Литературная карта Алтайского края

Володя Нагайцев работал в колхозе мастером-строителем и в день получки заявился домой уже потемну, часов в десять. Жена в крик. Володя, как всегда, в оборону.

- Был на работе! На телятнике прорвало трубу отопления и с ребятами ремонтировали. И когда только ты меня бросишь позорить? Когда бросишь ревновать? Работаешь, как лошадь, каждую копейку несёшь домой! – Это Володя всё громко выкрикивал, как на митинге, потом взял на полтона ниже и уже спокойно сообщает: – Вот, кстати, зарплату получил. С премиальными.

Жена сердито и жадно стала считать деньги, но их было так много, что они, как огнетушитель, погасили яростное пламя семейного скандала. Да чёрт с ним, думает она, может, и правда был на работе. Такие премиальные за зря не платят.

Обиженный подозрением, Володя даже лёг спать отдельно на диване, до того расстроился.

На другое утро. Холодно. Метёт позёмка. Володя с женой едут на работу в «Жигулёнке». Жена уже не дуется, ну, подумаешь, бывает. Володя тоже оттаял. Видят, идёт бухгалтер с инкубатора, Надя Ерёмина, и ведёт за руку трёхлетнего сынишку Костю.

- Тормози! – Командует жена из сострадания и женской солидарности. Всё-таки, одинокая женщина, живёт с парнишкой одна, без мужа, кто о ней позаботится? – Давай подвезём.

Остановились. Володя ещё и подумал, а надо ли подвозить, но приказ есть приказ. Надя радёшенька, лопочет благодарность. Ей это наруку, успевает на работу и в садик, а главное в – тепле.

Едут. Карапуз Костя закутан поверх шубёнки ещё в шаль и, как сел, так не мигая, уставился на Володю. Смотрел-смотрел, потом и говорит:

- Дядя, а я вас знаю. Вы у нас вчела вечелом водку с мамкой пили. Стоб я вам не месал, вы меня выпловодили иглать и вот эту зазыгалку подалили. – И разжимает кулачок, а там и, правда, Володина зажигалка.

Наступила гробовая тишина. Вот он и садик. Надя с Костей молча вылезли. Мало погодя у жены голос и прорезался:

- Ах, ты… (такой-то и такой-то). Два слова всё же были приличные, вот они: «кобель белоглазый!», а потом ещё ка-ак трахнет по морде. У Володи, как у мартовского кота, аж искры из глаз. Вот до чего она расстроилась.

С тех пор Володя Нагайцев никого по пути не подвозит. И правильно делает, разве всех упомнишь, кому зажигалки дарил.

Бывает всякое

Работал у нас в колхозе главным зоотехником Пётр Петрович Востриков. Он закончил институт, потом долго работал в каком-то институте племенного животноводства, а уж потом приехал в Покровку. Человек грамотный, с богатой практикой, потому надоумил наших и стали разводить породистых овец. Года три прошло, и наши барашки стали давать колхозу большую прибыль. Но торговали не мясом или шерстью, а овцами на племя. Судите сами: бараны-производители были под 140 килограмм, а ярки тянули под центнер. Вот за них-то и гребли лопатой деньгу.

Всем он глянулся начальству, но была у него одна слабость – с горя или радости загудит с друзьями-забулдыгами на несколько дён. А так был работящий и его ценили.

Ясное дело, слух пошёл про наш колхоз. Как-то Родинском районе в госплемзаводе "Степной" проводили краевой День овцевода и затребовали привезти наших овечек в госплемзавод «Степной», что в Родинском районе, на выставку-конкурс. Пётр Петрович стал психовать, говорит, что овцеводство в хозяйстве только становится на ноги и рано праздновать. А начальство, оно же подневольное, только руками разводит – надо!

Делать нечего, приказал он чабанам поймать в отаре любых четырёх ярок и, чтобы только отвязались, повёз их на выставку. Приехали, расположились, отвели им небольшой загончик, сгрузили туда овечек, поставили палатку и, как цыгане, запалили костёр. Сами себе варят, а дым комаров отгоняет. На другой день вся эта канитель с экспертной комиссией. Потом подвели итоги и вдруг новость – одной его ярке присудили золотую медаль! И его не обошли, вручили диплом, а к нему хорошие денежки.

Пётр Петрович – человек понятливый, сразу – в лавку, прихватил что надо. И кто только не перебывал у них в палатке: и высокое начальство, и друзья, и коллеги. Но главное – пришёл поздравить даже директор "Степного", Сергей Григорьевич. Этот мужик мало говорил, зато много делал и хоть деревенский директор, а уже доктор наук! Тоже поздравил и хвалил.

Само собой, гостей надо же угощать, а какое лучшее угощение? Ясно – шашлыки! И конечно же, среди гостей была прекрасная половина человечества: веттехники, стригали и сакманщицы. Ближе к ночи появилась гармошка. Тут всё и началось...

Короче. Вернулся Пётр Петрович домой только через три дня. Понятно, без премии и без... овечек. Утром хмурый заявился в правление и кладёт председателю на стол золотую медаль, сам бормочет, что зря его посылали. А тот уже наслышан о победе, радуется, хвалит его. Потом спохватился, спрашивает:

- А где же сама медалистка?

Пётр Петрович почесал затылок и смущённо говорит:

- Считай, что её наградили посмертно.

Про штатных кобелей

Недавно в городе произошёл интересный случай с нашим деревенским мужиком Андрюшей Пожарским. Андрюша работал грузчиком на оптовой базе. База была большая и стояла на бойком месте, дела у неё шли хорошо. Хозяин Виктор Петрович был из «новых русских», но мужик – не дурак, волевой и со смекалкой. В общем, всё было нормально и денежки капали.

Базу охраняли ребята – «афганцы», а помогали им две овчарки, Мадонна и Лайма. Как и положено, овчарки состояли в штате, правда, зарплаты им не полагалось, а кормовое довольствие шло.

Ещё на базе прижились два кобеля, Шерлок и Ватсон, но они были не благородных кровей, проще – дворняги, а потому их в штат не зачисляли и довольствие было покусошное, кто что подаст или сами найдут.

- Не люблю кобелей, – говорил Виктор Петрович, – они мне все углы пооб… (обмочили).

Из-за того, что Андрюша был мужик деревенский и в город попал по случаю (ему квартиру завещал умерший богатый родственник), и невысокого образования, то и работал грузчиком, а дворняжек любил. И ещё он мечтал скопить денег и купить себе кожаную куртку, продать квартиру и уехать назад в деревню. По природе он был жаворонком и чуть свет появлялся на базе, делать-то в городской квартире нечего. По всему подъезду насобирает в пакет корочек и косточек и идёт кормить своих дворняжек. С причудой был мужик.

И вот как-то Виктор Петрович, чтоб не возиться со стройкой, купил двадцатитонный контейнер.

- Это, – говорит, – будет как склад, наподобие сейфа. Подведу свет, установлю сигнализацию и пламенный привет жуликам.

И точно. Нанял электриков. А тем временем к сезону закупил большую партию шуб, дублёнок, кожаных курток и пальто. Вбухал бешеные деньжищи, но и барыша ожидал немалого. И вот только пьяных электриков-калымщиков взашей выпихали за ворота, подвезли эту партию зимнего дефицита. Загружали в контейнер уже потемну. Опечатали. Подключили контрольный свет и сигнализацию. Разошлись по домам.

Как всегда, чуть свет, приходит Андрюша на базу. Обычно к тому времени охрана уже загоняла овчарок в вольер и по базе бегали только Шерлок с Ватсоном. Увидали его, обрадовались, здороваются, ластятся. Кормилец пришёл! Кормит их, разговаривает с ними, а они, хоть верьте, хоть нет, всё понимают. Да и чего тут не понять? У него простая житейская философия.

- Ах вы, бездомные… те же бомжи… не берут вас на довольствие. Ну, да ничего… пока жив деревенский мужик, никто с голоду не пропадёт. И я беспородный... всего три класса кончил... и вы беспородные. Эх, жизнь наша собачья. Я всю жизнь на тракторе... одна телогрейка в мазуте. Привязала меня эта городская дарёная квартира на цепь, как Лайму с Мадонной.

Тут Шерлок что-то вспомнил и побежал к контейнеру с шубами. Задрал ногу и назло Виктору Петровичу хотел обновить склад. Только брызнул на угол, его ка-ак шарахнет! Бедолага отлетел в сторону, упал и глаза закатил.

Ватсон бегом к нему и спрашивает по-своему:

- Что случилось, дружище?

Тот совсем сомлел и еле шепчет:

- Не пойму, ой, больно! Как кто кипятком на брюхо. Умираю.

Ватсон к контейнеру, что за чёрт, думает. И тоже задрал ногу на угол. Только брызнул, а от контейнера искра и прямо в то место, через которое у кобелей всегда беда и ещё брызги идут. Мама родная! Он жалобно завизжал и тоже отлетел и притих рядышком с Шерлоком.

Тут Андрюша видит такое странное явление природы и бегом к ним. Стал тормошить, расспрашивать.

Шерлок уже маленько оклемался, пытается что-то сказать, вроде, как ты, Андрюша, не вздумай тоже ногу задрать, как мы. Боже упаси! Шарахнет! Но толком объяснить не может, да и Андрюша не все собачьи слова понимает, всё же язык чужой.

Но всё равно сообразил: по кобелиному ногу задирать не стал, потому как видит, что из дырочки, где был ввод электропроводки, дымком тянет. Он рысью в сторожку, рубильником – клац! Потом за телефон.

- Виктор Петрович! Срочно на базу! Контейнер горит!

Не успел ещё в себя прийти, вот он и хозяин летит. С людьми. Вскрыли контейнер, пахнуло горелым. Скорей шубы-дублёнки перетаскали в склад. В самом углу одна упаковка с куртками уже истлела и прямо пеплом взялась. Видать, от замыкания электропроводки всю ночь шаило-шаило, но на счастье огнём не успело взяться. Это всё из-за брака работы электриков-пьяниц.

Виктор Петрович в арифметике был силён и сразу прикинул, во что бы обошёлся ему этот пожар. Благодарит и жмёт руку Андрюше, а сам-то знает его мечту. Потому и говорит:

- Спасибо, дорогой. За такое дело ничего не пожалею. Куртку кожаную хотел? Выбирай любую. Дарю!

- Да что я, случайно получилось. Вот их благодари, им спасибо. Они пострадали, больно же. Знаешь что, Петрович? Вместо благодарности исполни мою просьбу.

- Давай, говори. Что хочешь выполню.

- Куртка – это хорошо и спасибо на добром слове. Только что ж куртка? Можно и потерпеть, я и так скоро накоплю денег. А ты сделай доброе дело, возьми Шерлока с Ватсоном на довольствие. Очень прошу тебя. Они же живые и может в них чья-то душа переселилась. Они нашу базу охраняют круглые сутки и задаром. Не откажи, прошу тебя.

Виктор Петрович был настоящий мужик, благородство мог ценить. И кобелей зачислил в штат, и тут же при всех сам обрядил Андрюшу в новую кожаную куртку.

Святая простота

Осень. Колхоз удачно продал подсолнечник, горох, гречиху и начинает помаленьку выдавать зарплату. Это целое событие, столько времени не давали и вдруг – вот она, получка!

После работы мужики кучкуются и решают, что это дело надо обмыть. Но вот вопрос: где лучше брать выпивку? В магазине и в ларьках у коммерсантов боязно, там палёная водка на техническом спирте или на ацетоне. Были случаи, что люди травились. Самогонка лучше и надёжнеё, но, опять же, у кого брать. У Макаровых – на розлив, это дороже, чем в бутылках, зато ночь-полночь подают в форточку со стаканом кусочек хлебца и ломтик сальца. Это, конечно, удобный сервис, но дорогой. У Барсуковых и Гвоздёвых гонят из патоки, вроде и дёшево, но не то. Лучше всех самогонка у Стариковых, и крепкая, и пить приятно, одно плохо, почему-то потом башка болит.

Мужики совещаются, останавливаются на Стариковых: выбирают двух депутатов. Те пошли. Приходят. Здороваются. Дома одна Аннушка, девчушка лет двенадцати.

- А где мать?

- Звонил дядя Серёжа, участковый, просил принести бутылку, у них там кто-то из районной милиции приехал. Потом она в сельпо должна ещё купить дрожжи. А что вам надо?

Депутаты переглядываются и решаются.

- Нам бы это… пару бутылок… вот деньги.

- А я, дяденьки, этим делом не занимаюсь, это всё мамкино. Как её с доярок сократили, а потом и с «безработицы» сняли, так она и ударилась в этот бизнес. Да вы подождите.

- Некогда нам.

Аннушка думает и решает помочь взрослым, всё-таки, сознательная, бывшая пионерка. Идёт в другую комнату и приносит полное ведро самогонки.

- Вот продукция, вот бутылки. Наливайте. Для дури и крепости – вот дихлофос, сколько надо, столько и пшикните.

А ещё сын Героя!

Вы, конечно, видели картину "Дети, бегущие от грозы", не помню уж какого художника, но я её часто вспоминаю, и вот почему. Со мной и Колей Лудиным было ещё хлеще. Мы убегали от грозы на автомашинах, мчались наперегонки и гонку выиграли.

Одно время в райпотребсоюзе были проблемы с палатками. Пока их где-то добывали, тем временем товар возили на автомашинах так: который понежней и боится сырости, тот возили в будке, а на бортовых везли бочки с пивом и селёдкой, ящики с водкой и консервами, шифер, гвозди...

Однажды рано утром товаровед Галя Свирина советуется:

- Как быть? Надо срочно с Черёмного вывозить сахар, а палаток нет. Приказывать не могу, а поэтому спрашиваю: рискнёте?

Спрашивает, вроде, у двоих, а смотрит на меня. Всегда так. Дело в том, что мой отец – Герой Советского Союза и, как правило, всегда советуются со мной, когда решается что-то серьёзное. Это мне даже мешало. Жизнь шоферская трудная, в дороге всякое бывает, не без того, бывало, что и выпивали, и потом начальство строжилось. Если всех воспитывают вплоть до мата, то меня обязательно культурно подденут: "Такой отец, а сын – забулдыга. Не ожидали!" Ну, это к слову.

Мы глядим на небо, а там – ни облачка, ни тучки. Теплынь, даже ветерка нет. Э-э! Где наша не пропадала. Я беру доверенность, и мы с Колей подались в рейс. И так у нас всё ладно получилось, как в сказке. У нас в районе свой сахарный завод, нас все знают, и чтобы нас свои первыми не нагрузили? Ну, нет. Только зарулили, нас сразу под погрузку. Пока я оформлял документы, Коля и свою машину загрузил, и мою. Всё получилось в считанные минуты. Подались домой.

Едем. Только к Барнаульской трассе подъезжаем, что такое? Над Павловском что-то неладное творится: чёрная туча висит, бесперечь гремит гром и стоит отвесная стена ливня. И всё это с Оби и движется на нас. Что делать? Кричу Кольке:

- Давай назад!

Развернулись и началась гонка. О-о-о! Это надо было видеть! Выжимали из машин, что могли. Сзади рычит и грохочет, темнеет, полыхают молнии и прямо дышит сырой свежестью, вот-вот накроет. Но тут влетаем в Черёмное. А что, кто-то нас там ждал? Все попрятали–сь. Но тут, как говорится, обстоятельства подстёгивают, всё на пределе. С ходу влетаю на весовую под навес, глушу мотор и бегу к Коле.

- Давай в заводской гараж!

Залетаем туда, а у них тогда гараж был плохонький, и мало того, так у них ещё все боксы закрыты, только один распахнут и там какой-то ушастый парнишка копается в моторе. Я как заору:

- Спасай машину с сахаром! Мигом выезжай, нужна крыша!

А он молоденький, сам перепугался, тут ещё гром над головой ка-ак ахнет, да с каким-то рокотом и треском, он аж присел и лопочет:

- Я, дяденька, только головку блока снял... без головки нельзя... не заведётся.

- Трос! – кричу. – Давай трос!

Он ещё больше испугался, как под гипнозом, волокёт трос, я его цепляю за клык на бампере. Коля уже спятил своего ЗИЛа, подцепил этот "газик", парнишка в – кабину и рулит.

Только оттащили его в сторону, тут налетел вихрь, ветер закружил, загудел. Огромные капли, как дробь, сыпанули по пыли и катаются ртутными шариками, но Коля уже нырнул в бокс. Дудки тебе, дождь. Успели. Камень с души, и даже как-то стало весело – выиграли гонку. Стоим, глядим друг на друга и хохочем, рядом этот ушастый парнишка тоже хихикает, понял, какое дело сделали.

И он ливанул! Как будто, подлец, специально подкарауливал, когда это мы загрузимся сахаром? Столько ездили в Барнаул без палаток, небо и хмурилось, и тучки набегали, и всё обходилось. А тут средь белого дня и ясного неба выкинул такую подлянку. С час грохотало и лило, потом всё стихло, и вот оно – красное солнышко улыбается: "Ну, как вы тут без меня?"

Поехали домой. Я всё думаю, наша Галя Свирина уже, как Ярославна, руки заламывает и казнится, вот уж кто переживает. И точно, она звонила на завод, ей сказали, что мы давно загрузились и уехали. И вот въезжаем в Павловск, Бог ты мой! Все улицы затоплены, везде валяются поломанные ветки тополей, люди разуваются и бредут по воде. В общем, Венеция.

Зарулили на базу райпотребсоюза. Галя, бедненькая, стоит на стопке бетонных плит и поджидает нас. Увидела, а спросить боится, что и как. Оно ей и так всё понятно. Мы вываливаем из кабин и как ни в чём не бывало спрашиваем у неё:

- Галя, где будем разгружаться?

Она ничего понять не может, спрашивает:

- А дождь... а мешки... всё же мокрое...

- Какой дождь, – балагурю я, – никакого дождя не было. Смотри, у нас всё сухое. Ты вообще о чём говоришь?

Она заглянула в кузов, и тут у неё нервы сдали. Ка-ак заревёт! Мама родная! Как раз рядом оказался завхоз с женой, давай её успокаивать, уговаривать, еле-еле отходили. В общем, у нас всё получилось хорошо.

Правда, от этой гонки у моего ЗИЛа две рессоры лопнули, и завгар Ермолаев долго пилил:

- Рессор на них не напасёшься... носятся, как черти угорелые... а ещё сын Героя...

Бдительность

Таня Редькина работала в ЖКО, в молодости пела в хоре и два раза в месяц ходила в дружину помогать родной милиции наводить порядок в городе.

