меня: «Витька, иди, посиди с нами, авось, что полезное и присоветуем». И начинается. Брюзжали, ёрничали, спорили, но и дело говорили.

- Витька, куда вы с председателем и своим Хрущёвым смотрите? Это надо же! Запрещают держать скот, виданное ли дело? Неужели у вас умишка не хватает понять, что, чем больше скота у частника и в колхозе, тем больше мяса в стране. А тут сдай лишнюю коровёнку или бычка. Ну, кому от этого хуже? Ладно, собрали вы лишний скот, а где держать и чем кормить? Ведь передохнут. Вы своими тыквами хоть чуть-чуть кумекайте! Ещё хотят перегнать мериканцев по мясу и молоку, а скот гробят...

В другой раз незаметно переведут разговор о собственной переработке, причём, так растолкуют, так по полочкам разложат, что и до тупого дойдёт.

- Интересно получается. Село растит хлеб и мясо, а муку с колбасой везём с города, причём, на коленях выпрашиваем, вроде, мы нахлебники. Получается, что город кормит село! А разве нельзя построить свою мельницу или колбасный цех? В старину не знали электричества, а у нас в селе было восемь ветряных мельниц и в город от нас везли муку и крупу.

Как-то зашёл разговор, что нет кирпича переложить печь, и тут же у них целая программа готова.

И всё у них к месту и темы возникают как-то сами собой. Скажем, идёт курица с цыпушками, роется в пыли и квохчет, и это для них уже повод для обсуждения:

- Витька! Если бы вы с председателем хоть маленько соображали, занялись бы разведением птицы. Построить свой инкубатор, дело плёвое. Закупи оборудование да ещё организуй маточник. Всё. Утка растёт 56 дней, водоёмов у нас хватает.

- Утка – животное нежное, – сомневается дед Косачёв, – она у них вся повыздыхает.

- Пустое. Чтобы молодняк сохранить, надо писклят раздать пенсионерам по домам, пусть до месяца доращивают, потом – на озеро в колхозное стадо, – советует Иван Иваныч Кудрявцев, бывший зоотехник, – и колхозу помощь, и пенсионерам, какая ни есть, а зарплата. Своих можно обеспечивать утятами-гусятами, какое спасибо народ скажет.

А председатель и, правда, был молодец. Между делом, когда едем и вроде надо о чём-то говорить, я ему и советую, что рекомендует «теневой кабинет». Не всё, конечно, а что дельное, берёт на заметку. Обмозгует, обязательно съездим в хозяйство, где уже работают тот же кирпичный завод или инкубатор, проконсультируется в банке насчёт ссуды, помотаемся по снабженцам – глядишь, через время и у нас новое производство. Только с размахом и лучше.

На что уж было трудно, когда отбирали лишний скот и за этой афёрой стояли партия и власть, он не побоялся, а вместе с активом, парткомом и участковым так сумел поставить дело, что люди и скот сохранили, и грех на душу не взял. У нас не было падежа и никого не поставил под удар. Только себя.

Но тут получилась забавная ситуация: его исключили из партии «… за игнорирование решения апрельского Пленума ЦК КПСС и постановления Совета министров в части содержания излишков скота в личных подсобных хозяйствах…». Конечно, переживал он, но крепился.

К месту стоит сказать о Лисицыне, парторге колхоза. Михаил Иванович был человек необычный, свой, деревенский. Образования был невысокого, но так как наш колхоз числился в передовых, то это значило, что там партработа на уровне, потому райком махнул рукой на него и его семь классов.

Правда, был у него один недостаток – любил выступать, хлебом не корми. Но оратор был никудышний и порой такое сморозит, что хоть стой, хоть падай.

Но Михаила Ивановича уважали, к нему можно было идти с любой бедой и по любым вопросам. Выслушает, побеседует и, если надо, сам дойдёт, хоть до прокурора, хоть до обкома. И как партработник он был хороший. Собрания, политзанятия, партвзносы – всё на уровне.

Но вот что всех поразило, когда из-за этого скота по Савилову возникло персональное дело, он ему не помог, и колхозники недоумевали, как так? Мало того, и на заседании бюро райкома, он не сказал даже слова в его защиту, а на вопрос о своей "партийной близорукости" ответил что-то невнятное. В итоге сам-то отделался строгим выговором с занесением в учётную карточку, а вот Савилова исключили из рядов КПСС.

По положению его теперь надо было снимать и с работы. Лисицын должен был определиться с датой проведения колхозного собрания, но он тут повёл себя странно – всё тянул время. То ссылался на подготовку к зиме, то Савилов ушёл в отпуск и уехал в Сочи, а тут вот и она – студёная. Отобранный скот во всех колхозах-совхозах стал дохнуть, а у нас кормов вдоволь и весь скот в тепле. Главное, падежа нет и людей не мордовали, а дурь от этой затеи – налицо.