И вот как-то стоит она на остановке, ждёт свой трамвай и вдруг слышит топот и крик. Оглядывается и видит, как один мужик бежит со всех ног, в руках какой-то узел, а за ним гонятся два милиционера. Да так выкладываются и всё что-то кричат.

Таня прикинула, что к чему и решила помочь родной милиции, а потому, только мужик с узлом с ней поравнялся, она, возьми, и подставь ему подножку.

Тот со всего маху ка-ак выстелится да ещё по инерции два раза кувыркнулся.

А милиционеры перепрыгнули через бедолагу, успели вскочить на заднюю площадку трамвая и укатили.

Поднялся мужик, которого Таня Редькина так ловко уронила, стонет, охает, коленки сбиты, штаны сзади по шву треснули и узел развязался. Да и вовсе это не узел был, а сумка, в ней исподнее бельё, банный веник и бутылка водки и – в дребезги.

Подходит он к Тане Редькиной, сам чуть не плачет, и с обидой говорит:

- Ах ты, сука! – да ка-ак звезданёт.

Пока Таня до дома добралась, один глаз совсем заплыл, и стал похож на петельку у пальто, а другой округлился, как пуговка.

Родной муж Федя был с большого бодуна. И вместо того, чтоб ей посочувствовать, стал ругаться:

- Так тебе и надо! А за бутылку тебя убить мало.

Не то напряжение

В правление колхоза вбегает завфермой Рябцев Афанасий Кузьмич и набрасывается на энергетика Касьянова:

- Василий Дмитрич, до каких пор я буду ждать? У меня же скот поубивает! – Потом обращается к председателю: – Николай Терентич, это же чёрти что, хоть вы на него подействуйте. Это же смертельное дело!

Председатель начинает ругаться с энергетиком, тот тоже сердится.

- Много вы все в электричестве понимаете! Там, скорее всего, кабель пробило и его надо менять, а где я вам его возьму? Значит, надо подстанцию отключать. Это я могу, а он не соглашается. Ведь так же, Кузьмич?

- А как я коров буду доить без электричества? – Огрызается Рябцев. – Транспортёры встанут и за два дня ферма будет по уши в г… (дерьме).

- Идите сами разбирайтесь, – говорит председатель и выпроводил их за дверь.

Идут на ферму. Приходят. Стоят у подстанции.

- Ну, где тут у тебя бьёт?

- Вон там, – показывает рукой Рябцев, – у столба.

- Стань туда, я погляжу.

- Ага. Нашёл дурака. Там же трясёт.

- А как я узнаю? Может, ты врёшь? И потом, если что, я вырублю автомат.

- Ну, уж нет. Мне ещё жить охота. И потом, должны же быть у тебя какие-нибудь приборы?

- «Должны-должны», – передразнил тот Рябцева, – а их нету.

Мимо проезжает рыжий парень на телеге и везёт силос.

- Васька! – Кричит ему Афанасий Кузьмич. – Подь-ка сюда. Встань возле того столба.

- Ага, – огрызается Васька. – Там же бьёт. Меня уже два раза и так шарахнуло.

- Встань ещё раз, не убудет с тебя. Я бы и сам встал, да боюсь. Я старенький, а тебе, что доспеется? Вон какую харю разъел.

- А ещё в комсомоле был, – пристыдил энергетик Касьянов.

Пристыженный Васька пошёл к столбу. Его ка-ак шибануло, как начало трясти, мама родная! Хорошо, что Василий Дмитрич вовремя дёрнул рубильник и отключил напряжение.

Васька сперва поднялся, потом вытер сопли, слёзы и слюни, да как начал их крыть такими матюжищами, что уши завянут.

- Ладно, хватит, – стал успокаивать его Афанасий Кузьмич. – Всё обошлось, чего разоряешься? Езжай, а то поговоришь у меня. Ишь моду взяли языки распускать.

- В гробу я вас видел с этим электросексом, – кипятился Васька, – сволочи! Вот пожалуюсь, тогда узнаете. Долба…!

- Ты у меня ещё полайся. А кто шесть мешков дроблёнки продал и пропил? Думаешь, не знаю? Тоже мне жалобщик нашёлся. Да по тебе не эта трясучка плачет, а электрический стул.

Тут Ваське нечем было крыть, он дёрнул вожжи, хлобыстнул со злости Гнедка и уехал.

- Да-а. Не то напряжение, – почесал затылок Касьянов и вздохнул. – Придётся делать ремонт.

А ты кто?

У Васи Чиркова отобрали водительские права. Для автолюбителя – это трагедия. Тем более, что отобрали их по-глупому. Ничего он не нарушал. Едет как-то на своём «Жигулёнке», а его тормозит гаишник, старший сержант Гарбузенко. Интересный челове, этот Гарбузенко. Сам родом с Украины, служил у нас в Сибири и тут остался. Так-то он мужик хороший и справедливый, но одна беда: не понимает юмора, и когда с ним шутят, обижается.

Вот и тогда. Вася только получил зарплату и отпускные, радуется, что поедет в отпуск с семьёй. Тормознул его Гарбузенко, он выходит, душа поёт, улыбка – от уха до уха и охота ему побалагурить, а инспектор серьёзный, как будто у него зубы болят. Только руку к фуражке и только своё: «Старший сэржант…», а Васю как кто под локоть толкает, опередил его:

- Я почтальон Печкин, а ты кто? – И смеётся по-доброму.

- Хто, хто? Старший сэржант Гарбузэнко, вот хто. Ваши докумэнти, – говорит с обидой. Проверил, снова козырнул и опять с той же детской обидой продолжает: – Всё у порядку. Езжайте, товарищу, но не фулюганьте словамы.

Через месяц едет Вася из отпуска. С семьёй. Хорошо отдохнул, рыбы наловил и насушил. Сейчас, думает, приеду и первым делом натоплю баньку. Попарюсь досыта, а потом – пивко с рыбкой. О-о-о! Красота! И настроение у него отличное. Он после отпуска даже соскучился по землякам, и первое родное лицо, которое он встретил, было лицо хохла Гарбузенко.

На Васю опять навалилась радость. Выходит и опять дурачится. Инспектор отдаёт ему честь и только представляться, а тот перебивает и на манер мультика про львёнка и черепаху голосом Олега Анофриева говорит:

- Я большая черепаха, а ты кто?

- Хто, хто. Старший сэржант Гарбузенко, вот хто. Ваши докумэнти.

Подал Вася документы, а тот, даже не раскрывая, их забирает.

- Заутра к 14-00 явытэсь у ГАИ. Там и разбэрэмси який вы черэпаха.

Досадно, а что сделаешь? Приходит Вася в ГАИ и прямо к начальнику. Работал он в редакции районной газеты и часто вместе с ГАИ готовили материалы по дорожной безопасности, и начальника знал хорошо. Рассказал ему, как Гарбузенко отобрал у него права, ну, конечно, и повинился, мол, виноват, зачем шутить, если это человеку не нравится?

- Я же по-доброму, а он всё близко к сердцу принимает.

Посмеялся начальник и зовёт старшего сержанта. Приходит Гарбузенко. Побеседовали. Вроде, помирились. Тот говорит:

- Та я усэ разумию, товарищу майор. Это усэ для прохвылактикы. Воны завсэгда сыльно шуткують, а на дорогы непорядок, опасная зона. Воны завсэгда не по-людскы. Я же при сполнэныи, а воны: «Я, кажуть, Красная Шапочка, а ты хто? Мобуть, сэрый Волк?» Який же я волк, колы я вже старший сэржант?

Начальник опять прыснул в кулак, потом сделал вид, что закашлялся, и хоть глаза ещё смеялись, стал строго говорить:

- Василий Николаевич, вы бы извинились перед инспектором. Он же на работе, а шутить можно в другом месте.

Извинился Вася, тут ему и вернули права. Теперь он с инспектором не шутит, зачем обижать хорошего человека.

Закон, что дышло

Пётр Иванович – уже на пенсии. Уважаемый человек, фронтовик, лет десять как народный заседатель в суде. Знает законы, к нему ходят за советом. Для солидности у него на столе – Уголовный кодекс, и он иногда щеголяет юридическими терминами.

Утро. Приходит бабка Ерёмиха за правдой.

- Как быть, Петрованыч? Чужая корова огород истолкла.

Пётр Иванович напускает на себя суровость, наобум раскрывает Уголовный кодекс и попадает пальцем в статью 115 третьей главы "Заражение венерическими болезнями" и, рисуясь перед бабкой, говорит:

- Это есть потрава. Кодекс трактует: судить, чтоб другим было не повадно. Надо же! Обнаглели совсем. Это же, понимаешь, издевательство над человеком. Де-факто, де-юре.

- Петрованыч, дык корова-то ваша. Вишь, какое дело-то.

Пётр Иванович крякнул, смутился, но снова открыл кодекс и ткнул пальцем. На этот раз попал в главу двенадцатую – "Военные преступления, статья 253 "Нарушение правил полётов"

- Вот я и говорю. По вновь открывшимся обстоятельствам по кодексу тебя судить надо. Пошто огород как следует не загораживаешь? Да ты, поди, и скотину била? То-то моя Нюрка говорит, будто наша Зорька молоко сбросила. Это издевательство над животными. Это тебе до трёх лет лесоповала, да ещё с конфискацией. Вот такое тебе будет де-юре и де-факто.

Про рожки и ножки

Первое сентября – День знаний. По этому случаю во все школы района выезжают представители администрации. В Покровку пришлось ехать замвоенкома, капитану Григорию Игошину. Едет он первый раз и всё ему интересно.

На торжественную линейку собралось всё село. Пришли родители, гости, представители колхоза, администрации, ветераны. Море цветов, музыка, беготня. Одним словом, праздник.

Было трогательно смотреть на малявок-первоклашек. Они никак не могли устоять на месте и всё потихоньку разбредались, как барашки на лугу. Разинув рты разглядывали ребят, гостей, учителей и школу. Девочки аккуратные, с огромными бантами, как бабочки капустницы, а мальчики серьёзные, с охапками цветов. Молоденькая учительница, самого нежного вида, умаялась с ними и походила на курицу-наседку, всё их подгребала к себе, как непослушных цыплят.

Наконец, настало время, все угомонились, а дальше всё пошло своим чередом: поздравления, напутствия и первый звонок. Григорий тоже выступил, ему долго хлопали и даже подарили огромный букет.

Потом стали расходиться по классам и ему,, по традиции, как представителю из района, предложили на выбор побывать в любом классе на первом уроке. Ноги сами принесли его к первоклашкам и их молоденькой учительнице и ему показалось, что он уже к ней неровно дышит.

Ребятишки сидели за партами, родители и гости стояли вдоль стен и дверей. Взрослые умилялись своими Нинками и Кольками, кто-то щёлкал фотоаппаратом, а какой то дедушка пытался запечатлеть этот торжественный момент на видеокамеру. Когда все угомонились, учительница и говорит:

- Ребята! Многих из вас я знаю, а с остальными давайте будем знакомиться. Меня зовут Ирина Михайловна. Многие из вас занимались в подготовительной группе детсада, знают буквы и умеют читать. Поднимите руки, кто из вас готовился к школе?

Почти весь класс поднял руки.

- Это хорошо. Молодцы. А теперь поднимите руки, кто из вас умеет считать до десяти?

Опять многие ребята подняли руки. Потом она ещё уточнила, кто умеет считать до ста. Вундеркиндов оказалось всего двое, зато Васятка Гусев, рыженький парнишка, оказался очень одарённым. Затараторил: «А я умею считать на калькуляторе и даже раз печатал на компьютере. Меня папа научил. Вот. А ещё я умею петь, – и запел тоненьким голоском: "Не сыпь мне соль на рану, она ещё болит" Вот. Это меня тоже папа научил. А дядя Слава научил "Раз пошли на дело я и Рабинович". Вот».

Учительница и его похвалила, а сама покраснела и сказала, что песни хорошие, но петь ему их ещё рано.

- Теперь давайте вместе с гостями и родителями поиграем. Кто быстрее сосчитает и в уме решит задачку. Согласны?

- Согласны! – Хором подхватили ребята.

- Запоминайте условие. Три свинки грели спинки. А рядом лежат семеро козлят. Спрашивается: сколько было ножек и сколько было рожек?

Наступила полная тишина, шёл устный счёт. Григорий тоже было стал считать, но всё как-то не мог сосредоточиться и сбивался, может, ещё потому, что пялил глаза на симпатичную учительницу и на ум шли другие ножки, только не поросячьи.

Пока он и гости сосредотачивались и морщили лбы, вдруг встает этот рыженький парнишка Васятка Гусев, сын коммерсанта Гусева, и сообщает:

- Было всего сорок ножек. Вот. – И улыбается от уха до уха. Все так и ахнули, ничего себе!

- Молодец, Васёк! – Похвалила учительница. – А сколько было рожек?

- Ирина Михайловна, – говорит тот, – а рожек совсем нету.

- Почему?

- У молодых козлятов рогов не бывает. Это только у больших козлов роги растут.

Капитан Григорий и говорит про себя:

- Да-а! Эти деточки нас за пояс заткнут, если с таких лет стрекочут на компьютерах и уже знают, у кого «роги» растут.

Не то!

Филиппу Назарычу восьмой десяток, но он ещё крепкий дедок и у него большое хозяйство: корова, лошадь и всякая живность.

Зима. Он на санях привёз хороший воз сена, сгрузил, сметал под навес, управился с лошадкой и, наконец, заходит домой. Снял тулуп, стащил валенки. Умаялся сердешный.

- Мать, налей-ка с устатку да морозу… о-ох сёдни и студено!

Под русской печью две бутылки из под шампанского, в одной – керосин, в другой – самогонка. Это они так хоронят от сына Кольки, тот всё вышарит и найдёт, а тут отговорка – керосин.

Бабка запамятовала, в какой что налито, и ей кажется, что самогонка в той, что с краю. Наливает. Дед залпом выпил, крякнул и перекосоротился.

- Мать, однако, это карасин.

- Ты что, Филипп? Карасин должен быть в той, что с другово краю. Оспади, и как на грех с этим насморком ничего не чую.

- Налей-ка ещё.

- Хорошо. Я чичас тебе с другой плесну.

Опять смотрит на бутылки и бормочет:

- Запуталась я в этих бутылках, надо бы их по разным местам схоронить. Так… вроде, я с этой уже наливала… налью-ка вот с этой, что слева… вроде она полней.

Дед выпил и ещё сильнее перекривился и начал сердиться:

- Это точно карасин. Ты что же, старая кочерыжка, травишь?

- Да не может быть! Я точно помню… так, где у меня правая рука? Так… тогда, стало быть, эта бутылка вот где…Запуталась я, Филипп. Может, ещё выпьешь? Оно с морозу-то в самый раз.

- Я те чё, лампа карасиновая? Нет, на сёдни хватит, а то как закурю, так могу изнутри загореться.

Достойная смена

Решили в Покровке по весне провести сход села. Вопросов много, но главный – это наймы пастухов. Колхоз наш небольшой, но скота уйма, а пастухи пьют, скот в хлебах. Бывало, что с середины лета скот пасут по очереди или вообще не пасут.

А как сейчас деревне без скота и личного хозяйства? Людям по полгода зарплату не выдают. Безработица. Воровство началось. То погреба очистят, то в магазин залезут, то в интернате продукты сопрут. Так что корова в хозяйстве – первое дело.

Уже вечереет. Возле клуба народу собралась уйма, все люди хозяйственные, солидные. И между ними крутится интернатовская ребятня во главе с Федюшкой. Дождик накрапывает, а попасть в клуб не могут. Разиня завклубом ключ потеряла. Насобирала пригоршню похожих и по очереди тычет, пробует открыть. Говорит, что какой-то подходит. А замок – ни в какую.

Народ волнуется, жмется под навесы. Дверь богатая, ломать жалко. Мужики по очереди ковыряют ключами, трясут дверь, но открыть не могут. Что делать? И тут кто-то предлагает:

- Надо Ваню Климашина позвать. Пусть обчеству хоть раз с пользой послужит.

- Не пойдёт!

- Почему не пойдёт! Он за ум взялся.

Ладно. Пошли за Ваней. У Вани трудового стажа – два месяца, а тюремного – тридцать два года. Характер у него такой, вскрывал сейфы и подламывал магазины, тем и кормился. Отсидит и снова слесарничать по ночам. Сейчас угомонился, работает в колхозе электриком, так как большой спец по сигнализации.

Смотрим, идёт Ваня. Все его аж зауважали. Руки у него, как у хирурга, чуткие. Начал колдовать – не открывается. Ваня психует, нервничает. Говорит:

- Тут американская система защиты с блокировкой...

Стыдно ему перед земляками. А может, волнуется, вскрытие замков – дело интимное, а тут ещё под руку бурдят:

- Эх ты, спец. А ещё со стажем!..

- Куда тебе до электроники, если такой пустяк не осилишь.

Народ волнуется, дождь всё пуще, а коров-то пасти надо. Надо договориться, сколько брать будут за голову. Вот завклуб, лахудра носатая, до того доработалась, что и ключ потеряла.

И тут интернатовский Федюшка вдруг подает голос:

- Давайте я вам открою этот замок.

- Ты чё, малец? Куда лезешь? Ваня не открыл, а ты-то куда суёшься?

- Да открою, – горячится Федюшка, – дайте только булавку. Можно и гвоздик. Остальное у меня всё своё.

Дали. Он чуть пошаманил и только – щёлк! Дверь открылась.

Ай, да Федюшка! Ай, да молодец! Стали хвалить. Ребёнок он и есть ребёнок. Его только похвали, он и разоткровенничался

- Это пустяки, – говорит. – Чего там! Не такие открывали. Труднее, когда на крючках и засовах, и с секретом. А замки и всякая сигнализация – это мелочь. Нам в школе преподают.

- Как? Вас учат в школе замки открывать?

- Не-а. Нам знания дают, а куда их направлять, мы сами догадываемся. У нас есть компьютерный класс. Вот это наука! Дискеты, выход в интернет, разные программы, файлы... Нас больше интересуют замки и ключи. Мы в программу закладываем задание и через три секунды выдается чертеж любого ключа в трёх плоскостях. А потом в слесарной мастерской из заготовок делаем ключи. Мастер у нас хороший, Иван Иванович. Он помогает нам.

Тут как раз воспитательница из интерната подвернулась, на сход пришла. Спрашивает:

- Так это вы вчера конфеты стащили из кладовой?

- Не-а. Конфеты девчонки спёрли. Мы фарш и мясо берём. Исть охота, вот ночью котлеты и стряпаем. Уж больно голодно.

- И часто вы лазаете по кладовкам?

- Лазим всегда, а вот мясо бывает редко. Его повара с директором раньше нас домой в сумках уносят. На этой неделе всего раз нам и перепало мясо.

- А почему тогда участковый каждый день акты пишет?

- Дак директор его зовёт, чтоб списать то, что они унесут... – И тут Федюшка спохватился, что сболтнул лишнее, и теперь они с голоду замрут. Но тут и люди стали возмущаться:

- Это же безобразие! Надо сказать директору, чтоб они продукты вообще сразу меж собой делили и уносили, а то эти вундеркинды с голода из-под любого замка сопрут. И участковый ушами хлопает. Надо этих варнаков сразу в колонию.

Но больше всех сокрушался Ваня Климашин. Он напился до чёртиков, бился головой об стену и плакал:

- Опозорился! Как последний фрайер! Прощайте, "фомка" и отмычки. Эти на компьютерах любой ключ спроектируют. – Потом он, все-таки, просветлел лицом и говорит: – Эти перегонят и Америку. Достойная смена растет! Всё смогут.

Иннокентий Фёдорович

Первое сентября, День знаний. Для школы это праздник. Ребятишки за лето соскучатся по школе и друг по другу, стоит шум, гам, крик, смех, музыка, море цветов. Много гостей.

Директор поздравил ребят и родителей с началом учебного года. Как всегда с напутствиями выступали гости. Потом он объявляет:

- А сейчас слово предоставляется председателю нашего колхоза Александру Андреевичу.

Председатель тоже пожелал ребятам упорства, учителям терпения, а родителям благополучия. А заканчивает так:

- Этим летом очень хорошо помогли колхозу учащиеся школы на прополке свеклы и сенозаготовке. Правление колхоза приняло постановление о премировании лучших членов ученической бригады. Итак, за добросовестный труд, ценными подарками награждаются следующие учащиеся:

Началось награждение. Ученики смущённо улыбались и шли получать подарки, им аплодировали. Уже в конце председатель говорит: "Для награждения вызывается Иванов Иннокентий Фёдорович! Прошу подойти".

Все зааплодировали. Потом наступила пауза. Замешательство. Все озираются, кто это такой? Ивановых в школе много, почти в каждом классе. В восьмом «Б» тоже есть Иванов, но зовут его Кешка. Кеша тоже озирается, не возьмёт в толк, что это он и есть Иннокентий Фёдорович, не приходилось ещё такого слышать. Классный руководитель громко шепчет: «Кеша, это тебя. Иди!»

Кешу выпихнули из строя. Идёт. Сам длинненький, конопатенький, смущается, а все давай хлопать в ладошки, глядят по-доброму и улыбаются. Председатель колхоза крепко пожал ему руку и как взрослому с благодарностью говорит:

- Спасибо вам, Иннокентий Фёдорович, вы очень помогли!

Опять все давай хлопать в ладошки. Кеша от такого внимания и навеличивания совсем стушевался и ему стало как-то даже неловко. Покраснел, зашмыгал носом и забормотал:

- А я что, то есть мы, Иннокентии Фёдоровичи, мы завсегда.

Вольтова дуга

Ну, Михаилу Данилычу ещё простительно, он уже в годах и малограмотный, а вот Паше Телегину должно быть стыдно, он, как-никак, десятилетку закончил и ветеринарный техникум.

Дело было уже по снегу. Зовёт его Михаил Данилыч помочь заколоть бычка. Паша, как глянул, так даже присвистнул.

- Это не бычок, а бычище. В нём веса не меньше полутонны!

И всё бы у них вышло ладом, если бы без затей. А тут этот Паша, змей, перемудрил. Говорит:

- Я на мясокомбинате сдавал колхозный скот и видел, как их там бьют без хлопот током. Давай и мы без хлопот: оглушим его током и горло перехватим ножом. Уж больно он огромный.

Михаил Данилович согласился, грамотный человек советует. Нашёл переноску, оголил концы проводов, вилку – в розетку и пошёл в загон. Бычок видит, что-то они затевают, и насторожился. Думает, лучше от них, сволочей, подальше и пятится в угол.

- Боря, Боря! – Стал уговаривать его Михаил Данилович и пошёл к нему, а у самого в каждой руке по проводу. Переноска оказалась короткой и до бычка чуть-чуть не достаёт, где-то меньше полметра. Тогда он кричит Паше: – Ты подтолкни сзади Борю! Тут-то и не хватает маленько! Подпихни!

Тому бы вспомнить физику, а он и забыл про эту чёртову вольтову дугу и контакты, ну и подтолкнул Борю.

Ка-ак током шарахнет! Паша отлетел в одну сторону, бычок – в другую, попутно задел рогом Михаила Даниловича, тот и ноги задрал. Хорошо, что вилка выдернулась из розетки, а то тут бы ему и каюк. Паша и бычок оклемались. Михаил Данилович ещё лежит в больнице и на чём свет стоит материт учителей, что таких придурков, как Паша, плохо учили электричеству. Решил: как выпишут, позвать деда Макушева, пусть заколет бычка. Тот хоть и не кончал десятилетку и техникумов, зато умней Паши.

Люди без юмора

Недавно судили нашего механика, дядю Васю Гребцова. Ну, ни за что мужику досталось. Правда, ему намерили всего год условно и выложить восемьсот рубликов из кармана на лекарство пострадавшим, но всё равно обидно. Потом даже народный судья Иван Ефимович говорил, что погорячился.

Сам дядя Вася был до того смирёный, что его даже за глаза звали Мерином. За всю жизнь ни разу не пошутил. Но тут два события разом выбили его из колеи. Федя Маслов попал в аварию и его ГАЗик попуткой из рейса доволокли ночью и бросили под окнами конторы колхоза. А кому его восстанавливать и чем? И ещё он поругался в гараже с кузнецом Гришкой Буториным. Из-за проклятых голиц. У того они прогорели, в дырьях, сами понимаете, работает в кузне, у огня. Требует новые, а дядя Вася не даёт – есть норма!

Тогда бывший зэк Гришка при всех и «опарафинил» его по блатному лагерной песней «Только зря, гражданин надзиратель, рукавичкой меня по губам!» Все смеялись, а дяде Васе обидно.

В аккурат это случилось первого апреля. Приходит он утречком в бухгалтерию сдавать какой-то отчёт по железякам, а на душе тошно, хоть плачь. А сытые бухгалтерши, опухшие от безделья, лениво, как кошки, потягиваются и требуют удивлений.

- Дядя Вася, сегодня же День смеха. Ты бы хоть подшутил над нами. Что ты всегда такой смурый. Скучный ты человек.

Непонятно, с какой стати, то ли со злости, то ли чтоб их толстомясых растрясти, решил он впервые созорничать и говорит:

- Вам бы всё хаханьки строить, а мне не до смеха. Тут дело судом пахнет. Вы ещё, наверно, не слышали?

- Что? Что такое? – Загалдели бабы.

- А вы в окно посмотрите и сами всё поймёте.

Те, как овечки, сыпанули к окну и видят Федин ГАЗик, а у того кабина в лепёшку.

- Что случилось? Что с Федей Масловым?

- То и случилось. Это всё Гришка кузнец, зэк несчастный. Опять с резьбы сорвался, крыша у него поехала. Носится по деревне то с ножом, то с кувалдой. Ночью привязался к Феде, тот от него хотел в машине спрятаться, а он все стёкла повыхлестал и кабину всмятку раздолбал.

- Так это из-за него Федя Маслов попал в больницу? – Ахнула Лена Круглова, а за ней загалдели остальные. Слух про Федьку уже шёл, но толком никто не знал, что случилось.

- Да, – подтвердил дядя Вася, – сейчас его, подлеца, милиция отлавливает. С виду он вроде нормальный, даже улыбается и говорит ласково, а в руках – оружие. Это тихое помешательство, врачи говорят, самая опасная штука. Не дай Боже. Что ты!

Вся бухгалтерия загудела пчелиным роем. Жалко Федю, жалко машину, а змея-кузнеца надо бы повесить за мошонку! Дядя Вася сдал отчёт по своим железякам и молчком подался в гараж. Приходит. Первым делом достаёт из стола пару новых голиц и кличет кузнеца.

- Григорий. Вот тебе новые голицы, – это он как бы идёт на мировую, – бери кувалду и шагай в контору к бухгалтерам. Там у них из стен все штыри, на которых висят радиаторы отопления, повывалились. Ты их забей капитально, чтоб не шатались. И будь там поласковей с женщинами. Улыбнись, что ли.

Тот рад, что помирился с начальством, бегом в контору, вваливается в бухгалтерию, заказная улыбка от уха до уха и как можно ласковее сообщает обезумевшим от страха женщинам:

- А я к вам, бабоньки! Небось, заждались? – Поплевал на руки и достаёт из мешка… кувалду! – Я вас маленько побеспокою и, если не возражаете, то начнём! Э-эх!

А уж как визжали, орали и голосили «бабоньки» и сигали в окна со второго этажа, – попытайтесь сами напрячь фантазию. Дополните деталями картину паники. Оно и понятно, на восемьсот рублей одного лекарства набрать, надо же что-то покалечить.

Обиднее всего в этой истории то, что сами же просили дядю Васю выдать первоапрельскую шутку, а потом побежали в суд.

Дядя Вася заклялся до конца жизни не шутить.

Жажда перемен

Колхозный Дом культуры. Идёт отчётное собрание. Зал набит до отказа. Такая активность в начале перестройки была впервые со времён Хрущёва.

Собрание волнуется. Голова идёт кругом, дух захватывает. Шутка ли, говорят о том, за что раньше волокли на Колыму – о коллективизации, только наоборот. Решают, что делать с колхозом? Вот где демократия!

Долг колхоза – за сорок миллионов, всё рушится и разваливается. Надои упали, техника не ремонтируется. Одни кричат, что виноваты коммунисты, другие орут, что при них хоть какой-то, но был порядок и люди работали. То и дело слышится газетное: «Приватизация!», «Ассоциация крестьянских хозяйств!», «Акционерное общество!» и даже «Раздать землю!» Во как!

Последнее звучит чаще, это, значит, уйти из колхозного рая. Только вот, как быть с долгами? Большинством завладела идея: как вместо этих миллионов долга показать родному государству кукиш? Если оно спалило все вклады, что были на сберкнижках, то почему и его не наказать? Предлагают колхоз распустить, землю раздать и разбежаться. С кого требовать миллионы? А как их спишут, снова сбежаться в кучу со своими паями, но под другой вывеской. Шум, крик, ругань…

Встаёт дед Гусачок, идёт к трибуне. В зале оживление: «Сейчас дед что-нибудь отчебучит!» Он в деревне вроде деда Щукаря. И точно.

- Я так скажу, – начал он, – как плохо ни живём, а исть хочется. А если мы самоеды и доедаем колхоз начисто, то как его ни называй, хоть ассоциацией, акцией или приватизацией – всё одно нам каюк. Хана. Раздать землю и пущай каждый за себя горбатит. Все эти объединения – на дурака. Как Кузьма Агапкин не работал в колхозе, он и в этих ассоциациях гужи не порвёт. Земля ему даром не нужна, на ней же работать надо! А колхоз – дело добровольное, хошь работай, хошь дурака валяй, плотят поровну.

Поднялся шум, выкрики из зала: «А где техника?», «Кто даст семена, запчасти и горючее?», «Умник, мать твою…»

Тогда дед и говорит:

- Есть другой путь – простой и без затрат. Надо наш колхоз «Путь к коммунизму» назвать на новый лад, ну, скажем «Кто кого перекрадёт!»

Смех, оживление, голоса: «Ты чё, дед, совсем сдурел?», «Как можно?», «Почему, объясни толком!»

- А потому, – говорит дед Гусачок, – счас растолкую. Пасу, значит, я коров по осени, а на соседнем поле Гуляев Митроха на комбайне молотит. Его штурвальный, Мишка Попов, в лесополосе возится с какой-то железякой, стучит молотком. Флажок над комбайном – ударники! Вижу, Митроха остановил комбайн, насыпал четыре мешка пшеницы и спрятал в копну.

(Митроха из зала: "Врёшь, дед. Ты далеко был и не мог этого видеть").

Дед продолжает:

- Я всё примечаю. Не успел сообразить, что к чему, а к этой копне уже крадётся учётчик Макар Прохоров.

(Из зала орёт Макар: "Гоните этого брехуна, что вы его слухаете? Там вовсе и не копна была, а так себе, мешки чуть притрусены соломой…")

А дед своё:

- Огляделся он, значит, по сторонам и эти мешки перехоронил в лесополосе, в кустах. Только он ушёл, я перетащил их подале и ветками прикидал. (В зале оживление.) Сам падаю на жеребца и махом в деревню, за телегой. Думаю, складу мешки, сеном завалю, будто для коня прихватил. Ага… Возвращаюсь с телегой. Хвать, а мешков-то хрен да маленько. Спёрли. Вот вам и ассоциация с приватизацией.

Штурвальный, пэтэушник и бывший комсомолец Мишка Попов тоже оправдывается:

- Я не брал, зря ты на меня думаешь, дед. Я эту яму, у кривой берёзы, где ты спрятал мешки, и в глаза не видел…

И снова шум, крики. Новое всегда рождается в муках.

СЕРДЕЧНАЯ НЕДОСТАТОЧНОСТЬ

Успехи медицины налицо:

от многих болезней уже не умирают, а только мучаются.

Б. Крутиер

Феномен

Илья Семёнович был трактористом, а по призванию – рыбак. Жил он потихоньку, и никто его, кроме своей Покровки не знал, даже в районе. Пашет он себе, и пашет и плевать ему на известность. И вдруг о нём заговорили все, даже в городе, а наука только руками развела, мол, ну что тут скажешь?

А началось всё с того, что после уборки, когда уже вспахали зябь, поехал он в город, к детям в гости. Проведать, соскучился по внучатам. Приезжает. С вокзала – сразу на трамвай и подался на Черёмушки. А рядом с ним едет весёлая компания парней, видать, студенты. С ними – симпатичная девчушечка в брючках, и они, как молоденькие кобельки, возле неё хороводятся. Ребята хорошие, никого не трогают, только всё балагурят и хохочут.

Вдруг на остановке садится бабка, пьяненькая и, видать, из бомжей. В руках – сетка с пустыми бутылками. Пока она телепалась по проходу, её сетка, возьми, и зацепись за какой-то шуруп сиденья и ей нет хода ни туда, ни сюда. Она не поймёт, в чём дело, дёрг-дёрг сетку – никак. А тут эти парни разом, как заржут.

У них был свой разговор, с ними молоденькая, и бабка им до лампочки. Зато та обиделась. Думает, это они, черти драные, озоруют и её сетку тянут. А сейчас же – демократия и свобода личности. Она и решила, что её гражданские права ущемляются. Ка-ак дёрнет, как ругнёт их по матушке, да ка-ак шарахнет этой сеткой по башке крайнего!

А это был как раз Илья Семёнович, который вообще деревенский и к городским обычаям, чтоб били сетками с бутылками, не привык. И тут началось! Понятное дело, звон и осколки стекла, конечно, народу после демократии рот не заткнёшь, орут. Трамвай встал, а вот и она, родная милиция, на "синеглазке" подкатывает с воем. Бабку сразу повязали, да она и сама сообразила, что погорячилась. Парни мигом слиняли, им светиться в свидетелях не с руки. Что произошло, толком никто не знает.

- Кто вас так, папаша, приласкал? – Спрашивают его органы и показывают на эту отчаянную бабку. – Неужели эта старушенция, что с битыми бутылками? Так мы её враз за решётку!

У Ильи Семёныча, хоть и крыша раскрытая, уже и гуси на юг наладились, но пожалел старушку, успел при памяти сказать:

- Нет. Вы её не трогайте. Это я сам случайно боднул её сетку с бутылками. Я не местный, деревенский, а у нас там все с причудами. – И отключился.

Очнулся в городской больнице с забинтованной головой. Что-то там у него случилось непонятное, по-простому – это сотрясение, а по научному такое мудрёное, что натощак и не выговоришь. Как механизатор он понял так, что какие-то там запчасти сдвинулись с места, и потому он стал заговариваться. Но через пару дней оклемался и всё пришло в норму. Городскому бы тут сразу каюк, а деревенские они на голову крепкие.

Лежит. Стали навещать его дети и, не поверите, притащилась эта бабка. Принесла богатую передачу и сказала, что все бомжи со свалки за его солидарность с простым народом шлют горячий привет и какое только понадобится лекарство их цыганский профсоюз всё махом раздобудет. Во как!

Врач попался хороший. Лев Абрамович. Говорит, придётся полежать с месяц. И тут затосковал Илья Семёнович. Полежал он, полежал, а как сняли повязку с головы, стал просить врача:

- Лев Абрамович, я рыбак. Можно я буду потихоньку сети вязать? Делать-то нечего, а работа не умственная. Я парочку сетей свяжу и оправдаю гусей и мясо, что у меня в трамвае дёрнули несознательные горожане во время этой собачьей свадьбы, пока я лежал а отключке. И время быстрей пройдёт.

Лев Абрамович поначалу заартачился, начал выступать, мол, ты начнёшь сети плести, другой валенки катать, третий мебель строгать. И потом мы в ваших сетях тут все запутаемся. А вообще-то, у вас башка ещё плохо варит и буровит всякую хреновину. Потом, когда нагнал жути, вдруг сам же и предлагает:

- Я могу разрешить, но только, если одна сеть будет моя.

Согласился Илья Семёнович. Бомжи со свалки где-то махом раздобыли капроновые нитки, дети привезли мерную планку и челнок. И стал он вязать. Целыми днями. Делать-то нечего, а его эта работа как бы успокаивает, и дела на поправку быстрее пошли. Примет процедуры и вяжет.

Он-то при деле, а остальным больным чем заняться? Они со скуки всё чудят. Стоит только кому отвернуться, ему в чай заместо сахара соли насыпят или в подушку книг напихают. Всем – смех, ржут, как не кованные жеребцы. И никто не обижается, даже врачи смеются. Эта самодеятельность, как смехотерапия.

И вот как-то Илья Семёнович сомлел и уснул среди дня. А эти черти взяли и ему между пальцами правой ноги засунули челнок с капроновой нитью, а размерную планку присобачили между пальцами левой ноги. Ждут, что будет. И дождались.

Вдруг открывается дверь и вот она – комиссия, во главе её научное светило, нейрохирург, профессор Горелов. Все перед ним на задних лапках, говорят вполголоса, лебезят: «Ти-ти-ти!» Профессор осмотрел всех больных, дал мудрые советы и к Горохову.