По области скот стали забивать, но свои мясокомбинаты не справлялись, и его вагонами, зимой в морозы, без воды и кормов, везли в Иркутск, Красноярск… За всё послевоенное время это был самый сильный удар по сельскому хозяйству страны.

Тут и подгадали наши колхознички-коммунисты, почистили ордена-медали и – в обком, а впереди наш секретарь парткома Михаил Иванович. Вот тогда-то все и поняли, почему он не лез в драку, когда выгнали Савилова из партии. Оказывается, они загодя промеж собой всё просчитали: что толку, если обоим по шее и отберут партбилеты? Кто-то должен был остаться на плаву, чтобы потом вырулить.

Вот тебе и малограмотный Лисицын. Он подобрал мужичков в делегацию, а там – все люди уважаемые, у деда Косачёва даже орден Александра Невского! Отстояли, восстановили председателя в партии, а с Лисицына сняли выговор. Но очень интересная запись появилась: «… отметить, что коммунисты Н.Т. Савилов и М.И. Лисицын проявили партийную принципиальность, а не формальный подход к претворению в жизнь решения апрельского Пленума ЦК КПСС».

Во как! Оказывается, партия и власть ни при чём, а в том, что загубили по стране миллионы голов скота, оказалось, что это всего лишь перегибы на местах… А вообще-то, им повезло и пусть скажут спасибо, что на дворе не 37-й год с Лаврентием Павловичем. Не сгинули на Колыме и на том спасибо, а от них живых пользы больше. Судите сами.

Построили свой инкубатор и утятами-гусятами снабжали всю округу. Запустили колбасный цех, работали своя пекарня и мощная пилорама. Гордостью колхоза стал лучший в районе сад, который заложили по всем правилам науки. Малиной, смородиной и вишней обеспечивали весь район. Но особо стоит рассказать о мельнице с чешским оборудованием, тут вообще дело было криминальное и чуть не случился международный скандал.

В Москву на съезд колхозников от области поехала большая делегация, в неё включили и нашего председателя. Каким-то образом он попал в Министерство сельского хозяйства и по привычке того времени стал христарадничать. Тогда в Москву ехали не с пустыми руками и карманами и, конечно, у каждого чистые бланки облисполкома и обкома, с подписями и печатями – что выпросят, то и впишут. Но не так-то просто было попасть к кому надо. Николай Терентьевич поступил мудро: нашёл в министерстве какого-то офицера-отставника, угостил его в кафе и тот свёл его с кем надо.

Попал он в кабинет, где делили импортное оборудование для мельниц, и лучшим считалось чешское. Оно простое, надёжное, стоят какие-то магниты, уловители, увлажнители и мука получается жёлтая, как с яичным желтком, хоть сразу пеки блины. Одним словом – мечта. Но к этой мечте одно условие – должно здание быть готово под монтаж. Этот резерв появился как раз благодаря тому, что где-то сорвалась стройка.

Звонит он в райком, заручается поддержкой и даёт нам команду: все стройработы в колхозе – по боку, ещё дополнительно собрать из «армян» бригаду человек в сорок. Пока он поездом везёт чехов-наладчиков, чтоб мы залили фундамент и выложили стены по окна. Прораб схватился за голову, как это? Без плана, без титульного списка, без проектно-сметной документации, главное – без финансирования и строить? А Николай Терентьевич гнёт своё: взять типовой проект мельницы (шифр и номер такой-то), строить по зональной привязке и за счёт колхоза.

И началось. Бетономешалки грохочут в три смены, всё подвозят и подвозят кирпич, плиты перекрытия, столярку… Ясно, если подключился райком, то нам зелёная улица.

На третий день телеграмма: «… встречайте пятого зпт поезд 35 тчк Савилов». Поезд приходит после обеда, поехал встречать. Встретил. С ним два чеха, Франтишек и Янек. По-русски говорят смешно и плохо, но понять можно. Савилов украдкой спрашивает:

- Как дела?

- К утру стены будут выложены по окна.

- Сколько работает строителей?

- Около полсотни.

- Как с материалами?

- Пока хватает. Райком помогает, а Лисицын всё держит на контроле.

- Ты вот что, особо не торопись. Сперва вези в ресторан, потом покажем им город и чтоб домой вернуться потемну. Сразу – в гостиницу.

Так и сделали. Поужинали, съездили на ВДНХ, помотались по городу. Утром везу гостей в столовую, потом в контору. Николай Терентьевич уже побывал на стройке, руки потирает.

- Всё в порядке. Пробьёмся. Через две недели или будем есть сдобные булки, или мне сушить сухари. Оборудование идёт вагонами, ввязли по уши и отступать некуда.

Гостей сперва повезли на инкубатор, потом – на колбасный цех, но сколько ни тяни время, а надо везти на мельницу. Привозим. Те, как увидели «готовый объект», так у них брови домиком и полезли.