А Льву Абрамычу не с руки будить его при таком рыбацком промысле, незаметно его ноги укрыл одеялом, хитро говорит:

- Этот тяжелобольной не спал две недели и вдруг задремал. Не надо будить. Я про него всё доложу, – и давай сыпать латынь. Стал пудрить профессору мозги. А тот всю жизнь с мозгами возится и ему ли не раскусить хитрого сына Израиля.

Но профессор был ещё и с юмором, догадался, что если Лев Абрамович суетится, жди необычной ситуации. И точно. Подходит к Илье Семёновичу, а в палате жарко было, тот сопрел и давай во сне брыкаться и сбрасывать одеяло. Профессор помог ему и вдруг остолбенел от изумления! У него самого глаза округлились и рот открылся, как у дурочка, хоть он-то был учёный человек. Видит, Горохов сучит ногами и как вяжет петли челноком!

- Мама родная! Я, кажется, всякое видел, – говорит он, а сам всё протирает глаза, думает, что это ему всё померещилось, – но что бы больной с сотрясением головного мозга вязал сети во сне! Да ещё ногами! Это феномен!!! Надо будет сообщить в Академию наук.

Не знаем, сообщил или нет, но Илья Семёнович прославился. С ним теперь даже районный психиатр за руку здоровается.

О суевериях

Живёт у нас в Покровке баба Тася Клюева, все зовут её просто – Клюиха. Старушка одинокая, но добрая и уважительная. Лучше её в деревне никто не умеет солить грибы и делать квас. Разбирается в травах и лечит от сглаза. Может гадать и на картах и делает это бесплатно. Всё из уважения, по своей доброте, потому и к ней вся деревня относится с таким же уважением.

Один раз просит меня привезти ей дров. Ну, привёз, сгрузил. Затеяла она меня угощать. Я ей и говорю:

- Спасибо, баба Тася, не могу я пить, день ещё впереди, а я за рулём. Ты лучше мне погадай, когда гаишники права отберут, чтоб поберечься?

Та давай перекладывать карты, потом выдала такой прогноз:

- В этом году у тебя их вообще не отберут. Но карты говорят, что тебе лучше завтра на работу не ходить.

- Почему?

- Ждут тебя неприятности. Правда, всё закончится хорошо, поможет трефовая дама. Но лучше бы тебе встать на ремонт.

Она всё это говорит от души, на полном серьёзе, а я-то думаю, всё это предрассудки. Я же не суеверный, даже газетку выписываю. И не послушался. А зря.

На другой день прихожу в гараж, а там мой кум Алёха уже поджидает. Он работал на колхозной пасеке, как раз зацвёл донник с гречихой, вот ему и надо перевезти пасеку поближе к медоносам. И перевозить её выпало мне.

Ладно. Беру путёвку. Приезжаем на пасеку. А пчёлы – это такие работяги, без путёвок летают с раннего утра до позднего вечера и никакого профсоюза у них нет. Чтобы их загрузить, надо ждать ночи. Стали ждать. А кум Алёха не дурак, неужели у пасечника нет медовухи? Вот мы её и дудоним, а пчёлки мёд таскают. Стемнело. Закрыл он летки на ульях и давай мы их грузить. Сперва специальный прицеп упаковали, потом мой ЗИЛ в два яруса загрузили и полегонечку тронулись в путь. С прицепом-то быстро не разбежишься.

Только заехали на плотину, бензин кончился. Оказывается, пока мы забавлялись медовухой, какой-то подлец сцедил. А ночь. Что делать? Ждём утра. Как только обвидняло, тут наши пчёлки и залетали. И летки кум закрывал хорошо, да видать от тряски некоторые открылись, ещё и в щели лезут.

Я и не знал, что пчёлы такая обидчивая скотинка. Как увидели, что мы их переселяем, да ещё с похмелья и от нас сивухой разит, тут они облаком над нами и закружили. Как давай понужать. Мама родная! А куда денешься? Ни кустика, голая плотина, узенькая дорожка. Куму хоть бы что, только покряхтывает, а у меня сразу морда заплыла, глаза, как щелочки, ну вылитый самурай. Ох, и побегал же я, поорал, но главное, как быть?

На моё счастье, на утреннюю дойку ехал Петя Донин, и я слил с его молоковоза пару ведер бензина. Укутался в какое-то тряпьё, на башку– сетку и кое-кое-как доехали. Разгрузились.

Кум Алёха поглядит на меня и хохочет, ему-то смешно, а мне-то каково?

- Ты, кум, не серчай, – успокаивает он меня, – вечером приходи ко мне и я тебя вылечу.

Приезжаю в гараж, все ржут, аж заходятся. Прихожу домой и там всем весело. Тут ещё, как гляну в зеркало, ну хоть плачь. Рожа лоснится, ну Чингисхан, да и только. Ох, думаю, не послушался совета бабы Таси, лучше бы встал на ремонт.

Вечером пошёл к куму, пусть лечит. Жены как раз не было, она работала ветврачом и что-то задержалась на ферме. Сели за стол, а там уже бутылка спирта. А змей Алёха и говорит:

- Ты знаешь, кум, от пчелиных укусов лучше всего помогает спирт с глюкозой. Я тебя сейчас вылечу.

- Как это?

- Очень просто. Надо спирт запивать не водой, а глюкозой. Вот и весь секрет. Я сейчас её принесу.

Копался-копался, потом заматерился:

- Где же она у меня была? Точно помню, что была в ампулах. Ладно, у Надьки займу. Это нам без разницы.

И взял. Сам-то уже без очков ни черта не видит, порылся у неё в аптечке, несёт пару коробок с ампулами, суёт одну мне. Ну и поехало. Пьём да только отщёлкиваем головки на ампулах и булькаем вдогонку спирту. Вроде и ничего: чую, легчать начинает и как будто опухоль стала спадать.

Всё бы обошлось, но тут черти принесли куму Надежду. У них что-то там на ферме стряслось и она заявилась злющая, лучше бы совсем не приходила. Видит, что коробки валяются, она и попёрла на кума, как на пчеловода:

- Ты, трутень колхозный, что тут устраиваешь?

- Как что? Пьём с кумом, новоселье справляем. Пасеку перевезли. Можешь поздравить.

- Поздравляю! А что пьёте? – И тычет куму в харю коробкой.

- Это глюкоза. Я ей всегда спирт запиваю.

- Какая глюкоза? Да ты разуй глаза! Опять в аптечке рылся? Кто тебя просил? Это же синестрол, понимаешь? Си-не-строл! Он для коровы. Когда она не может растелиться, то ей дают, чтоб искусственно роды вызвать. Ты что, уже совсем спятил?

Тут мы друг на дружку глаза и выкатили.

- Кума, – спрашиваю я, – а по сколько ты корове даёшь, чтоб она искусственно родила?

- По две ампулы выпаиваю. На ведро!

- Батюшки! А мы уже по пять штук выжрали!

Как только она сказала это, вдруг чую, что у меня по желудку и кишкам, как ёжики, наперегонки забегали. Потом враз брюхо вспучило и прямо схватки начались. Вот-вот рожать начну. А кум глаза под лоб закатил и мычит.

Кума видит, дело плохо, и хоть ветеринарный врач, давай нас лечить, как скотину. Ох, и права оказалась баба Тася, кума-то, выходит, и есть трефовая дама. Эта дама поставила нам по семиведёрной клизме (мне так показалось) и промыла желудки да так, что мы рыгали, как кобели на помойке.

Во как, брат, бывает. Мало того, что пчёлы покусали, так ещё чуть не родили и по клизме схлопотали.

Вот и предрассудки. Старших надо слушать. Теперь нас с кумом запивать спирт глюкозой не манит. Как отшибло.

Месть невропатолога

Славка Комаров работал в колхозе шофёром и угодил в аварию. Как-то уж там случилось, что трахнуло его башкой и что-то повредило. Стал через каждые два года лечиться в краевой больнице. Нашпигуют его уколами, подшаманят и жить можно.

Ладно. Приезжает он как-то по весне в край, его встречают уже как своего. Определили в палату. Познакомился с таким же мужиком Костей. Задружили с первых минут, оно и понятно: оба деревенские, шофера и болезнь одна и та же. Только Костя без передыху курил «Астру», страшно матерился, сильнее дёргал головой и всё про баб говорил. Выходило, что он сердцеед, герой-любовник и бабы от него без ума. Но если честно, то на красавца он не тянул и в придачу башкой дёргал.

А скажем так, сегодня их оформили, а с завтрашнего дня начнутся всякие анализы и процедуры. Решили они прогуляться. А весна! Дух какой-то особый, природа оживает. Птички чирикают, из земли всё так и прёт. Тут ещё женская половина после зимней спячки сбросила с себя сапожки-дублёнки, щеголяет в мини-юбках и дрыгает голыми коленками.

Новые приятели сходили к Оби, в бору надышались озоном, а Костя и так слабый на голову, а тут его совсем шибануло, и он забуровил:

- Вот видишь, стоит клёвая баба. Хочешь, я за полтинник договорюсь и трахну? Хочешь? Даже и за тебя договорюсь. Давай на спор! Слабо?

И хоть бы говорил потише, а то – чуть не во весь голос. Эта симпатичная городская бабёнка, врать не будем, вся из себя Афродита, на остановке ждёт свой трамвай и слышит весь их сексуальный диспут. Оборачивается! Мама родная!!!

Славка как увидал её, так у него в глазах всё и потемнело. Он Костю за руку и поволок.

- Дурак ты! – Орёт на него. – Ты чё мелешь? Это же наш невропатолог! Светлана Николаевна! Она доцент, хирург и ещё гипнотизёр. Нам к ней завтра на приём к десяти… ох, и дуролом же ты, Костя. Это она нас завтра будет трахать, причём, бесплатно. Она нам такое устроит…

Тут и до Кости дошло, занервничал, стал материться и ещё сильнее башкой задёргал.

Утром Славке идти к невропатологу. А ведь совестно. Мялся-мялся, а куда денешься, хоть и не привязанный, а визжишь. Заходит в кабинет и с порога стал каяться, запричитал:

- Светлана Николаевна! Простите! Я тут ни при чем… этот деревенский пенёк, придурок… ему по пьяни крышу раскрыли, вот он и мелет… я с ним вообще случайно оказался…

Светлана Николаевна, как ни в чём не бывало, давай его осматривать, стучать молоточком, следить за зрачками, заставила глазами туда-сюда водить, подключила какими-то проводочками к прибору, потом и говорит:

- Вполне нормальный мужик. А если так, то скажите, Станислав Сергеевич, а не дёшево ли вы меня оценили с другом? Неужели я уж такая непутёвая, что тяну на полсотни? Ну, хотя бы рублей на сто, а то уж совсем по бросовой цене, даже обидно.

Славке хоть сквозь землю провались. Стоит, как уголовник. Молчит, только по-коровьи вздыхает.

- Ладно. Зовите своего сексуального друга. Может, он пояснит расценки.

- А его не будет. Он домой собрался, боится к вам идти. Уже и манатки собрал, ждёт друга, он за ним должен заехать.

- Ну, уж нет! – Говорит Светлана Николаевна. – У него серьёзная болезнь и таких надо лечить, может, даже гипнозом.

Нажимает кнопку, и вот они, два здоровенных медбрата, рожи, как у душегубов, в руках смирительная рубаха с длинными рукавами, что завязывают на спине. И всё обошлось хорошо. Костю отловили, освидетельствовали, прописали лекарства, пролечили, и пролежал он свои положенные восемнадцать дней. Зато вышел, как огурчик. Только вот в первый день…

В первый день Светлана Николаевна велела ему раздеться до плавок. Только он разделся, вваливаются в белых халатах студенты-практиканты из мединститута. И, как на грех, все женского пола. Сперва заставили Костю, как дрессированного медведя, ходить на пятках, потом – на цыпочках. Он косолапит по ковровой дорожке, а этот бабий консилиум брезгливо разглядывает его тонкие волосатые ножонки и морщится.

- Вот перед вами, – говорит Светлана Николаевна, – царь зверей, половой гигант. Очень интересный больной, с явно выраженной патологией полового и умственного расстройства. С навязчивыми идеями.

Тут это учёное бабьё и набросилось на Костю. Разглядывают, щупают, даже оттянули резинку и заглянули в плавки, и всё что-то пишут в свои тетрадки. И, главное, переговариваются о нём, при нём как о неодушевлённом предмете, вроде, вешалки или живого скелета. Только всё латынью сдабривают и напускают научного тумана.

- Особо обратите внимание, – натравливает их Светлана Николаевна, – на эти увеличенные надбровные дуги. О чём это может говорить?

Тут одна рыженькая студентка давай умничать. Говорит:

- Согласно теории Кинзи и Фрейда, это признак похотливости и полового извращения.

- Ну, это вы уж слишком, – вмешалась Светлана Николаевна, – тут, скорее, надо рассматривать в свете американских сексопатологов Мастеркса и Джонсона. До сексуального маньяка Чикатило ему далеко. Разве что могут быть фантазии на трамвайных и автобусных остановках, а действий никаких. В сексуальном же плане – это отработанный материал. Шлак. Да ещё башкой дёргает. Вот ей и давайте займёмся.

Ещё долго его так мучили, он попробовал вякнуть, мол, вы кончайте, я вам не чучело с огорода, тогда она приказала вкатить ему какой-то укол. Вкатили. Пока он доковылял до палаты, у него язык распух, как здоровенный пельмень, и целый день слова сказать не мог. Только мычал.

Костя потом мне жаловался, как его бабы мучили, и тут я догадался, всё-таки, Светлана Николаевна его как-то загипнотизировала. Если он потом увидит симпатичную бабёнку с голыми коленками и только чуть шевельнётся сексуальная мыслишка, как тут же язык во рту распухает, а мужское достоинство, наоборот, съёживается в сухой стручок. Хоть ты плачь.

Вот ведь какие бабы мстительные. Их даже клятва Гиппократа не берёт.

Гримасы жизни

Поликлиника. Очередь к хирургу. В кабинет входит мужчина с забинтованным пальцем. Доктор осматривает его и говорит:

- Ноготь придётся удалить, иначе можете потерять палец.

В смежном кабинетике сестра начинает готовить инструменты, доктор набирает в шприц два «кубика» обезболивающего и зовёт больного. Тот не реагирует и как-то неестественно сидит на стуле, запрокинув голову.

Хирург – бросается к нему, щупает пульс, поднимает веко, смотрит и за телефон. Из реанимационного отделения стационара срочно прибывает бригада и в мужчине узнают своего пациента. Оказывается, у него уже было два инфаркта и вот из-за какого-то пустяка поволновался и такой печальный конец. Попытались «запустить» сердце электрошоком – бесполезно!

Кладут на носилки, закрывают простынью и уносят.

Через время открывается дверь, выходит хирург и говорит перепуганной очереди:

- Следующий!

Комсомол – это сила!

Одно время работала у нас в больнице Клавдия Петровна Голубева. О ней ходили легенды. С города приезжали лечиться. Любые сложные операции делала. Кроме того, у ней была такая медицинская храбрость, что все диву давались. Бывало, при надобности, ночь-полночь идёт в морг и там среди покойников уточняет диагноз смерти больного. Или вот ещё: весной найдут утопленника и у милиции сразу вопросы: когда утонул, сам или кто помог, – они скорей за Клавдией Петровной, чтоб сделала экспертизу. Сами стоят и отворачиваются и некоторых мутит, а ей хоть бы что, орудует скальпелем.

А вот откуда такая смелость, стоит рассказать.

Сама она деревенская, а училась в городе на врача. Но вот беда – по первости страшно боялась упокойников. Как придут на практику в морг, так она и валяется в обмороке. Её даже хотели отчислить. Но сперва вызвали на комсомольский комитет факультета. Комсорг Вася Капустин строжился и стыдил: "Клава! Какой же ты медик, если боишься мёртвых? Ты же комсомолка. Прочитай ещё раз Устав ВЛКСМ!" И что вы думаете? Ещё раз прочитала Устав и осмелела. Правда, перед этим случай вышел.

Поехала она на каникулы домой. Едет и думает, надо посоветоваться, может, бросить к чёрту эту медицину? Родители отговорили, и она опять поехала в этот страшный институт. До своротка на станцию её подвезли, а надо ещё вёрст двадцать до станции – на попутках. Ждала она, ждала и, как на зло, нет машин. Оно и понятно – было воскресенье. Погода угодила студёная, она совсем замёрзла, а уже темнеет. В стороне – какая-то деревушка, она и подалась туда. Там больше половины домов оказались заколоченными, а в других давно спали. Стучит, никто не пускает переночевать. Видит, в одной хате огонёк, она туда. Раз свет горит, значит, кто-то должен быть.

Дорожка расчищена, толкнула калитку, зовёт хозяев – молчок, даже собака не лает. Она давай в дверь стучать, потом в окна – молчок. Что делать? Видит в снегу прочищена дорожка к бане и, вроде, как дымок из трубы тянет, на светлом небе полоска виднеется. Делать нечего, пошла туда, шумит: "Есть кто?" Опять молчок. Что за деревня такая, думает. А мороз уже до костей пробрал, ноги закоченели. Она потянула дверь, та открылась и её обдало теплом из предбанника. Слава Богу, думает, хоть отогреюсь! Зашла, ещё пошумела – молчок, нащупала в темноте дверь в парилку, открыла, там – темень и тишина. Ладно, думает, маленько обогреюсь, а потом буду решать, что делать, всё-таки боязно одной, говорят, в бане в полночь черти орудуют. Примостилась на лавочке на каком-то тряпье, посидела маленько и так её после мороза сморило, что уснула, как убитая.

Утром проснулась, не поймёт, где находится. Кое-как припомнила, смотрит в оконце, а уже вовсю светает. Вот и славно, думает, сейчас на свороток, утром на станцию машин идёт много. Подвезут.

Выходит. Видит ей навстречу идёт какой-то мужик. Увидел и остолбенел.

- Ты откуда такая красивая и смелая взялась?

- Из бани, – говорит, – никто не пустил ночевать, вот и пришлось тут спать.

Тот покачал головой и говорит:

- Однако, ты смелая, если не забоялась.

- А кого я должна бояться?

Мужик ей тогда и растолковал:

- В этой хате жил дед Прокопий и вот уже дён шесть как помёр. Свет горит, думаем, живой, а когда хватились, он в нетопленной хате замёрз в лёд. Сообщили в сельсовет, те – в милицию. Попросили меня, чтоб истопил баню и его оттаял, они сейчас за ним приедут и в больнице будут делать какое-то "вскрытие".

Мама родная! Как услышала Клава про покойника, да как хватит! Не помнит, как очутилась на своротке к станции. Это уже потом, в институте, на практике в морге всех удивила. Преподаватели и студенты по привычке – за нашатырь, чтоб с ней отваживаться, а тут такое, что просто обалдели. Она хватает скальпель и пошла резать вдоль и поперёк, потом давай копаться в кишках. Никто толком так и не узнал, что с ней случилось, откуда такая медицинская храбрость образовалась? А она помалкивает, думает, поспали бы в бане с покойником, так тоже осмелели.

Хороший была врач Клавдия Петровна, только забрали её от нас в город. Долго потом вся деревня горевала.

Этот тяжёлый "лёгкий" труд

К председателю колхоза заходит сторож зернотока Осипов.

- Пётр Васильевич, – сердито говорит он и морщится, – переводи меня с этого тока на другую работу. Ну её, к свиньям собачьим. Не могу больше, спина болит, спасу нет.

- Ты что это, Игнат Семёнович, выкобениваешься? – Стал совестить председатель сторожа. – То тебе по медсправке давай лёгкий труд, а теперь и это не устраивает? Неужели работа ночного сторожа зернотока тебе в тягость? Это же лёгкий труд.

- «Лёгкий труд, лёгкий труд!» – Передразнивает сторож председателя. – Как же, лёгкий. Всю ночь едут и едут мужики. Сперва просили держать мешки, когда зерно насыпали, а теперь заставляют ещё и грузить.

Про чужие сани

Идёт весенний призыв. В военкомате битком: призывники, медики, члены призывной комиссии. С этой Чечнёй, дедовщиной и альтернативной службой многие от армии, как говорят, "косят", и район не выполняет план призыва. Кроме того, почти каждый второй из призывников чем-то болеет.

Председатель комиссии Замятин, зам. главы администрации, как представитель власти отвечает за призыв. Человек он въедливый и знаменит тем, что может «расколоть» любого, кто хитрит. У него свои необычные приёмы и железная метода. Его боятся все, даже медики. Правда, сегодня он немножко припоздал, так как у них в администрации ночью подломили гараж и угнали «Волгу». Милиция ищет, с ног сбилась. Он извинился за опоздание и работа началась.

Районный психиатр Доронин говорит Замятину:

- Зверева мы бракуем. У него проблемы с головой. Закончил четыре класса и бросил школу. Свои поступки не контролирует.

- Зверев не пригоден к службе? – Удивился Замятин. – Я понимаю, когда бракуете этих заморышей, но это же здоровенный бугай! На соревнованиях тридцать два раза отжал двухпудовку и не пригоден? Что-то вы путаете.

- У него чётко выраженная шизофрения. И слабоумие.

- Мы сейчас это слабоумие и проверим. Зовите его сюда.

Заходит призывник Зверев. Парень здоровый, под два метра вымахал, и работает он в колхозе скотником. Замятин с ходу ему вопрос:

- Ну-ка, скажи, Коля, что означает поговорка «В чужие сани не садись»?

И Коля тоже с ходу даёт ответ:

- Сядешь, а тебе будет плохо. Сани-то чужие.

Все так и ахнули, вот тебе и слабоумие! И как он кратко и логично сформулировал ответ! Замятин аж рассолодел и расплылся в улыбке от удовольствия и своей находчивости. Посрамлённый психиатр Доронин даже съёжился от публичного позора, но попытался спасти честь медицины. Спрашивает:

- А как ты, Коля, до этого додумался?

- Чё тут думать? – Отвечает призывник Зверев. – Я зимой сел в сани нашего завфермой Астахова и хотел прокатиться. Так он меня кнутищем ка-ак уе…(ударил!) Я эти сани до самой смерти не забуду. А вот в чужую машину садиться можно.

- Почему? – Насторожился Замятин.

- А потому, что там нет кнута. Не верите? Она работает на бензине и её не погоняют кнутом. – Обращается к Замятину: – Вот я вашу «Волгу» ночью угнал покататься и ничего. Никто меня не бил. Правда, она за мельницей сломалась, мы с сосной столкнулись.

- Так это ты угнал? – Выпучил глаза и заревел Замятин и его прямо стало трясти. – Ах ты, гнида дебильная! Ах ты…

Короче. Колю забраковали.

В МИРЕ ЖИВОТНЫХ

Чем больше узнаёшь людей,

Тем больше нравятся собаки.

М. Кощеев

Гусиная верность

Эту историю рассказал Григорий Иванович и божился, что это шекспировский вариант в духе Ромео и Джульетты, только в птичьем исполнении. Вот что он рассказал.

В каждую зиму они оставляли на племя гусака и гусыню. И вот по весне Вовка Крапивин залил себе шары и по пьяни задавил машиной гусыню. Беда! Григорий Иванович горюет, а гусак вообще затосковал. Целыми днями ходит по ограде и кричит, зовёт свою подругу. Сердце надрывается. Вроде и птица, какой у неё ум-разум, а поди ж ты, как голосит.

Протрезвился Вовка Крапивин, пришёл, повинился, купил им новую гусыню, а гусак её не принимает, гонит, долбит и всё кричит. Та к нему и так, и эдак, по-своему, по-птичьи, говорит, мол, не убивайся ты так, мы же не лебеди, а в жизни всякое бывает. Только он её не слушает и всё никак не угомонится.

Тосковал-тосковал, убивался так три дня, а потом с горя… повесился! Да-да, и нечего тут смеяться. Натурально повесился. Засунул голову в ячейку проволочной сетки и повис, бедняга.

- Григорий Иванович, не может этого быть. Это случайность.

- Как же, случайность! Три года ходил около этой сетки и ничего, а тут случайно голову просунул в петлю и даже специально лапки подогнул. Случайность? Как бы не так. Это от большой любви. А может, в них души Ромео и Джульетты вселились?

- Брось, Григорий Иванович. Это же сказка про Ромео и Джульетту, которую написал Шекспир. Он же бабник и пьяница был. Спутался с молоденькой и набуровил про нежную любовь, а как жена застукала с любовницей, да ещё он был злой с похмелья, взял и написал про Отелло. Там мужик вообще бабу придушил. Так что, одно другое уравнивает.

Умная лиса

Недалеко от колхозного курятника, в лесополосе, живёт лиса. Живёт она в своей норе уже несколько лет. И вот что интересно: так её чутьё и то, как она воспитывает своих детей. Судите сами.

Если в бригаде поломались трактора, нет дизельного топлива и не дают колхозникам зарплату, значит, бригадир Морозов едет вечером с работы злой и сердито охаживает кнутом Орлика. Тогда лиса говорит:

- Деточки, не шалите и берегитесь. Морозов сегодня трезвый и не в духе, ещё огреет плёткой. – И в лесополосе всё тихо и мирно, веточка не шелохнётся.

Если Морозов пьяненький болтается в седле, лиса даёт другую установку:

- Деточки, идите поиграйте с Морозовым, не бойтесь. У него сейчас в бригаде всё хорошо. Трактора все на ходу, посевную закончили, праздник у них сегодня, День борозды, и зарплату выдали. Это значит, им выдали товарный кредит.

- Мама, – спрашивают лисята, – а что такое товарный кредит?

- О-о! Детки! Это очень хитрая штука, и придумали её хитрющие люди. Как бы вам подоходчивей объяснить? Ну, вот мы кур с фермы воруем, а заведующий Кузьмич про это знает, но молчит. Это он нам даёт как бы товарный кредит. А по осени он захочет рассчитаться и попытается содрать с нас шкуру. Вот так же и с колхозниками: их сперва прикармливают, а потом обдирают.

Лисята встречают бригадира Морозова, бегут следом, тявкают, хватают Орлика за хвост и провожают его до околицы. Сам Морозов болтается в седле, рассолодел и пьяно лепечет:

- А мы уже отсеялись, – хвастается он, – а вы только и знаете, что кур воровать. Ух вы, патрикеи маленькие, вот я вас!

Мама-лиса бежит сторонкой, наблюдает из-за кустов и хохочет. Какие же, всё-таки люди бестолковые, их обманывают, а они живут в долг, кормят нахлебников и ещё радуются!

Безмозглая скотина

Когда хотят кого-то оскорбить, то говорят: «Скотина ты безмозглая!» Всё это враньё. Вон Володя Гусаров до сих пор заикается и у него руки трясутся от этой безмозглости. Работал он пастухом и вот как-то гонит табун на дойку. Сам – верхом на Гнедке, и, возьми, ни с того, ни с сего, да бичом как огреет бугая Витязя. А бич пастуший, длинный и захлестнул тому под брюхо, да по этому… бычачьему производительному инструменту.

Степенный Витязь аж запрыгал и заойкал, как бычишка игрунок-первогодок. Ну, больно же. Что вы! Свету не взвидел!

Ладно, думает Витязь, я тебе это, Володя, припомню!

И припомнил. Через месяц. Володя уже про это и думать забыл, а бугай нет. Как-то пригнал он коров на дойку, слез с Гнедка, привязал к пряслу и только повернулся назад, а Витязь стоит перед ним и прямо ухмыляется. Рожищи выставил, копытьями землю роет и тупотит, а на морде как написано:

- Ну что, суккин сын! Давай-ка теперь посчитаемся!

Говорят, что на земном шаре стометровку никто не пробегал меньше как за восемь секунд. Врут, не верьте. Володя так хватил, что побил все мировые рекорды, вихрем влетел в избушку-конюховку и закрючился.

Витязь долго бубнил и как выговаривал:

- Я тебя, сволочь, и здесь достану! Будешь знать, как руки распускать и меня перед коровами позорить!

Все углы поразворотил, чуть всю избушку не раскатал по брёвнышку. Хорошо, что эту разборку заметили бабы-доярки и крикнули мужиков. Те – на коней и еле-еле отогнали Витязя от избушки, а то бы хана. Бугай всё ревел, храпел и как грозился:

- Погоди, скотина! Подлюка толстоносая, я тебя ещё встречу и кишки на рога намотаю!

Вот теперь и думайте, кто из них двоих скотина безмозглая?

Володя с тех пор заикается и у него руки трясутся. Попросил, перевели его на курятник. Сам думает, если что, то уж от петуха-то он сможет отбиться. Не так боязно.

Год тигра

Помешались все на гороскопах и восточных календарях. Приходит Аркаша с работы, а жена Клава радостно сообщает:

- Смотри, что я на толкучке купила. Какой тебе подарок на день рождения! И главное, дёшево.

Смотрит Аркаша – над кроватью висит плюшевый ковёр, а на нём намалёван полосатый тигр. Такое «высокое» искусство несли в массы первые кооператоры в начале перестройки. Причём, художник был или абстракционистом, или с похмелья, потому как у тигра в интимном месте было что-то наподобие коровьего вымени. И вообще, ковёр был дрянь. Сами продавцы это чувствовали, потому в целях рекламы нашёптывали клиентам, что этот коврик рисовали китайские монахи из монастыря Шао-Линь, и он лечит от пьянства. А какая жена не клюнет на это?

- Сейчас это модно, – говорит жена Клава, – так как по китайскому календарю идёт Год тигра. Это тебе для удачи.

С тех пор стала твориться какая-то чертовщина. Когда Аркаша был трезвый – ничего, тигр глядит по-человечески, а как напьётся, тут и начинается. Смотрит он на ковёр и вдруг тигр начинает скалиться. Даже сквозь сон слышит, как выговаривает:

- Ты, сволочь гундосая, опять нажрался? И до каких это пор я буду терпеть! Ах ты, скотина! Перегаром и луком несёт, как из помойки. – И чудится, что лапу подымает, коготочки выпускает, а они у него дай Боже! И всё норовит съездить по морде. Вот, вроде, и мистика, такого не бывает, что бы тигры с ковров на пьяного кидались, а когда проснётся и к зеркалу, так и есть! Видит, харя поцарапана! Клава молчит, головой качает и руки за спину прячет.

В результате Аркаша стал бояться спать и орал: «Убери его к чёртовой матери, а то он меня когда-нибудь вообще загрызёт насмерть!" Пришлось снять, не помогли монахи Шао-Линя.

Человек – друг собаки!

У нас в деревне живёт Николай Петрович Крымов. Мужик ещё молодой, но рыхлый и хворый. Помаленьку пыхтел в колхозной конторе, выравнивал дебит с кредитом и задыхался от одышки. Где он только ни лечился, куда только ни ездил, всё попусту.

И ещё у нас работает скотником Костя Ожогин, забулдыга и охальник. Так-то он мужик неплохой и работник отличный, но как запьёт не то, что люди, скотина от него шарахалась. Как репей цеплялся и скандалил. И вот Косте спьяну померещилось, что в зарплату бухгалтерия зажулила у него кровную десятку и он заявился туда «навести шороху». Обычно он делал это с криком и крепкими словами.

Николай Петрович был единственным мужчиной в этом женском бухгалтерском царстве, потому ему и следовало остепенить Костю. Он и остепенил: говорит, мол, успокойся и не ори. Здесь не скотный двор. Да не тут-то было.

- Ты! Очкарик! – Заревел Костя как бугай перед случкой. – Дыши через раз и не вякай, а то врежу раз по курятнику и совсем дух вышибу!

Ну, пьяный же, подлюка. И хоть бы так сказал, а то всё это припудрил страшным матом. И с Николаем Петровичем только от одних слов стало худо, и он стал заваливаться и глаза заводить под лоб. Еле-еле отходили его бабы.

На другой день протрезвился Костя, пошёл домой к Крымову. Тот сидит на веранде и всё пыхтит, ртом воздух хватает, как рыба, никак не надышится. Стал тут Костя виниться, видит же, кого обидел, сам чуть не плачет. Николай Петрович маленько построжился и простил злодея. Тот на радостях и говорит:

- Хочешь, я тебя вылечу?

- Это пустое, – безнадёжно махнул рукой, – у таких врачей я побывал, столько курортов истоптал, а денег сколько просадил и всё без пользы.

- Не веришь? А зря. Что ты этим врачам веришь? Думаешь, они что-то кумекают? Да наша бабка Журавлиха одна больше их всех знает. У меня был страшный туберкулёз. Лечили-лечили и выписали, езжай домой, готовь белые тапки. Позвали её. Приходит. Посмотрела она и присоветовала пить барсучий жир. Добыл я барсуков, натопил жиру и пил. Всё прошло. Послали на медосмотр, доктор послушал и говорит, что мои лёгкие, как у молодого жеребца. Нет, ты не смейся и руками не махай. Сам лечись, ходи на охоту, будь больше на природе.

- Нет, – говорит Николай Петрович, – какая мне охота? Да я сидя задыхаюсь, сам же видишь.

- Потому и задыхаешься, что сидишь. Дарю тебе собаку.

И точно. К вечеру приводит премилую собачку. Пальму.

- Честно признаюсь, собака краденая, но породистая. А уж умная! Всё понимает, только сказать не может. Ты только её выгуливай, а то испортишь. Ходи с ней на охоту.

Николай Петрович сроду бы не взял её, но она сама подошла к нему, лизнула руку, а глаза прямо человечьи и как хочет сказать: «Соглашайся, Петрович, не пожалеешь. Эта сволочь Костя уморит меня голодом. Как загуляет, так днями не кормит».

Стала Пальма жить у Николая Петровича и завёлся такой распорядок: приходит он с работы, поест, отдохнёт, тут она несёт ему поводок и просится погулять. А какая ему прогулка? В горле хрипит, сам задыхается, а куда денешься? Стал помаленьку ходить. Сперва по деревне, потом всё дальше и дальше стал уходить за околицу. Чует, вроде воздуху прибавляется и лёгкие стали распрямляться, дышать становится легче. И так у них пошло-поехало. Придут в бор или на речку, спустит Пальму с поводка, она резвится, а он на пенёчке сидит чёртиком, думки строит.

Тут осень, открытие охоты, он и заегозился. Жена в крик: «Сдурел! Да мыслимо ли больному ехать?» Всё одно, поехал, правда, ничего не добыл, но зато впечатлений –выше головы и как бы телом стал входить в норму. Дальше-больше. По выходным стал уходить рябчиков в бору беспокоить, то лис по полям гонять, где они в соломе мышкуют, то петли на зайцев ставить.

К марту образовался крепкий наст. Все охотники сидят по домам, собак жалеют, а он – на охоте. Туда его по морозцу Пальма на поводке тащит, с охоты он её на руках несёт. Почему так? Наст снега хоть и жесткий, но после обеда проваливается и режет собаке ноги, как наждаком, до крови. Она ляжет на снег, умными глазами смотрит и только что сказать не может: «Петрович, брось меня. Вдвоём нам не дойти, пропадём. Хоть ты спасись». Ну, уж нет! Он её на руки и домой.

Вся деревня потешалась, виданное дело! А ему хоть бы что.

- Эх, вы! Всё у вас: «Собака – друг человека!» Когда же вы, человеки, станете другом собаки? Тьфу, на вас!

Правда, за всё время, кроме зайцев, он не убил ни одной утки, хотя и видел их, не добыл мало-мальского барсука, хотя и находил их норы и часами караулил с Пальмой этих зверьков, даже раз бабахнул в лису, да слава Богу, не попал. Зато добыл главное – здоровье.

Прошёл всего год. И опять забулдыга Костя Ожогин получил зарплату, опять почудилось, что недодали десятку, обиделся, залил шары и попёрся в бухгалтерию «наводить шороху». Опять давай матом лаяться. Николай Петрович, как единственный мужчина, опять решил его приструнить, да не тут-то было. Пьяный же, паразит.

- Очкарик! – Орёт Костя. – Дыши через раз! Да я тебя… Да ты у меня…

Бабы уже по привычке скорей за флаконы, чтоб отваживаться с Николаем Петровичем, но тут вот что случилось. Он сгрёб Костю за шиворот и как кутёнка поволок на крыльцо. А так, как, всё-таки интеллигент, и в очках, никогда не дрался, то попросту поддал коленкой под зад, тот и ссыпался по ступенькам. Ясное дело, малость попортил фотокарточку. Пьяно хнычет:

- Что? Справился, да? Вылечил я тебя на свою… задницу!

Николаю Петровичу, как интеллигенту, стало совестно, обидеть пьяного немудрено. Утром в воскресенье взял бутылку и отправился к Косте на мировую. Помирились. Так Николай Петрович, благодаря Пальме, и вылечился. Вы скажете, какая здесь мораль? А никакой морали и нет. Просто любите животных, нет на свете благодарнее существ.

ДЕРЕВЕНСКАЯ ЭРОТИКА

Внимание! Минздрав предупреждает: не читать детям до 16 лет, беременным женщинам, слабонервным и филологам – любителям изящной словесности.

Еда всегда вкуснее, если она становится закуской,

а холодная водка лучше, чем горячий чай.