- Пан Никола-Терентий, это ест мелнис?

- Пан Франтишек, – успокаивает его Савилов, – оборудование поступает через два дня и к этому сроку под монтаж сдадим фундаменты.

- Это ни ест можно. Контракт нарушена. Мы должен Москва зобчат. Переадресовка оборудований. Нада пошта делат зоопшение.

- Почта у нас в районе, – врёт председатель, – хорошо, нельзя так нельзя. Я сейчас вас туда отвезу, но сперва хоть позавтракаем на природе, чтоб вы надолго запомнили Сибирь.

Сбил их с толку своей покорностью, нельзя, значит, нельзя.

У озера, в лесу, уже горел костёр и алела кучка жарких углей. Шашлыки – на шампуры, коньяк в – стаканы. Чехи наотрез:

- Пан Никола-Терентий, это не можно. Фуршет ест, когда контракт о’кей.

- Я понимаю, – гнёт своё председатель, – и не обижаюсь, у вас жёсткие правила. Сорвался контракт, но за мир и дружбу выпить-то можно. За Чехословакию и СССР. Потом у вас Москва-Прага. Самолёт летит только утром, время в запасе много, успеете. Хоть отдохните.

За мир и дружбу они выпили. Потом тост был серьёзнее: за наше Политбюро и ихнего Людвига Свободу, тут, хоть умри, но пей, а дальше, вообще, убойный тост – за сборные по хоккею наших стран. Потом я принёс баян, потом была баня, пели и плясали. Потом чуть отдохнули, Савилов говорит:

- Мы, русские, своё слово держим, поехали звонить на почту в главк, но сперва заглянем на мельницу, что там делается? Поглядим в последний раз и разбегаемся.

Приезжаем, а там строители, как муравьи, работа идёт полным ходом. Стены уже выложены, кран начинает укладывать плиты перекрытия. Смотрят чехи, а внутри уже стены штукатурят. У них глаза на лоб.

- Как можно! Фантастика! Такая темпо.

Николай Терентьевич тут как тут.

- Товарищи чехи, послезавтра вагоны с оборудованием приходят. Зачем нам оставлять монтажные проёмы, если оборудование можно подать через крышу, целыми секциями. Вам меньше разборки-сборки. Дайте планировку под оборудование и к утру зальём фундаменты, выставим анкерные болты.

Те чешут затылок и только опять своё: «Пан Никола-Терентий, это ни ест можно», а председатель дожимает, но как! Подключил уже политику.

- Полсотни строителей в три смены работают. Подождите два дня и не будет международного скандала. В 1918 году вы, чехи, в Сибири были с винтовками и пушками и много у нас разрушили, а сейчас приехали помогать. Это же дело политическое.

- Гарашо. Утра ест врема. Утра решаем.

Пока они отдыхали, Савилов с секретарём райкома побывали у дорожников. Когда на другой день чехи заявились на стройку, то видят, что уже вывозят хлам и строймусор. Бульдозеры-грейдеры лижут территорию, подвозят щебень, готовят площадку под асфальт… Господи! Тут делов-то, нужно одноэтажное здание 30 на 12 метров, когда под рукой полсотни строителей.

Оборудование пришло в срок, а через две недели мельница дала первый центнер отличной муки, а пекарня выпекла хлеб. Совпало так, что в этот день проходила сессия райисполкома. Савилов припоздал и вдруг вваливается в зал с котомкой, извиняется и прямо в президиум. Вываливает на стол булки хлеба из муки новой мельницы. Говорит, что её построили от первого колышка до первого центнера муки – за 17 дней! Скажу вам, эффект был сногсшибательный.

Чехам подписали акт приёмки, сфотографировались на память у мельницы, угостили их от души на дорожку и запихнули в самолёт. На прощание пан Янек лопотал:

- Ми ест нарушат инструксия – это плёх, но контрол не поверайт нарушенья инструксия, контракта виполнен срока – это гарашо. Европа так ни ест работа. Сибир, непонатный страна – ничего нет и усо ест!

Да что там мельница. Надо сказать, что Николай Терентьевич в кабинете сидел мало, так как считал, что там ничего не высидишь. Руководителя, как и волка, кормят ноги. Мы с ним рыскали и колесили по всем конторам, главкам и снабам своей и соседних областей.

И думаете, нас там кто-то ждал? Больших связей у нас не было и, когда дело заходило в тупик, он говорил: «Тут, Витя, нужна дипломатия!» И лез в «дипломат» за коньяком или водкой, или французскими духами. Мне же приходилось готовиться к бою и брать в руки баян, когда он говорил: "Тут, Витя, нужна «тяжёлая артиллерия».

И было это в широких и узких кругах, на дачах, на рыбалке, на охоте, на днях рождения и других экстренных праздниках души. Но надо отдать ему должное: ни разу меня не принудил пить, хотя поводов хватало. Даже когда приходилось оставаться с ночёвкой, он проследит, чтобы меня накормили, а водки – ни грамма. Держал слово офицера.

Если рассказать обо всех наших музыкально-дипломатических похождениях, получится целый роман. Приведу только один пример: чтобы «выбить» 16-тонный автокран, нам пришлось с баяном быть на свадьбе у начальника, который делил эту технику. Только в нашем колхозе на весь район появился мощный автокран и сам первый секретарь райкома чуть ли не валялся в ногах у Савилова, когда канючил, чтобы мы помогли другим хозяйствам.

Плохо это или хорошо, что мы со своей «дипломатией» и «тяжёлой артиллерией» пробивали наряды и фонды? Конечно, плохо, этим даже грешно хвастаться. Мы же понимали, что всё добытое таким путём отнято у того, кому положено. Но не спешите нас осуждать, время было такое. Система. Ещё извиняет нас то обстоятельство, что у всех главков, контор и управлений были специальные резервы-кормушки, к которым подпускали нужных людей и чудаков, вроде нас с Савиловым. Представляете? Уже в самой такой порочной системе это было запланировано!

Николай Терентьевич как-то спросил у меня:

- Знаешь, чем отличается начальник от алкоголика?

- Нет.

- Тем, что алкоголик с утра думает, как бы напиться. А начальник, наоборот, как бы хоть раз домой прийти трезвым. А чем они схожи, не знаешь?

- Нет.

- Тем, что к вечеру оба надираются до чёртиков. О, судьба!

Теперь о человеческой благодарности. За время работы Савилов, кроме партийной выволочки, схлопотал семь выговоров. В основном за неплановое капстроительство и перерасход фонда заработной платы. Вроде, баланс не в его пользу, но на последнем году работы его наградили орденом Трудового Красного Знамени и он на чаше весов перетянул все грехи.

Потом его забрали в область, руководить крупным трестом "Автодора". Говорят, что ещё была кандидатура с чистым послужным списком, но утвердили нашего Савилова. Секретарь обкома так и сказал:

- Я не верю в безгрешность хозяйственника. Вообще-то, можно и не рисковать, всего бояться, только тогда нет настоящего руководителя, а есть простой исполнитель.

На отчётно-выборное собрание приехали секретарь райкома, начальник райсельхозуправления и ещё привезли с собой какого-то упитанного мужика. Николай Терентьевич, как положено, отчитался, а когда рассмотрели все вопросы, дошло до выборов. Секретарь и говорит:

- Товарищи колхозники, Николай Терентьевич член партии и обком переводит его на другую, более ответственную работу, и поэтому просим вас освободить его от должности. Председателем колхоза райком рекомендует Бруснецова Валерия Александровича.

Подымается этот мужик и таращится на всех.

- А кто он по образованию, где до этого работал и сможет ответить, чем отличается чёрно-пёстрая корова от симменталки?

- Валерий Александрович – учитель, – говорит секретарь, – и ещё закончил Высшую партийную школу, то есть, имеет два высших образования. Три года работал инструктором райкома.

В зале началась буза. Если честно, то колхозники недолюбливали райком и его выкормышей. Это же перестраховщики и всегда глядят в рот начальству. Секретарь успокаивает зал:

-Вот вы шумите, а вспомните, вот так же встречали и Николая Терентьевича, когда райком его рекомендовал. А ведь мы оказались правы, и ваш колхоз сейчас лучший в районе.

Просит слова дед Косачёв, хромает на сцену.

- Что я хочу спросить? Неужели у нас нет своих людей, кто бы возглавил колхоз? Без двух высших образований, чтобы просто был нормальный хозяин. Неужели у нас в деревне все скудные умишком? Вот ты, Николай Терентьевич, прижился у нас и мы тебе поверили. И неужели за семь лет не присмотрел замену из толковых мужиков? Ты не серчай, на меня старика, пойми – обидно это нам.

Савилов посмотрел на секретаря, тот кивает: мол, отвечай.

- Мне, как члену партии, как-то неловко идти против решения райкома, и, кроме того, я ничего плохого не могу сказать о Валерии Александровиче. Человек он хороший. Но если бы это зависело от меня, я не задумываясь назвал бы моего водителя, Виктора Баринова. Лучшего председателя не найти, тем более, что он уже заканчивает сельхозинститут.

В зале – опять жуткая тишина и потом уже не секретарь, а колхозники загудели, загомонили:

- Ещё не легче! То нами руководит танкист, то привезли учителя, а теперь предлагается шофёр-баянист! Ну и дела.

И тут Николай Терентьевич всех ошарашил:

- Скажите, мы эти семь лет работали хорошо?

- Хорошо! – блажит зал.