Надпись в кафе

Джентльмены тоже люди

Среди жителей нашей деревни, включая учителей, медиков и зав. клубом Катю Берёзкину, самым интеллигентным, настоящим интеллигентом считался главный бухгалтер колхоза Алексей Харитонович Смагин. Первым поздоровается и не как попало, а обязательно приподнимет шляпу и головкой кивнёт. Дорогу уступить, пропустить в дверь женщину первой – это само собой. А чтоб грязный анекдот или заматериться, Боже упаси.

Правда, раз попал в переделку, и над другим бы вся деревня до смерти ржала и потешалась, а об Алексее Харитоновиче чуток посудачили и всё. Понимают, джентльмен.

С этой перестройкой началась свистопляска с ценами и всем головы заморочили: то коэффициенты, то индексы, то указание одно, то другое. В общем, пришлось бухгалтерии колхоза три раза годовой баланс переписывать. Алексей Харитонович и сам измучился и всю бухгалтерию заездил. У него перед глазами, как блохи, этот дебит с кредитом, индексы и коэффициенты с ноликами прыгали и кувыркались. А тут ещё из района звонок за звонком: «Срочно! Изменить! Спешите! Срываете график!»

Совсем затуркали мужика. Пошёл он по нужде в туалет да всё и перепутал. По ошибке и ввалился в женское отделение. Сам всё думает про своё: как свести этот чёртов баланс, и ноль внимания, на чьей он интимной территории. А зря. Там уже сидела депутат райсовета, инспектор по кадрам Мошкина. Бедолага от неожиданности даже потеряла дар речи и с ужасом глядела, как главбух морщит лоб, что-то шепчет, как бы складывает и делит. Сам аккуратно рассупонился и угнездился рядышком. И уж молчал бы, а то по-джентльменской привычке давай культурничать: извиняется за свою рассеянность.

- Здравствуйте, – говорит, – Мария Семёновна. Извините и пардон, сразу по этикету вас и не поприветствовал. Всё этот баланс, проклятый. Ум за разум заходит… – А до самого и не доходит, где он и что буровит.

Ка-ак сиганёт Мария Семёновна, ну, как ракета на старте сквозонула, только промелькнуло пламенем белое пятно.

Ты гляди, думает Алексей Харитонович, тоже спешит, наверно, отчёт не успевает подготовить, ишь как торопится.

Кадровичка Мошкина была настырной, всё же депутат райсовета и знает, что такое Закон о статусе депутата. Пометалась-пометалась, а заканчивать начатое дело надо. Но у нас не – Африка с джунглями, а Сибирь с сугробами, вот ей и пришлось занять мужское отделение и закрючиться. Посидели-посидели, а перегородка деревянная, тонюсенькая, они и разговорились.

- Алексей Харитонович, а ведь вы по ошибке в женский туалет вломились и чуть меня до смерти не напугали.

- Да? – И тут наступила пауза, дошло, наконец, до него, что промашка вышла. – Ах, великодушно прошу прощения и извиняюсь. Это всё перестройка с реформами виновата. От её вывертов с отчётностью уже крыша поехала. Да разве при коммунистах такое было возможно?

Вот и всё. Другой бы про это и думать забыл, но только не Алексей Харитонович. На 8 Марта он в виде компенсации морального ущерба подарил Марии Семёновне шикарный букет цветов. Согласитесь, так поступают только джентльмены.

Дело было так...

Речь пойдёт о политике, эротике с элементами секса, ещё о КГБ и финансовых проблемах. И поверьте, всё это чистая правда. И всё пристойно.

Дело было так. Развенчали коммунистов, и вместо одной КПСС сразу объявилось более сорока. Создали и мы свою партию колхозников – "Возрождение целины". От нашей области мы с Федькой избираемся делегатами на учредительный съезд. А ехать надо в первопрестольную.

Я как дома это сообщил, так моя Маруся аж зашлась в крике: "Не пущу! Тут сено косить, а он в – политику! Тоже мне, революционер! Тебя же посодют. Бросай, Мишаня, эти съезды, водку-то пить можно и дома!" Еле уговорил и то с условием – привезти ей какую-то заморскую тюль, деньги с лоскутиком-образцом пришпилила булавкой в потайном кармашке. Под коленкой.

Приезжаем. А тогда Москву было не признать, вся в иностранных вывесках, все митингуют, радуются, что настала свобода слова и тела, а нам, деревенским, это в диковинку. Определили нас в гостиницу, а там цена за номер – страсть, так нас ещё и кормят за дарма. Виданное ли дело! Сразу ясно – политика.

Что интересно, все бывшие коммунисты, что сидели в президиумах и сытно ели-пили, подались в демократы и норовят пролезть в самую головку. Везде хороводят, бьют себя в грудь, бывших ругают, а как спасти Россию, знают только они.

Стали выбирать самых главных. Шум, крик, одни орут: "Даёшь коммунистов, у них опыт управления!", другие блажат: "Гоните их в шею, они уже построили коммунизм с карточками и талонами на мыло и хлеб!" Началась буза. Чтобы сбавить накал, объявили перерыв. Собрались мужики в туалете, курим и кумекаум: кого избрать самым главным? С нами оказался какой-то бойкий мужик и головастый. Он-то нас и надоумил.

- Они, сволочи, – говорит, – хотят нам подсуропить бывшую партийную номенклатуру. Надо голосовать за своего, за деревенского мужика. За Вермишелева. Он – председатель колхоза.

Ладно. Покурили и пошли голосовать. Деревенские, они же дружные, а потому меж собой погудели и махом завалили москвичей, которых нам навязывали, а наш Вермишелев угодил в председатели партии. Вот так. Оказывается, политику можно вершить и в туалете.

Это я рассказал про политику, а теперь послушайте про эротику с элементами секса. Только вы не подумайте чего худого.

Дело было так. Поскольку я сексуально грешен только в помыслах, расскажу, как на духу, всю правду. Приходим мы со съезда в гостиницу, никак не успокоимся от политической борьбы, а потому решили чуть размагнититься. Деньги были, ехали, всё-таки, в Москву и у каждого имеется заначка. Народ в делегации подобрался дружный, прикупили, что надо, и у нас в номере хорошо посидели. Даже пел. Разошлись поздно.

Вроде всё хорошо, но чего-то не хватает. Врать не буду, я свою Марусю люблю, но малость угорел, а тут ещё, как чёрт под руку пихает, постоянно телефон трезвонит и ласковый голосок в трубке эротично мурлычет: "Не желаете ли, чтобы ваш досуг скрасили девушки?" Федька ещё тот ходок, но был хитрован, знает, что я что-нибудь соображу, потому стал спать гнездиться, а меня потянуло на подвиги. Думаю, всё же в Москве, а деньги прямо жгут мужское самолюбие. Тут в аккурат по телеку Африку показывают и вижу губастых негритянок. Как только опять по телефону заворковали: "Не желаете ли...", я и ляпнул:

- Желаем. А вот негритянку слабо?

Отвечают, вообще-то, можно, только это экзотика, а потому надо обратиться туда-то и туда-то и попросить в номер массажистку из Африки. Ладно. Спускаюсь на первый этаж. Рядом с рестораном за столом сидит раззолоченная главная массажистка и принимает кобелиные заказы на половую экзотику. Я так это развязно говорю:

- Мадам, мне бы промассажировать негритянку.

Она меня с ног до головы измерила и говорит:

- Молодой человек, а вам это по карману? Вы хоть знаете, сколько стоит такое удовольствие?

Обидно мне, вроде африканская любовь полагается только городским, а деревенские и доярками обойдутся. Говорю:

- Может, и не знаю. А ты всё знаешь? Вот скажи, сколько стоит тонна зелёной массы гороха?

Она видит, что не на того напала, сразу зауважала.

- Это другой разговор! Если вы знаете цвет и курс валюты, то замечу, и негритянки измеряются в тоннах. Это же штучный товар, но предупреждаю: если цена для вас неподъёмная, то может, что попроще? Например, с Тверской?" – И показывает на длинноногих крашеных девок.

А мне обидно стало за деревню, упёрся, как бык колхозный: "Негритянку хочу!" Она порылась в компьютере и выдаёт:

- К сожалению, сегодня все негритянки заняты. Согласны на латино-американку? Цвет, хоть и не чёрный, зато шоколадный. Та же экзотика, плюс большая скидка. И тянет всего на тонну.

Я и согласился, но тут началось самое интересное.

- Нужна предоплата, – говорит эта раззолоченная, – товар-то штучный. – И называет цену этой тонны. У меня глаза на лоб.

- Ты же сказала, тонна – это значит тысяча.

- Правильно – тысяча. Но тысяча зе-ле-ни. Товар валютный. И я предупреждала. Сам подтвердил, что с зеленью работаешь.

Что делать? Отступать некуда. Тут ещё эти девки с Тверской стали хихикать – оплошал деревенский лапоть. Не-ет, думаю, не на того напали. Всё до копейки выложил. Правда, своих не хватило и пришлось расстегнуть под коленкой булавку потайного кармана с Марусиными тюлевыми деньгами. Сам думаю: Маруся, жили мы без этой заграничной тюли, проживем и дальше. Тут не Латинская Америка на карту поставлена, а престиж русской деревни. Бабёнка мои тыщи посчитала и говорит:

- Ждите заказ в течение часа.

С последних денег купил какого-то заморского пойла и поднялся к себе. Федька – тут как тут, подхватился: "Где был? Почему без меня?" А мне до смерти денег жалко, потому ехидно говорю, что был в Латинской Америке. Наливаю заморского напитка, а он кочевряжится – не пьёт. Ну и чёрт с тобой, сам две стопки и осадил. То ли от классовой борьбы на съезде, то ли от этого зелья, но пока ждал заказ, меня сморило и я отключился.

Слышу сквозь сон – звонок. Федька к телефону и говорит: "Никого мы не заказывали". Немного погодя опять звонок, а он уже сердится, орёт: "Да никого мы не заказывали... а тот мужик-колхозник, давно храпит", – и суёт трубку мне в харю. Но фирма была серьёзная, там не унимаются. Толкуют ему про оплаченный заказ. Как он это услышал, сразу и согласился: "Ладно, – говорит, – если всё оплачено, ведите эту латино-американку. Что мы, звери какие? Не пропадать же добру".

Немного погодя стук в дверь, а я слышать-то всё слышу, а сам как в трансе, рукой не могу шевельнуть. Чуть веки приподнял и вижу – входит роскошная девка, цвета шоколада, сама в норковой шубке, с магнитофоном. Включает л"амбаду", сбрасывает шубку и... мама родная! Стоит в натуральном виде Афродиты, а формы! Лопочет с милым акцентом: "Кито бьюдет Мьиша?" А "Мьиша" лежит, как бревно, ни рукой, ни ногой не шевельну. Зато Федька не растерялся, засуетился, кричит, что это он и есть "Мьиша!" Ну не подлец? Она для куража заскочила на столик и давай "ламбаду" выплясывать, только фужеры зазвенели, а груди у неё в растопырку, как у молодой козы, и ещё дёргаются. Потом соскользнула к нему в кровать,, и только пружины застонали... Грех-то какой! Я от волнения и аханья враз сомлел и отключился.

Утром очухался, спрашиваю Федьку, померещилось с Латинской Америкой? Он глаза прячет и бормочет: "Ты, Мишаня, как лишку хватишь, так тебе чёрте что мерещится". Я и думаю, может, и правда померещилось, шарю по карманам – одна мелочь. Хвать-хвать под коленкой – только булавка и осталась.

А он такой деловой и меня загружает. Говорит, что я старший по группе и суёт билеты всей делегации. Поехали в аэропорт Домодедово. Чёрт с ними, с деньгами, только совестно перед Марусей, профукал её денежки, и что обидно – без пользы. Зато совесть чистая. Стал в душе каяться, за дурные помыслы и, вы не поверите, всё неожиданно уладилось. Но как!

А дело было так. Приезжаем в аэропорт, я зарегистрировал делегацию. Пока ждали самолет, хорошо опохмелился. Полегчало, но штормить начало. Объявляют посадку. Кое-как поковылял, даже прошел через металлоискатель, но тут какой-то мужик в штатском меня за шиворот и поволок в дежурку. Там уж он на меня и вызверился. Орёт, что он кэгэбэшник, а я по оперативке похож на какого-то террориста и хочу взорвать самолёт. Вывернул карманы, остатки денег – себе в ящик и всё жути нагоняет, требует назвать имена чеченских террористов.

Представляете ситуацию? Идёт посадка, Федька мечется, билеты всей делегации у меня, а где я – неизвестно. Спасибо контролёрам, они указали, куда меня уволок этот паук-опричник. Влетает он и с порога ревёт, как медведь в жаркую погоду:

- Ты какого... (тут нехорошее слово) здесь сидишь с билетами, когда уже посадка идёт?!

А кэгэбэшник в позу:

- Гражданин подозревается в терроризме!

- Что?! – У Федьки аж челюсть отпала, как у коня. – Какой терроризм? Чё плетёшь? Ты сам кто будешь, крыса столичная?

- Я сотрудник КГБ, – начал рисоваться тот и даже суёт ему в морду красную книжечку, но Федька его оборвал, но как!

- Ты эту книжку засунь себе в... (и опять сказал плохое слово, в переводе с медицины – в задний проход), – и суёт тому в харю корочки областного депутата. В придачу у него на пиджаке был большущий депутатский флажок. Наверно, кэгэбэшник с перепугу принял его за депутата Верховного Совета, потому и прижух. Федька меня за руку и только ходу, а я и запричитал:

- Он же, сволочь, все деньги выгреб, в ящик стола спрятал.

Федька выдвигает ящик стола, а там этих деньжищь как у дурака махорки. Он опять ка-ак заорёт:

- Ах ты, шкура! Вот какую взрывчатку у террористов выгребаешь?" – А сам всю наличность мне ссыпал в "дипломат" и бегом на посадку. Кэгэбэшник с перепугу хоть бы слово вякнул.

***

Это уже дома я деньги пересчитал и глаза на лоб полезли – выходило, что я в Москву съездил, как на заработки. Потому Маруся и не ругалась за эту заграничную тюль. Правда, деньги все до копейки выгребла и говорит: "Мишаня, раз политика – дело денежное, узнавай, когда ещё на съезд в Москву поедете?"

Да чёрт с ними, деньгами, не это главное – главное, что создали свою партию.

Сила воли

Хотите верьте, хотите нет, а Иван Максимович бросил пить. Тридцать лет мучился и враз, как отрубил, причём, никаких экстрасенсов, платных врачей или поганых заграничных таблеток. Я сперва не поверил, а тут приезжает с области начальник нашего треста и привозит на весь коллектив огромную премию за квартал, и решили мы это дело отметить. Сами понимаете, организовали шашлыки, пиво, ну и всё прочее.

Иван Максимович тоже был с нами. Он от коллектива не отрывался, за тридцать лет уже выработался рефлекс общения. Разливает водку, всех угощает, кто перегрузился, того домой доставит, одним словом, понимал и жалел пьяного брата. Вот и тогда, суетится и хозяйничает за столом, создаёт, так сказать, хмельной уют, а сам – ни-ни!

Мы даже заспорили, мастер золотые руки на Руси и не пить! А он не пьёт. Тогда мы, сволочи, решили его напоить. Пошли на подлость: подговорили начальника треста Виктора Борисовича, пусть он предложит ему выпить и чокнется. А тому даже интересно стало, да неужели в его тресте есть хоть один непьющий прораб? Да не может быть такого среди строителей. Сам налил ему стакан, подаёт и говорит:

- Прошу минуточку внимания! Предлагаю тост за лучшего прораба нашего треста, за Ивана Максимовича выпить стоя. Прошу. – И сам с ним стаканом стукнулся.

Мы подхватились, стоим и ждём, что будет. И вот что вышло. Взял Иван Максимович стакан, подержал, заволновался, сам побледнел и только пить – вдруг бряк в обморок! Во как. Значит, его алкогольная душа тянется к пьяному братству, а сила воли переборола. Да так, что из сознания выстегнула.

Мы его завалили в машину и в больницу. Потом уже узнали, как его угораздило бросить пить и воспитать силу воли.

А дело было так. Строили в райцентре межрайонный железобетонный завод. Руководство и снабжение было из области, а рабочие все местные, что-то вроде прорабского участка. И надо было сложить из кирпича огромную дымовую трубу высотой аж сорок метров. Приехали с какого-то спец монтажа двое мастеров, отец с сыном, и закипела работа. Через месяц эта чёртова труба уже была готова и, как огромный палец торчала из земли и грозила небушку: «Уже погоди, покопчу я тебя!»

Ловкие мастера подожгли леса, что были внутри трубы, те выгорели и всё, принимай работу. Надо платить, а по срокам они что-то намного опередили время и корячилась им премия и денежки немалые. А Иван Максимович, значит, прораб и от него зависит эта самая прогрессивка. Мастера и говорят:

- Иван Максимович, ты уж постарайся с нужными цифрами и путёвыми расценками, мы тебя не обидим.

Иван Максимович постарался: поколдовал с нужной цифрой. Те получили свои денежки, не обидели его, потом предлагают:

- У нас традиция: каждую трубу обмываем. Согласен с нами вспрыснуть? – Ну, не придурки, такое спрашивать у прораба!

- Об чём речь! Согласен.

- Вот и хорошо. Только у нас традиция: мы всегда обмываем законченный объект, пьём на трубе. Не забоишься там пить?

Иван Максимович пил везде: за столом, под столом, на работе, без работы, с закуской и без закуски, и даже один раз в могиле (рыли могилу, и когда подкреплялись, то ему подали прямо туда, чтоб не вылазить, он ещё и пошутил: «Везде пил, а в могиле первый раз!») Он и тут распетушился:

- Вот на трубе я ещё не пил. Надо попробовать.

Полезли. По скобам, как по лестнице, первым шпарит молодой монтажник-парнишка с сумкой, а в ней – водка и закуска, за ним, как за магнитом, наяривает Иван Максимович и замыкает восхождение отец этого верхолаза-монтажника. И хвалит:

- Да ты, Иван Максимович, молодец! Только вниз не смотри, а так ты прирожденный монтажник. – Ясно, подбадривает его.

Залезли. Расположились. Разлили. Чокнулись. Выпили. И тут Иван Максимович глянул вниз… Батюшки! Мама родная! До того испугался, что позеленел и его стошнило, вся водка назад пошла. Съёжился, уцепился за скобу, боится шевельнуться, от страха зубами лязгает. Ему кажется, что труба качается и вообще сейчас рухнет, и главное, чувствует в штанах тяжесть, сырость и прёт пареной репой. Его как заколодило:

- Ой, умираю… ой, умираю, помогите…

Мастерам, тем хоть бы что, сидят на краешке оголовка трубы, ноги свесили, успокаивают его, уговаривают. Куда там! Пришлось молодому спускаться за страховочными монтажными поясами и кое-кое как спустили Ивана Максимовича на грешную землю. У него – тряслись ноги, а руки были белые и их сводило судорогой. Когда спускали, от каждой скобы отдирали, он всё цеплялся, как обезьяна. До того перепугался.