- А знаете вы, что все эти годы фактически руководил колхозом Виктор? Правильно, что танкисту трудно руководить колхозом, вот он мне и растолковывал, что да как. Я только исполнял. Не знаю, с кем уж он советовался или доходил своим умом, только результат вы видите. Конечно, и я за семь лет кое-чему научился и даже могу Кате Сизовой сказать, что чёрно-пёстрая корова от симменталки отличается тем, что одна – молочная, а другая, – мясная.

Конечно, был шум. Идти против райкома, тогда было не так-то просто. Сделали перерыв, собрали партактив, а он стоит на своём: Баринова! Секретарь звонил в обком. Избрали меня. С тех пор и работаю председателем.

Вот и всё. Пусть я как музыкант и не состоялся, но что так сложилось – не жалею. Не довелось мне одевать чёрный фрак с бабочкой, не был я и за границей, не говоря уже о славе Ивана Ивановича Маланина, но я счастлив. Дай Бог каждому такую судьбу.

6

Время летит незаметно и уже надо прощаться. Вышли на улицу. Заканчивалось бабье лето. Как и положено, бесшумно летели паутинки и за всё цеплялись. Небо до того высветлило, что было не голубым, а синим, и осенние листья на этом фоне гляделись как-то неестественно и контрастно.

Виктор Васильевич разбередил себе душу и ему просто хотелось выплеснуть всё, что так долго хранил в себе, и, наконец-то, нашёлся собрат-музыкант, который может его понять. Глядя на багрово-красный куст рябины, сказал:

- У Есенина есть замечательные строки, ты их знаешь:

В саду горит костёр рябины красной,

Но никого не может он согреть.

По-моему, тут он не прав. Ясно, это метафора, но если даже так, и этот костёр не может согреть тело, то неужели такая красота не согреет душу? Без радости на это чудо нельзя смотреть.

В музыке всё немножко по-другому: она – явление временное и живёт пока звучит, но по сути одно и то же. Когда я слушаю, как выговаривают гармонь Геннадия Заволокина, баян Юрия Казакова или балалайка Михаила Рожкова, честное слово, это греет душу, жить охота. И вообще, по-моему, в каждом таланте горит есенинский костёр рябины красной. И, всё-таки, он греет.

Эй, ухнем!

(Про отчаянную любовь)

Любовь – это рыбалка.

Не клюёт – сматывай удочки.

Истина

И что это нам, взрослым мужикам, взбрело в голову болтать про любовь? Давай плести, кто как женился. Наперегонки, друг перед дружкой, давай врать. Что ты! Красавцы неотразимые и рыцари отчаянной храбрости, и все девки за нами гужом.

Был среди нас Николай Фёдорович Волков, агроном совхоза, так он, чертяка, всё хаханьки строил. Смеётся взахлёб. Сам рыжий, здоровый и ржёт, как жеребец не кованный.

- Ой, не могу! Ну, сознайся, что врёшь! Это же не ты Катьку отбил, а тебя до дома парни кольями гнали. Ой, перестань! Брехуны! Ну и трепачи!

И цепляется за каждого, ну, как крючок. Так хорошо настроились поговорить, закуска хорошая и выпить есть что, а он, сволочь, всё портит. Тогда ему и говорим:

- Ты что цепляешся? Сам-то как женился? Только не ври.

- Что мне врать? Всё вышло как у людей – самоходом.

И давай он нам рассказывать, может, и не врал, но, честное слово, интересно у него всё получилось.

- Жила у нас в деревне Валька Ретюнская. Как же я её, подлюку, любил! Всё мне в ней глянулось. Я, грешным делом, подсмотрел, когда она на озере купалась. Думаю, всё, что у неё при себе, у других девок такого нет. И присох.

До чего унижался, – цветы рвал и букеты дарил. А то ещё по весне, когда заголосили соловьи, наладился ей стихи писать. Ну, не подлец? Хоть бы были путёвые, а то таким слогом ещё питекантропы объяснялись в любви: «Бурлит по жилам кровь, пришла ко мне любовь…». Тьфу! Вспоминать и то тошно. Стал провожать её домой, но она меня сразу отшила:

- У меня без рыжих провожатых навалом. Вороти оглобли.

Но я был настырный. Хвастайся-хвастайся, думаю, вот увидишь, как охотников-то поубавится. И точно. Вдруг по деревне поползли слухи, чертовщина какая-то завелась.

Валька жила за речкой, проходить надо было возле старой колхозной сушилки, а рядом – старое кладбище. Сушилка огромная, чёрная, а какие там печи! Говорили, что там по ночам всё черти собираются. Вдруг ни с того, ни с сего из трубы повалит дым, а внутри как кто плачет или вдруг хохот. У прохожего – мороз по коже. В общем, нехорошее место.

И вот идёт как-то Валька после танцев, а провожает её Юра Самойлов, только поравнялись с сушилкой, как вдруг налетают на них коты. Орут дурнинушкой, глаза огромные, как у собаки Баскервилей, да с воем им под ноги!