С той поры у него какая-то нестыковка головы с животом. Как водкой напахнёт, так перед глазами весь этот ужас высоты и встаёт. Сразу начинается рвота, непроизвольно образуется тяжесть и сырость в штанах. Ну что ты будешь делать! Пошёл к врачу. Да разве он поможет? Сам доктор страшно удивился.

- Это, – говорит, – на земном шаре первый такой случай, когда больной жалуется, что не может пить. Обычно всё наоборот, все хотят бросить пить, а вы не можете начать. Надо будет сообщить в Академию наук.

- Ай, бросьте, доктор. Лучше скажите, что у меня за болезнь? Может, меня кто сглазил или жена наняла какого экстрасенса и он меня загипнотизировал? Если так, тогда я их обоих убью!

- У вас сразу две болезни. Во-первых, болезнь высоты и, во-вторых, в результате стресса водка для вас стала как сверхмощный раздражитель. Это всё на нервной почве и как результат – медвежья болезнь.

- Что-то ты набуровил, а нельзя попроще?

- А попроще будет так. Стоит трахнуть стакан, как бессознательно срабатывает рефлекс защиты – и у вас рвота и детская неожиданность. А если ещё проще – понос. Теперь понятно?

- И нельзя помочь?

- Нет. Тут медицина бессильна, вы не жилец. В алкогольном, конечно, смысле. Сочувствую. На всякий случай выпишу таблетки от поноса. Хотите?

Так и пришлось ему бросить пить. Жена, так очень даже довольна и не нарадуется. И стирки меньше, и денег больше. Уже дочери в городе купили квартиру, дачу, себе машину. Сам же Иван Максимович поправился на шесть кило. А если бы смолоду не пил? Вот тебе и миллионер. Вот что значит сила воли.

Если захотите бросить пить, попробуйте. Только выберите трубу повыше.

Дела давно минувших дней

Случилось это как раз в канун пятидесятилетия Советской власти. Юбилей отмечался широко: газеты, концерты, лекции и ещё наладились проводить встречи со знатными людьми.

В Покровке был знаменитый охотник-волчатник, Андрей Никитич Громов. Довелось ему воевать и в Гражданскую, и Отечественную. Мужик боевой и достойный: вся грудь в орденах, и каких! Говорили, что в Гражданскую был у самого Мамонтова связным, но одно плохо: был страшный матершинник. Все паузы заполнял простым крепким народным словом.

Пригласили его в школу, и он сразу согласился, так как из-за своего ораторского изъяна, его редко куда звали. Директор, Николай Антонович, его предупредил: "Только не материться!"

Школьников собрали во дворе школы. Как увидели его ребятишки, так друг за дружку прячутся и прыскают со смеху: знают, что-то будет. Директор школы представил знатного человека.

- Андрей Никитич, гордость района. Он нам расскажет про Мамонтова: как воевали и устанавливали новую власть. Прошу.

Ветеран был в новом костюме, на пиджаке горят ордена, среди них знаменитый орден Александра Невского.

Первым делом смачно высморкался, а уж потом давай вспоминать, причём, память у него стала выдавать что-то несуразное.

- Да, было дело… а как жа. Мамонтова я знал лично. Смелый был. Дерзкий. И его ребята такие жа. Помню у Матрёны Заварзиной ночью корову увели со двора, да так ловко! Дело было по зиме, они её в валенки задом наперёд обули, увели в лес и сожрали. Заварзиха хватилась доить, а коровы нет и следов нет. Потом, когда узнала, кто и как увёл её Бурёнку, ох и голосила: «Люди добрыя! Чем же я буду своих детушек кормить? Да что жа это за защитники такия? Это жа чистыя бандиты!»

Николай Антонович видит, что «заслуженный» не туда гребёт и не то буровит, перебил его:

- Ребята, Андрей Никитич хотел сказать, что партизанам было трудно, особенно зимой. Но Мамонтов за это строго наказывал. И потом не забывайте: в Сибири – Колчак, белогвардейцы, расстрелы и вообще было сложно. – И опять обращается к Громову: – Андрей Никитич, расскажите, как вы с колчаковцами воевали.

- Да, было дело… а как жа. Воевали. Помню, были мы на покосе. Вдруг скачет верхи парнишка Митрия Барсукова. Шумит: «Тятя! В деревне Колчак, по дворам всю скотину выгребают, коров, мужиков и лошадей. Лошадей в обоз, мужиков в «мибилизасыю». Те отказываться, а их к стенке, тоды они согласились и сами стали колчаковсами…»

Ну, мы и вскомарились! «Кровя пущать Колчаку!» Собрались гуртом, нас мужиков сорок и на всех с десяток дробовиков, остальное вилы да пики. Три дня крадучись гнались за имя, а как догнали, они, сволочи, по нам ка-ак… (пальнули), так мы домой за полдня добежали. Я тогда ещё вилы потерял. Я-то чё, а вот Митрий за лето с этим Колчаком трое вил потерял.

Смех. Николай Антонович опять вмешался:

- Ребята, Андрей Никитич скромничает. Партизаны были большой силой. У Мамонтова была целая армия, несколько дивизий. Они разгромили колчаковцев в Причумышье, в степной зоне Кулунды и в Горном Алтае. Андрей Ниуитич, вы расскажите, как предупредили Мамонтова и разбили колчаковцев в Солоновке.

- Да, было дело… а как жа. Занял Колчак Солоновку. Понятное дело, пороли мужиков, те озлобились. А председателем сельсовету был мой сват, Крутиков Пахом. У него печать-то отобрали и выпороли. Оно бы всё миром закончилось, но из-за его жаны Анисьи всё и заварилось. Такая… (нехорошая) была. Звиняюсь, вылетело. Нашли у неё три бутыли самогона, а эта дура: «Ня дам!» Слово за слово, а язык у Анисьи, что у змеи. Её – плетью, Пахом вступился, мужик-то здоровый был. Ка-ак… (ударит) одного, потом другого...

Средь ночи примчался верхи Борька, сватов старшой парнишка: «Дядя Андрей! Бяда! Тятю колчаковсы порешили, маманька у соседей с малышнёй хоронится, а хату как есть, спалили!»

Я падаю на коня – и в Берёзовку, там в аккурат штаб партизанский стоял. Говорю им: «У меня сват – председатель сельсовету: неужто за власть не заступитесь?» Они все на-конь и в Солоновку. Перед рассветом их и накрыли.

Что было! Со всех сторон… (стреляют), пулемёты... (полосуют). – Видать, воспоминания разбередили его душу и тут Андрей Никитич загорячился: забыл уговор и давай крыть матюжищами. – В общем, всем колчаковсам там и… (конец). Всех до одного к… (такой-то) матери!

- Всё, всё! – Замахал руками Николай Антонович и стал его останавливать. – Хватит. Спасибо за интересный рассказ.

Да только не так-то просто было остановить партизана. Он разошёлся не на шутку: руками машет, кулаки сжал и кроет Колчака на чём свет стоит. Ясно, что все хохочут, даже учителя.

Короче – Николая Антоновича чуть из партии не исключили.

Житейская проза

Жили у нас в деревне Журавлёвы, Фёдор и Настя. Дрались почти каждый день. А между делом настрогали восемь ребятишек: семь девчонок и одного парнишку. Он, правда, был слабый на голову, его в деревне так и звали – Коля-дурачок.

Фёдор был маленький, худенький, но, как подопьёт, так, скорее, дубасить супругу. Зато когда Настя напьётся, то шугает так Федю, что тому места мало. А сама ещё и орёт на всю деревню: "Одного от него родила, и тот – дурак!"

И вот прихватило у Насти спину. Понятно, всю жизнь в колхозе, а тогда всё вручную, она – то с вилами, то с тяпкой, вот и сказалось. Пошла в больницу. Врач осмотрел её и говорит:

- Что тебе сказать, Настя? Это у тебя от работы. На курорты у тебя денег не хватит, да и поздно. Ты попробуй народное средство: истопи баню, распарься и натри поясницу скипидаром.

Дело было глубокой осенью, как раз выпал первый неглубокий снег. Купила она в аптеке флакончик скипидара, жарко натопила баню, улеглась на полок, а как распарилась – командует:

- Теперь ты, Федя, лей и растирай.

Федя налил скипидара на ладошку и давай растирать ей поясницу. Скипидар сразу не берёт, надо время, а Настя этого не знает, потому сердито командует:

- Ну чё ты там возишься! Лей больше, чё жалеешь?

А Федя ничего не видит, пот заливает глаза, вот он и давай пузырьком трясти, да так, что скипидар побежал по желобку и попал Насте во все луночки. И сразу подействовал. Да так, что она соскочила, вынесла на себе закрюченную дверь и плюхнулась задом в снег. Боль утихла, а как снег растаял – по новой. Подхватится и падает рядом в снег.

Утром соседи долго не могли понять, зачем это она пометила весь огород голым задом. Да разве дело в этом? Вы не поверите, поясница перестала болеть!

Русские салазки

Коля Чернов вернулся из армии весной и решил поступать в сельхозинститут на отделение механизации. В армии он был шофёром и технику любил. А пока решил поработать.

В колхозе свободных путных машин не было и ему дали старенький ЗИЛ-157. Неделю провозился с ремонтом и выехал. Шла посевная и неделю в третьей бригаде возил поваров.

Он привык к дисциплине, а повара не торопятся. В тот день загрузили термоса с едой, посуду и флягу с водой. Он торопит их, люди на севе ждут обед, а им без разницы: "Успеется!" Подручку и отправились прогуляться, а туалет – у околка, метров за двести от бригады. Идут и всё ля-ля, никак не наговорятся.

Коля думает: подъеду поближе, чтоб им выгадать время на обратную дорогу и сразу в поле. Разогнал свою колымагу, осталось метров пятнадцать, он – на тормоз, а педаль провалилась...

Маша Круглова успела отскочить, а Нюрочка Волкова только зашла в будочку. Хорошо, что плотник Кузьма Захарыч сработал туалет на совесть, ещё и поставил на полозья. Для удобства. "Зил-157" метров тридцать протащил, как на салазках этот предмет естественной надобности. Остановился.

Коля вылез из кабины белый, как полотно. Открывается дверь заведения, осторожно выходит Нюрочка. Тоже белая, как и её халат. Она даже не ругалась, только погрозила Коле кулаком. Что-то пошептала на ухо Маше Кругловой и они пошли на берег Кулунды. Только Нюрочка шла осторожно, нараскоряку...

Дверь

Одно время у нас деревенский табун пас Ефим Якушев. И вот как-то вечером пригоняет он скотину и – домой. Обычно его Пелагея сидит во дворе, как чёрт на пенёчке, поджидает. А тут видит, она по ограде мотается и голосит. Соседи столпились и галдят у ограды. Ефим сперва перепужался, думал, что серьёзное. Кричит:

- Ты чё блажишь? Что случилось?

- Чё-чё, сам вон – посмотри.

Глядит Ефим, а дверь в хату – вдребезги.

- И кто это её так?

- Кто? Андрюха Бороздин, змей подколодный. Всё лез к Наташке. Слышишь – ревёт.

Ефим, не слезая с Гнедка, сразу к Бороздиным. Отец Андрюхи, Николай, возился с мотоциклом и гремел ключами.

- Ты знаешь, что твой охламон у меня дома учудил?

Николай был мужик с гонором и задиристый. Сразу окрысился на гостя. Нагло прищурился и так это с ехидцей говорит:

- А мне это без надобности.

- Зато мне есть надобность. Зови своего хорька шкодливого.

Тут открывается дверь и вот он – нарисовался сам Андрюха и тоже с гонором орёт:

- Ты чё сюда припёрся? Чё тут разорался?

- Кто дверь высадил?

- Ну, я. И что теперь? – А сам свои лупетки выкатил, не моргнёт, ещё и лыбится. Ну, папаша родной, вылитый.

- А раз ты, тогда иди и ремонтируй.

- Наташка сама виновата, если бы по-хорошему сразу открыла, и дверь была бы целая. А раз так, то сами и ремонтируйте.

Ну не змей! И главное, отец за него горой, сам стал грозить Ефиму, припомнил старое. Кричит:

- Это из-за твоего недогляда наша Зорька объелась клевера, да так, что пришлось прирезать. А какая корова была – ведёрница. Надо было на тебя, сволочь гундосую, в суд подать. А теперь ему ещё и дверь ремонтируй. Пошёл на... (вон!)

Ещё раз наведался Ефим и всё без толку. Тогда плюнул, оставил табун на подпаска Серёжку Колупаева и среди дня подался к участковому. Тогда у нас работал Коля Трубников. Приходит к нему Ефим, так, мол, и так, этот змей Андрюха дверь высадил. Сделай божескую милость, заставь их новую дверь поставить. Осень уже на дворе, холодно, баба ругается. Осень же.

Коля был мужик свой, деревенский, на все склоки смотрел сквозь пальцы и посоветовал самим решить миром.

- "Бытовуха" – это такое дело, что и прокурор не разберётся. Сегодня вы ругаетесь, завтра миритесь. Попробуй ещё раз с ними потолковать.

- "Бытовуха", говоришь? – Даже осерчал Ефим. – Ладно. Прокурор, значит, прокурор.

Сразу и подался к прокурору, на коне долго ли? Приезжает. Заходит. А прокурором тогда у нас в аккурат был молоденький парнишка, Константин Петрович Круглов. Он только что из института, со значком и в очках. И страсть, какой вежливый. Они, прокуроры, поперву завсегда вежливые. Ефима принял хорошо, даже встал со стула и всё: "... прошу вас... садитесь, пожалуйста... слушаю". Ну, тут-то Ефим ему всё и выложил про дверь.

- Главное, – говорит, – отец Андрюхи работает в колхозной столярке и нет, чтобы всё уладить, так он ещё эту проклятую корову сюда приплёл, судом стращает. Господи, хоть бы корова путняя была, а то всё на чужое зарилась, как и её хозяин.

Прокурор вежливо его выслушал, аккуратно сдул пылинку с кителя и говорит:

- Я вас понимаю, но возбудить уголовное дело нет оснований. Вы уж, как-нибудь уладьте это дело миром. А если нет, то напишите заявление в сельский Совет, и они на административной комиссии всё уладят. Дело ваше сугубо гражданское, так трактует Уголовно-процессуальный кодекс. Честное слово.

- По-вашему процессуальному оно, может, и так, но ведь спать боязно. Сёдни ночью соседские собаки забрались в сенцы и сало из ларя утащили. Бабка ругается.

- А у вас своей собаки разве нет?

- Есть, да она же сука и с ними заодно. Одно слово – собаки.

И всё. Видит Ефим, дверь и тут не светит. Беда! И уже спустился с прокуророва крыльца, и вдруг его как кто надоумил: а что, думает, если бить на жалость? Ведь прокурор ещё молодой парнишка, не порченный, поди, подсобит. Вернулся. "Молодой парнишка" только опять вежливо заегозил со своим "... прошу вас... садитесь, пожалуйста", а Ефим его и огорошил:

- Вы помогите, а то она всё время ревёт, книжки забросила и в школу второй день не идёт.

- Кто она? Кто не идёт? Бабка? – Опешил прокурор.

- Да внучка, Наташка. Она у нас с бабкой живёт. В десятый класс ходит, а он, бугай, уже армию отслужил. Сладил с девчонкой. Он же её... (тут Ефим сказал нехорошее слово, которое и произнести совестно, а помягче оно переводится с простонородья, как "лишил девственности").

От такого поворота дела молодого прокурора как кто шилом в одно место кольнул. Сам подхватился да как закричит:

- Он что, изнасиловал её?

- По-учёному, может, будет и так, а по-деревенски – трахнул её. Ссильничал кобель.

- Так какого же чёрта ты, хрен старый, мне битый час про какую-то дверь буровил? – Забыл про вежливость прокурор.

Сразу хватает телефон, даёт команду, аж самому начальнику милиции: Андрюху – в кутузку, Наташку – в больницу на какую-то медэкспертизу. Заставил Ефима писать заявление. Тот сперва заартачился, опять понёс про дверь, но тут уж прокурор его обнадёжил. Сам по кабинету бегает, руки потирает.

- Теперь они, непутёвый ты старикашка, не то что дверь, плясать "лезгинку" будут перед тобой.

Чудно, думает Ефим, я ему про дверь толкую, а он про какую-то "кспертизу". Ладно. Допас скотину, вечером пригоняет табун, и, только домой, а там Николай, отец этого змея Андрюхи сидит. Уже новёхонькую дверь навесил и поджидает его. И куда вся спесь подевалась, его как подменили. Сразу: "Сю-сю-сю, Ефим Василич! А я к тебе. Вон и дверь новую навесил, а теперь прошу ко мне в гости. Там и потолкуем за жисть. Есть дело".

Ефим обалдел от радости, судите сами: и дверь новая, и его же в гости. А в деревне у нас в гостях завсегда не обходится без бутылки. Он и думает: ну молодец этот парнишка-прокурор.

И верно. Его сразу за стол, давай лапшой с гусятиной угощать, водки наливают, а в конце этого экстренного праздника Николай стал просить его, чтоб он забрал заявление. Пусть скажет прокурору, что ничего страшного не было и Андрюха просто так объяснялся Наташке в любви.

Ефим – утром к прокурору, так, мол, и так, отдай заявление, дверь сделали, значит, и делу конец. Спасибо, что помогли. Оказывается, ничего промеж них и не было. Кроме того, этот змей, Андрюха, даже готов срочно ожениться. Эка невидаль, да у нас в деревне завсегда так: сперва ломают двери, а уж потом женятся. И он так же сватался, грех не велик.

Да не тут-то было. Молоденький парнишка-прокурор не только оказался на дело такой прыткий. Как давай стращать Ефима своими законами, и выходило, что его самого за лжесвидетельство могут упрятать за решётку. Во как! И куда твоя вся культурность подевалась. Ехидно говорит:

- Чё ты мелешь, старый козёл! Какое "ожениться?" Ведь она ещё малолетка и у неё даже паспорта нет. Теперь это дело нашей конторы и обратный ход ему дать нельзя. Вот заключение судмедэксперта, тут всё прописано. Дело заведено.

Оказалось, что Коля Трубников уже собрал свидетельские показания соседей, как "объяснялся в любви" Наташке этот кобель, когда ломился в двери. Всё. Хана.

Потом был суд, правда, закрытый, потому как тогда ещё телевизоров не было, а глядеть этот боевик собралось полдеревни. Змей-Андрюха схлопотал, что положено, и теперь клянёт себя, что хамил Ефиму и сразу не согласился ремонтировать деревянную дверь и потому оказался за железной.

Вообще-то, Наташку жалко, но и она сама была виновата, нечего было на танцах дрыгать голыми коленками, строить глазки Андрюхе и дразнить. Потом, правда, она враз поумнела, уехала в город к родителям, закончила институт, выучилась на судью и теперь судит насильников. Вот и вся история, а другим наука.

Про зятя

Одно время Алтай славился женщинами-механизаторами. У нас в совхозе бригадиром у женщин-механизаторов была Надя Комарова. И была ещё депутатом Верховного Совета страны.

На сессии в Москве выступила от нашего края, сказала, как надо, и совхозу сразу выделили аж восемь новеньких тракторов МТЗ. Работают. Но у самой Нади случилась беда: муж заболел и умер. Погоревала она и полностью переключилась на работу.

И вдруг – краевой слёт женщин-механизаторов. От нас поехали пять человек. Пошили им новые комбинезоны, белые рубашки, чтоб не было стыдно перед людьми. Надя как бригадир и депутат страны выступила, потом были подарки и концерт.

В город выезжают не часто, потому побывали на рынке, походили по магазинам. Шофёр Николай Кузьмич предлагает:

- Девчата, тут на Солнечной поляне открыли интересный магазин, вам бы там побывать. Очень интересный товар продают.

Поехали. Магазин, и правда, интересный, а название – "Секс-шоп", а расположен в подвале. Спускаются. Покупателей нет, а продавец – женщина. И товар особый, непонятный. Какие-то резиновые бабы и непонятные штучки. Надя спрашивает:

- Что это у вас за статуэтки на полочках?

- Эти приборы заменяют мужчин, – говорит продавец и берёт с полки "прибор", инструктирует. – Он механический, на батарейках. Вот так вибрирует, так выбираем режим. Если нет мужа или он пьяница, то этот прибор в хозяйстве просто незаменим.

Шофёр Николай Кузьмич хихикает, тут и до девчат дошло, что это за лавочка с товарами. Посмеялись, а Надя советуется:

- Мы – механизаторы и "деталь" механическая, грех не купить одну "статуэтку", как запчасть. Может, и пригодится.

И, правда, сгодилась. Смотрим, через неделю Надя расцвела и её не признать. План бригада перевыполняет, все довольны. Ну и дела. Тут и девчата стали просить "статуэтку", чтоб "посмеяться". Месяц смеялись, еле вернули. Очень полезная вещь.

Родители Нади жили рядом. Отец коммунист, член бюро райкома, участник войны, строгий. Но на пенсии стал попивать. Бабка жадная, так он к дочери бегал, у неё всегда была заначка.

Как-то приходит к ней, а она на работе, но у него был свой ключ. Всё в квартире перешарил – нет водки. Ищет под матрасом, хвать-хвать – кажись, нашёл четок! Достаёт, а это "статуэтка". Мама родная! А тут с работы приходит и Надя. Конфуз!

- Это как понимать?! – Взбеленился он как коммунист. – Это что за буржуазные выходки! Ты кто? Тебе народ оказал такое доверие! С такой трибуны на всю страну, а дома что делаешь?

- Ну и что я делаю? Мне всего сорок пять, а мужа нет. Ох, и согрешила! Путные мужики – при жёнах, мне что, их надо отбивать или в постель тащить алкашей и бродяг? – И заревела.

Проходит неделя. В субботу истопила баню, пошла к родителям. Мать тогда лежала в больнице, потому говорит отцу:

- Папаша, собирайся в баню. Попаришься как следует.

Приходит он, Надя вымыла пол, распарила веник и говорит:

- Ты иди в первый жар, а я пока соберу на стол, у меня и бутылочка припасена. С баньки-то оно в самый раз.

Попарился отец, пришёл весь красный и хряснулся на диван.

- Ты пока отдыхай, – говорит дочь, – а я пойду мыться.

Приходит из бани... мама родная! У неё глаза на лоб поехали.

Папаша сидит за столом, бутылка почти пустая, напротив его "статуэтка" искусственного мужика, а перед ним стакан.

- Что же ты делаешь, старый хрыч! До каких пор ты меня будешь позорить?!

А папаша говорит спокойно:

- Что? Неужели я не имею права выпить со своим зятем?

Ямщик, не гони лошадей

Наташу Ковригину сократили, но она не пала духом. Имея высшее образование, она хорошо разбиралась в прибавочной стоимости, а проще – в прибыли. Дело было за начальным капиталом. Поскребла у себя по сусекам, потеребила родственников, знакомых и открыла своё дело – магазин. Стала торговать.

И так у неё всё ловко получилось, что уже одна не может справляться, приняла к себе продавцом Катю Рыбкину. Дальше – больше. Через год купила машину типа «джип», а шофёром стал работать муж Кати Костя Рыбкин. Прошло два года, всё шло по накатанной колее и вдруг – случай.

Раз поехала в город за товаром и прихватили с собой Катю. День мотались по поставщикам, загрузились и подались домой. Был ноябрь, без снега, но уже подмораживало.

Костя крутит баранку, Наташа с Катей набегались за день, умаялись, в салоне на упаковках с товаром завернулись в шубы и дрыхнут. Вдруг у Кости в животе заиграло. Это, наверно, не свежие шашлыки, догадался он. Продают, сволочи, что попало. Не доезжая до Алейска, остановился и подался в кустики на право, чтоб облегчиться. Что тут такого, дело-то житейское.

Машина остановилась, Наташа проснулась и спрашивает:

- Кать, а чё стоим?

- Это Косте, видать, приспичило. Всё газеткой шуршал.

- Как раз кстати, – говорит Наташа, – давай и мы по лёгкому прогуляемся.

Вылезли из шуб и тоже в кустики, только налево.

Костя управился раньше. Сел за руль, мельком глянул в салон, шубы на месте, как и лежали, он по газам и подался.

А надо сказать, что время тогда было неспокойное, коммерсантов шерстили все кому не лень. Проехал он минут десять и вдруг видит, что за ним кто-то гонится, светом моргает и требует остановиться. Не иначе как рэкетиры или просто бандиты. Конечно, будут проблемы, добавил газу, а те не отстают, всё моргают и стали легко догонять. И вот уже обошли. Видит, это «Жигулёнок», не уйти. Сбросил газ, нащупал под сиденьем монтажку и думает: придётся отбиваться. Сам Костя был мужик не хилый, не трус, да ещё и Афган за плечами.

Только видит, «Жигулёнок», вместо того, чтоб как положено при налёте перегородить дорогу, прямо на глазах стал уходить. Потом тормознул, моргнул стоп-сигналами и опять вперёд. Зачем тогда гнался? Зачем сигналил? Не поймёт Костя.

Вдруг видит… Мама родная! Да не может этого быть. Мистика какая-то. Наверно, в глазах двоится. Трёт глаза, нет, не мерещится. На дороге прыгают, растопырив руки как при игре в жмурки, Наташа с Катей и что-то кричат.

Что было! Наташа только шипела и говорила нехорошие слова, зато Катя дала волю рукам. Тут Косте не помогли монтажка и весь афганский опыт.

Но, согласитесь, их тоже понять можно. На глазах родной шофёр садится в машину и уезжает, а они средь ночи в глухой степи, без шапок и шуб остаются на дороге! Во ситуация. И что делать? Напротив какие-то заборы, какие-то ограды, сперва подумали, что это дачи. Даже обрадовались, а когда сунулись, мамочка дорогая! Да это же кладбище! У них волос дыбом и ходу оттуда опять на трассу. На могилки всегда успеют.

На их счастье появился «Жигулёнок», а за рулём оказался порядочный и добрый человек. Но и он очень удивился. Напротив кладбище, скачут какие-то бабы, может, это оттуда клиентки? Пригляделся и видит, хоть и одеты не по сезону, но и не в белых тапках, а в модных итальянских сапожках, сообразил, что в гроб так не кладут. Главное, прыгают на дороге, ревут и машут руками. Он и остановился.

Неделю Костя прятался от людей и носил тёмные очки. И ещё в наказание месяц спал отдельно на диване.

Не верь глазам своим!

Третья бригада в трёх километрах от Покровки. Там построили хорошую столовую, а с другой стороны здания что-то наподобие комнаты отдыха, которую мужики прозвали "домом отдыха". Поставили кровати, привезли матрасы, постельное бельё и при нужде там можно было заночевать.

Шла уборочная, погода стала меняться и потому торопились всё убрать под крышу до дождей. Сразу же за комбайнами шла осенняя вспашка. К вечеру в бригаду приехали председатель колхоза с главным агрономом района. Повариха Аннушка Скворцова предложила отужинать.

- Нет, – говорит председатель, – мы прихватим бригадира и поедем к комбайнам. Ты лучше заверни нам что-нибудь закусить, и ещё не забудь, что положено к закуске.

Аннушка мигом исполнила указание с закуской, потом огляделась по сторонам и нырнула в "дом отдыха". Через минуту появилась со свёртком, в котором без труда можно было узнать бутылку. Только председатель с гостем уехали, сразу же нарисовался её муж Федя Скворцов. Тракторист бригады.

- Ань, мне тоже плесни хоть стакан. Что я, хуже их?

- Нет! – Сурово отрезала жена и стала греметь посудой. – С чего ты взял, что у меня есть водка? Тебе ещё всю ночь пахать, а на уме только водка. Когда только ты ей захлебнёшься!

- Ну, налей, – стал конючить Федя, – я же своими глазами видел, как ты им бутылку вынесла.

- Откуда здесь водка? Можешь поискать, найдёшь – всё твоё.

Не поленился Федя, всё в "доме отдыха" перерыл, все матрасы перещупал – нет! Поматерился, завёл трактор, поехал пахать.

Аннушка убралась, всё перемыла и приготовила продукты на утро. Потом и думает: ну зачем я в деревню попрусь, если рано опять сюда ехать. Погасила свет и пошла спать в "дом отдыха".

***

Коля Киргизёнок был беженцем. В Покровку приехал недавно из Киргизии и пока не решился вопрос с жильём, семью от родителей не перевозил. Жил на квартире. Он тоже работал в ночную смену и вслед за комбайнами пахал на "кировце". Закончил поле и думает: зачем таращиться в деревню, если его там никто не ждёт? Лучше переспать в "доме отдыха".

***

Федя закончил пахать ближе к утру. Огоньки Покровки маячат в темноте, он и думает: и чё я туда потащусь? Лучше пересплю в "доме отдыха". Приходит на стан, нащупал дверь, заходит. Слышит в темноте кто-то сопит и кто-то ойкает, аж подвывает. Федя нащупал выключатель и только – клац. Мама родная! Видит, Коля Киргизёнок с Аннушкой исполняет его супружеские обязанности. Ясно, как только вспыхнул свет, Коля сиганул на свою койку, укрылся с головой и захрапел. Аннушка соскочила, одёрнула подол да как запричитает:

- Федя! Не верь глазам своим! Верь моей чистой совести!

Федя от таких событий аж рот открыл и глаза выпучил. Зато Аннушка проворно нырнула под койку, приподняла половицу и достаёт бутылку водки. Суёт ему.

Федя сразу пришёл в норму, рот захлопнул и говорит:

- И правда. У меня сегодня что-то с глазами. Пойдём, дай что-нибудь закусить. Видишь, человек устал, а мы мешаем спать.

Прокати нас, Петруша, на тракторе

В Берёзовском отделении совхоза управляющим работал Пётр Степанович Забелин. Отделение дружное, работящее. Но с с ним самим однажды приключилась удивительная история.

Урожай в тот год выдался отменный, и в совхоз на вывозку зерна прибыла автоколонна военных. Ещё прибыли студенты. Работали они и в Берёзовке. Директор, сам бывший студент, потому велел, чтобы со студентами рассчитались по совести.

И вот приходит к нему бухгалтер и показывает ведомость.

- Сергей Николаевич, смотрите, как начислено в Берёзовке.

Действительно, у всех студенток наряды закрыты одинаково, а у Кати Орловой в три раза больше. Как так? Стал разбираться.

Студентки в Берёзовке жили в клубе и была среди них очень бойкая девчонка Катя Орлова. Вечерами дотемна её катали солдатики на машинах. Пётр Степаныч прекратил это безобразие, так как тут и до греха недалеко. Но эта настырная студентка тут же прилипла к нему, и уже он стал катать её на тракторе. Посадит за рычаги и учит управлять, а она балдеет. И сам до того увлёкся воспитательной работой, что преобразился. На работе появлялся в чистой рубахе, в обед принялся чистить зубы. Тут Катя Орлова принаглела. Каждый вечер капризно требует:

- Прокати-ка, Петруша, на тракторе!

Хорош "Петруша". Ему уже шестьдесят, а ей нет и двадцати.

Ладно. Уехали студенты. Урожай по совхозу получили невиданный, были премии, а Забелину дали путёвку в Сочи. Собрал чемодан и подался к пальмам и морю. Вернулся какой-то бледный и похудевший. Даже потерял корешок путёвки и пришлось её списать актом. Хорошо, что путёвка была совхозная.

Это было осенью, а на другой год после посевной бухгалтер приносит директору ведомость на удержание алиментов.

- У нас же было всего пятнадцать алиментщиков, – удивляется Сергей Николаевич, – кто ещё тут непутёвый прибавился?

- А вы поглядите, кто там в списке значится третьим?

Батюшки! Пётр Степанович! Как же его только угораздило?

Всё очень даже просто. Весь курортный срок он был в гостях у Кати Орловой. Она жила у одной доброй бабульки, а дом большой. А денег у Петра Степаныча ещё больше. Вот он и отвёл душу. Думает: раз на свете живём! Будет что вспомнить!

Это потом ему прислали повестку в суд, только он не понял, что к чему, и её порвал. А зря. Добрая бабулька про солдатиков не знала, потому на суде все стрелки на него и перевела. И вот лежит он после бани на диване, газету читает. Жена и говорит:

- Дед, тебе огромный пакет. Не иначе, как премия. Вы же первыми отсеялись.

Вскрывает он пакет, а там... исполнительный лист! А жена:

- Ну что? Большая премия?

- Большая, – говорит дед-папаша. – Аж на восемнадцать лет.

Отворотное средство

Наконец, Клавдии всё это надоело. Уже все соседи наладились ей нашептывать и жужжать: «Твой Олег ходит к Любке Вдовиной… Куда ты только смотришь?» Не верилось Клавдии. Ну, не может её Олежек изменять, у него такие ясные глаза. Всё это так. Потом подумала-подумала и сомнение, как змея, вползло в душу. А вдруг этот тихоня блудит? Решила проверить.

Вечером, когда убрались по хозяйству и поужинали, Олежек как всегда говорит:

- Клава, ну, я пойду к Сане Кудрявцеву в карты поиграю.

А та не спорит.

- Иди. Только не долго. Я пока банки помою, хочу завтра начинать солить огурцы.

Тот – за порог, а она – шасть следом за ним. Село было вытянуто подковой, а в середине бугор, на нём деревенское кладбище. Вот Олежек напрямки и ударился к своей зазнобе. Клава не побоялась темноты и мертвецов, крадётся за мужем. Где-то мелькнула мысль, что Олежек знается с нечистой силой и у них на кладбище, как на Лысой горе, шабаш. А тот – шасть к Любке Вдовиной. Так вот какая она нечистая сила! Вот же змей!

Хоть в ней всё и кипело, но сперва всё взвесила. Ну, что не хватает Олегу? Против неё Любка Вдовина – кошка драная, а он на неё позарился. Не иначе, как опоили его приворотным зельем, бабка Кудеяриха ей даже приходится сродни, а уж она мастерица на всякие колдовские штучки.

А потом и думает: если есть приворотное средство, значит, должно быть и отворотное. И сделать его должна она сама. Не стала она позориться, бить стёкла, а сделала всё по-другому.

Надо сказать, что у Олега была одна слабость, любил пельмени, спасу нет. Слупит полсотни и ещё просит. Вот тебе и отворотное средство, думает Клава. Ладно. На следующий день она специально настряпала пельмени и сразу ахнула ему сотню. И он их как за себя кинул. Вроде ублажила, сидит, как сытый кот, жмурится и икает. Глаза посоловели, слипаются. Вроде, должен бы завалиться спать, да не тут-то было. Как только стемнело, он опять заводит пластинку про Саню Кудрявцева и карты. Клава и виду не подаёт, а сама аж трясётся от обиды.

- Ладно, – говорит, – иди, только натаскай из колодца воды, я завтра стираться собралась.

Пока он возился с водой, она бегом на кладбище. Выбрала у дорожки куст погуще и притаилась. Она была и мудрой, но и смелой. Представьте, ночь, луна, белеют кресты и тишина.

Немного погодя, вот он и Олежек пыхтит. Раскатал губы и прёт. Только поравнялся, она, как чёрт, прыг ему на закорки, мёртвой хваткой уцепилась руками и повисла на спине клещуком. И всё молча. Олежек тоже не орал, а как-то утробно мычал и волок под горку Клаву. И вдруг потянуло пареной репой…

Клава догадалась, это пельмени прут наружу, не сдюжили нервы и за этим может Кондрат обнять. Отцепилась, да как со всего маха влепит затрещину. И такую придала ему скорость, что только топоток, как чёртик копытцами цокает.

Сама – домой. Отдышалась и, как ни в чём не бывало, занимается по хозяйству, заводит квашню, вся в муке. И вот он Олежек нарисовался. Сам белый, как полотно, руки трясутся, а идёт на раскоряку, как киргиз-кавалерист.

- Чё так рано? – Безразлично спрашивает Клава и позёвывает.

- Та-а… Что-то мне нездоровится. Морозит и ещё этот, понос… Видно, маленько объелся. Клав, ты бы мне это… чистые трусы, я малость того… в общем, не успел…

На другой день уже и стемнело, а он сидит дома и никуда не собирается, не торопится.

- Олег, – удивляется Клава, – что это с тобой? Ты сегодня не идёшь играть в карты к Сане Кудрявцеву?

- Нет, – говорит Олег, – теперь я вообще бросил эти карты. Ну что это за игра? Ты одна сидишь дома, а я где-то болтаюсь. Лучше давай я тебе буду по дому помогать.

И с тех пор – у них мир и покой. И вот что интересно, пельмени трескает сотнями и ничего, но стоит только увидеть карты, как сразу мерещится кладбище, в брюхе сразу сотрясение начинается, заурчит и он стрелой мчится в туалет.

Вот она, сила отворотного зелья. Бабоньки! Делайте выводы.