Юра сразу даёт задний ход и в следующий вечер её уже провожает Илюша Тараскин, спортсмен, здоровенный парень и плевать ему на котов. Да не тут-то было. Только с сушилкой поравнялись, вылетает оттуда… свинья (Это среди ночи-то!) и с визгом гонится за ними. Те обезумели и кто куда. Что это? Гоголевская Диканька?

И уже Илюша шарахается от Вальки. Дальше – больше. Все зареченские стали бояться потёмок, кучкуются, с танцев идут только гурьбой. Но и это не помогло. Как-то в тёмную полночь подходят к мосту через Песчанку, а там в темени кто-то сопит и бубнит: «Бу-бу-бу…». Девки визг подняли, парни вперёд, а там… бычачья морда с рожищами, фыркает, копытьями тупотит и утробно бубнит. Вроде, это Витязь, бугай с деревенского табуна, а как сбесился, никого не пропускает и сам ни с места.

Жила у нас в деревне бабка Комариха, ей уже тогда под восемьдесят было, а уж злющая – страсть! Все считали её колдуньей и что знается с нечистой силой. Много зла творила: то порчу напустит, то на скотину мор. Пройдёт деревней и жди беды: или град посыплется и всё в огородах повыхлестает, а то заполыхает пожар. И ей превратиться в свинью или бугая – пара пустяков. Пошли к ней, стали совестить, да куда там! Она цепного кобеля спустила и грозится: «Ня то ещё вам, анчихристы, будет! Ждитя!»

Гудит деревня, слухи один другого страшнее: то кто-то видел, как Гамаюниха на метле вылетала из трубы сушилки, то на старом кладбище замечали, как покойники вылезают из могил и греются под луной… Но всех доконало привидение. Раз идут с танцев и видят в проёме окна сушилки в белом балахоне привидение мечется, а в самой сушилке дикий хохот, стон и вой! Все – врассыпную, жуть-то какая!

В другой раз опять идут с танцев, и опять это привидение мечется и ухает, но тут промашка вышла. Провожатые подобрались крепкие, окружили сушилку, у всех фонарики, лезут вовнутрь, ищут и находят магнитофон, из которого весь этот вой и страсть. Стали искать само привидение, шарят по всем углам и вдруг кто-то предлагает:

- Тащите хворост, зажгём все печи и выкурим Сатану! – И, действительно, волокут хворост, хотят уже поджигать.

Тут вдруг из одной печи голос:

- Стойте! Не поджигайте! Сдаюсь, чёрт с вами. – Это был я.

Неделю деревня ржала, пересказывали, как я собирал кошек и в собачьем наморднике целый день морил голодом свинью и даже умудрился охапкой клевера заманить на мост Витязя. Ахали все, кроме Вальки. Хоть бы удивилась или похвалила.

- Кобель рыжий, – говорит, – ни ума, ни фантазии. Что с придурка взять?

Вот так. А тут ещё привязался участковый.

- Посажу! – Орёт во всю глотку. – Ты полдеревни терроризировал. Из-за тебя народ гражданку Комариху чуть не растерзал. В общем, суши сухари.

Но тут приносят повестку. В армию забирают. Участковый и умылся. Собрали вечеринку – проводы. Пришли ребята с девчонками и была среди них, конечно, эта сатана, Валька Ретюнская. Ну, думаю, в такой момент надо объясниться. Думаю, пока будешь маршировать, её тут захапают. И объяснился.

- Будешь меня ждать? – Канючу, как милостинку прошу, а сердце, как телячий хвостишко туда-сюда ходуном ходит.

- Тебя? – Аж глаза вылупила. – Ты хоть в зеркало когда смотрелся? Такого рыжего, ушастого и придурковатого? Ты что это, серьезно? Ха-ха-ха. Ты же рохля, какой из тебя, деточка, жених? Ни украсть, ни посторожить.

- Какого же тебе надо?

- А хотя бы Юру Самойлова или Илюшу Тараскина. Про них и в газете писали, парни хоть куда. А ты рыжый и конопатый.

Ну и змея! В такой день над чистыми чувствами новобранца так изгаляться. Ну, прямо плюнула в душу. Внаглую смеётся!

- Ах, ты так! – Тут меня гордость, как шилом, кольнула, и сердце встало на место.. – Сама ты кто? Обезьяна бешеная. Кто у меня в школе арифметику списывал? Двоечница несчастная. Вали отсюда. Тьфу на тебя.

Вычеркнул я из своей памяти двух человек, участкового и эту Вальку Ретюнскую, и укатил в армию. Служить попал в Алма-Ату, в роту обеспечения высшего погранучилища. Всего хватило помаленьку: и пота, и учёбы, и «деды» щекотали, и самим довелось быть «дедами».

Однажды отличился наш взвод на учебном смотре. Проверяющие прямо обалдели, до того их поразила наша физическая подготовка, особенно рукопашный бой и стрельба. А чему тут удивляться, служили сибиряки, народ крепкий, сильный, а ещё – такие инструктора. Готовили погранцов, а это тот же спецназ.

Ясно, многим поощрение, а нашему ротному, капитану Селезнёву, внеочередное звание – майор.

И тут на геройской волне взбрело нам в голову, вернее, всех сбил с панталыку наш комсорг роты Вася Сёмушкин.

- Давайте, – говорит, – всем взводом подадимся во Вьетнам. Мир посмотрим, эти лианы, бананы, а заодно американским пехотинцам морду начистим. Солдаты Суворова всей Европе показали козью морду, а чем мы хуже?

Ну, все варежку-то и раскрыли, ревут:

- Да-ва-ай!

Накатали рапорт и к заместителю начальника училища по воспитательной работе, полковнику Макогону. Тот прочитал, за голову и ухватился. Долго соображал, потом разродился:

- Такие рапорты колхозом не пишут, тут личное дело каждого. И ещё, туда берут людей с азиатской внешностью, а ваши морды на вьетнамцев похожи так, как я на английскую королеву.

Но почин одобрил и похвалил:

- В общем, вы – молодцы. Интернационалисты. Это мы учтём.

Дошло и до начальства повыше, что есть такой взвод сибиряков, и все там отчаянные ребята.

Тут мы перебиваем рыжего Николая Фёдоровича: – Что ты нам про армию? Все служили, ты не отвлекайся от темы.

- Не перебивайте. Это всё к делу, а то не поймёте. С женитьбой меня подкузьмила культура. Да-да, и нечего смеяться, с неё всё и началось. Где-то уже по второму году дают нам увольнительные и билеты на концерт в театр. Нас было пятеро. Комсорг роты Вася Сёмушкин говорит:

- Мне этот театр, как зайцу стопсигнал, я лучше к девчонкам в гости завалюсь, в общежитие, а вы – кто куда.

Мы с Мамоновым, таким же деревенским потёмой, решили ударить по культуре и подались в театр. Идёт концерт, выходит здоровенный мужик да как заорёт: «Эй, ухнем!», а голосище – стены дрожат. Мамонов шепчет мне: «Давай-ка, Коля, и мы ухнем. У меня тут неподалеку корешок живёт».

Бросили театр. Пошли. Нас встретили, как родных. Конечно, гульнули от души. Надо идти в училище. Идём. На пути какое-то летнее кафе, а напротив его – толпа и видим, что выясняют отношения, а именинником среди них наш брат – погранец. Лейтенант. У него серьёзные проблемы, так как наседают какие-то два парня, а ещё трое их провоцируют и подбадривают. Те петушками наскакивают, и всё это под улюлюканье толпы.

Мы с ходу в эту кучу-малу и махом всех расшвыряли, физподготовка у нас – дай Боже каждому. Лейтенант, как увидел нас, так и повеселел.

- Вовремя вы подоспели. Тут некоторым штатским надо растолковать, что пятеро на одного – это перебор и не по-мужски.

Но парни не утихомирились и чего-то ждут. Набычились и глядят исподлобья. А дальше вот что было. Наш новый знакомый представляется:

- Лейтенант погранвойск Павел Дубровский. Нахожусь в отпуске. Вон из-за той сероглазой всё и началось. А, плевать! С вашего разрешения я приму стопочку, чтоб нервы успокоить, да и за знакомство. Ваше здоровье!

Нам пить нельзя, а Паша принял стопочку, потом ещё. Потом подсели какие-то девки, какие-то парни. Короче, Паша – кого-то по уху, его – по морде, рвут погоны. Мы – за Пашу. В общем, драка. Уже не понять, кто кого метелит и кто за кого стоит, дерётся всё кафе. Дерутся с азартом и аппетитом. Прямо осатанели, только щелкоток стоит. Все орут и громче всех наш Паша.

- Честь офицера дороже жизни! За неё до последней капли…

Тут завыла сирена и подкатывает «синеглазка», замельтешила милиция, свистки, крики. Но мы тогда здорово бегали, ещё нам на руку были сумерки. К тому же, мы пограничники, нам ли не оторваться от преследования, не зря же прошли выучку. Отдышались, откашлялись. Стали себя осматривать. У нас по мелочи, зато у лейтенанта чуть фотка попорчена.

Глядим на часы. Батюшки! Мы уже час, как в самоволке. Кончился праздник. Что делать?

- А-а, плевать, – говорит Паша, – я сейчас всё устрою. Что я зря заканчивал училище? Давайте увольнительные.

Берёт их и на обороте что-то долго пишет. Говорит:

- На такси подскочим, только приведём себя в порядок.

Умылись, почистили пёрышки, дал он нам что-то понюхать, что-то пожевать, вроде оклемались. Поймали «тачку», поехали. Заявляемся на КПП, а там нас уже ждут: «Что? Как? Почему?»

Паша строго командует:

- Вызвать дежурного офицера!

По закону подлости, как раз дежурил наш ротный, майор Селезнев. Паша представляется, суёт ему военный билет и буровит про то, как мы встали на защиту офицерской чести и, несмотря на перевес, не посрамили воинскую доблесть. Хорошо говорил Паша. Нас – в казарму, с ним немного потолковали и за ворота.

Чуть свет подхватились мы с Мамоновым, привели себя в порядок и ждём расправы. Ведут нас к знакомому "по Вьетнаму" полковнику Макогону, ведёт комроты майор Селезнев и кроет нас матом на чём свет стоит. Полковник был мужик строгий и сперва взял в оборот майора.

- Что? У меня в училище ЧП? Как же вы, майор, даёте увольнение хулиганам? У нас тут пьяный кабак или готовим боксёров на сдельщине? Что это за драка при защите офицерской чести?

Тот подаёт ему наши увольнительные и что-то поясняет. Полковник берёт первую, читает и наливается бурой краской.

- Что! Да вы хоть сами знаете, что здесь написано? – И читает выдержку: «Особо агрессивно вели себя эти двое…»!

Придурок Паша спьяну что-то напутал и получалось так, что мы же его и отметелили. Ну, удружил.

- Пять суток ареста! – Орёт полковник.

С нас – долой ремни, тут же появляется караул, нас под белы руки и без почестей волокут на «губу». Спасибо, родной.

Ведут. Вдруг новая команда, требуют к Макогону. Приводят. Тот вертит в руках другую увольнительную и читает: «… и только благодаря сержантам Волкову и Мамонову... на защиту офицерской чести... Прошу объявить поощрение... поблагодарить командование училища за моральную и физическую.... Лейтенант Уссурийского погранотряда, Павел Дубровский».

- Как это понимать? – Уставился на нас полковник. – Вы что, действительно, за него заступились? Кто кого бил?

- Так оно и было, – говорит Мамонов, – видим, какие-то пьяные, человек пять, напали на офицера. У нас с Волковым разряд по рукопашному бою, вот и помогли лейтенанту. А что их было много, так тут не до размышлений.

- Теперь понятно. Почему сразу не объяснили?

- Вы, товарищ полковник, не спрашивали, а сразу под арест.

Полковник задумался. Военные вообще долго думают.

- Какой же бумаге верить? Ладно. Пока посидите на гауптвахте, а там разберёмся.

Опять ведут на «губу» и в аккурат в наряде был Вася Сёмушкин, комсорг роты, и расспросил нас, как всё случилось. Потом он идёт по комсомольским делам в политуправление дивизии. А штаб дивизии – через дорогу. Для дивизионной газеты «На страже Родины» он пишет заметку «Так поступают комсомольцы-пограничники!» И так раздраконил наш поступок, что я не поверил: неужели это мы?

Описал, как хорошо отцы-командиры пестуют новое поколение офицеров, как свято чтут славные традиции училища, прививают чувство воинского долга. А уж сержанты Волков и Мамонов – орлы, это из того взвода, что готов хоть сейчас выполнить интернациональный долг. И так далее.

На другой день нашему начальнику училища, генералу Меркулову, звонок сверху, хвалят: «Молодцы! Так держать марку училища и офицерскую честь!» Наш генерал спускает «молодца» по нисходящей Макогону.

Полковник млеет от похвалы. Говорит:

- Хорошие ребята, это они во Вьетнам хотели, да только нам самим такие воины нужны. – И тут же нас выпустили с "губы".

А через день заявляются два офицера из политуправления дивизии и корреспондент «Красной звезды». С блокнотом и фотоаппаратом. Мамонову в руки – «Капитал» Карла Маркса, мне – том Ленина, это мы на политзанятиях в ленинской комнате. Потом дубасим друг друга на спортплощадке, это занятие рукопашным боем. А вот и на огневом рубеже решетим из "Калашникова" ненавистные хари диверсантов.

Ещё короче. Вырезки из газет полетели домой и в родной военкомат. Перепечатали в районке. Родня от гордости с ума сходит, а Валька Ретюнская, зараза, как прочитала, так в меня и втюрилась. Письмами закидала. «Дура я была, – пишет, – никогда не подумала, что рыжие бывают такие отчаянные». Про Юру Самойлова и Илюшу Тараскина сразу забыла.

И что вы думаете? Пришлось жениться. А куда деваться? Любовь опять вспыхнула! Ну и что, что я рыжий? Зато вот уже восемнадцать лет живём душа в душу. А поглядели бы на наших ребятишек! Тоже рыжие, как пшеничные колосья, одним словом – золото!

А всё началось с культуры, когда мордастый мужик в театре заорал: «Эх, ухнем!». Вот это правда жизни, а что вы тут плетёте, какие вы красавцы, а девчонки глупые овечки – брехня.