Источник:
Материалы переданы редакцией журнала «Алтай»
Шпаар В.А.
Избранные стихотворения
Из сборника «Участок фронта – тайга», перевод Казакова В.Л.
Home

НА КРАЮ СВЕТА

В железных пульманах

держали курс в таежный

далекий край мы,

где недобрый рок

от станции конечной -

бездорожьем -

готовил нам

трехдневный марш-бросок.

И вот -

кто с рюкзаком,

кто с чемоданом -

шагнули мы

в безмолвных дебрей зев,

где грезили

весною долгожданной

живые соки вековых дерев.

Идем след в след.

Снега - по грудь...

Похоже,

дремучее и глуше края нет.

И, кажется,

навечно отгорожен

от нас

тайгой сплошною Белый свет.

Передохнуть бы!..

Только я -

звено в той длинной

людской цепи,

хотя и зеленец.

Добро, что впереди -

надежный, сильный,

как в кузнице у горна,

мой отец...

О кузница!..

Над речкою негромкой -

притоком Волги -

как твой горн пылал!

Пылал отец,

колдуя над поковкой,

вдыхая жизнь

в расплавленный металл.

Мне, карапузу, -

в детстве всем неймется, -

завидное уменье кузнеца

сверхмудростью казалось,

что дается

не каждому.

Не зря глаза отца

светились тайной радостью

и солнцем...

Не потому ль и нынче он

не гнется

в дороге, у которой нет конца!

Не потому ль

размашист шаг упругий

и нет во взгляде страха

и мольбы,

что сердцем осознал

за дни разлуки -

в том, в чем всего нужнее

наши руки -

не Божий перст -

веление судьбы!..

Вот снова оглянулся

и с улыбкой:

- Устал, гляжу?

Давай-ка саквояж!..

И я, крепясь,

хриплю в ответ:

- Не шибко!..

И вдруг - постройки,

или вновь мираж?..

Нет, не мираж...

В нетопленых бараках

смертельная усталость

валит с ног...

...Рука отца коснется сна:

- Однако,

день новый наступил...

Вставай, сынок!..

 

НАШЕ ОРУЖИЕ

Мороз свиреп.

В снегах искристых, вязких

березы тонут -

кроны лишь видны.

От плена снежного мы их

по-братски

освободим... И прежде чем

по самой первой жахнуть,

вольны, помедлив,

с тихой грустью ахнуть:

- Ну до чего ж прекрасны

и стройны!

И высоки... И звончаты...

А ветер

жжет лица,

кровь и душу леденит.

И никуда не спрятаться,

не деться...

Лишь память

о стране босого детства

и здесь нам светит в души

и глядит,

и греет, как бывало,

у груди

нас наши мамы грели...

И дружнее

взлетают топоры.

И стон окрест...

Стране сегодня, -

что всего важнее! -

нужны от нас для фронта

позарез

надежные ружейные приклады,

и потому выносливый и ладный,

и звончатый

мы вырубаем лес...

И вместе с ним -

безмолвным и безлистным -

безмолвно застывают на снегу

и те из нас,

кого свалил недуг...

Но падают березы в снег искристый

и каждая из них,

как будто выстрел,

наш выстрел по заклятому врагу...

 

ВЕСТНИК УТРА

Стоит сосняк, задумавшись глубоко,

под голубым навесом тишины,

покамест ночь своим сторожким оком

хранит его предутренние сны.

Но всхлипнул дрозд.

Видать, озяб... А может,

прохладой ветер ранний потянул

и тишины хотя не потревожил,

но о луче о первом намекнул.

И пробудился дрозд. И ночь свернулась.

И травы замерцали, как свеча.

И песнь дрозда ликующе взметнулась

навстречу первым солнечным лучам...

«...ГАВАРИТ МОСКВА...»

Пурга лютует.

В снег вбивает нас.

Оглохнув и ослепнув, без дороги,

едва бредем, не зная - в этот раз

дотащат ли к баракам наши ноги...

 

- Ура!.. Дошли!..

Горячий ужин - впрок.

Но долго еще, долго гнут нам плечи

и скрежет пил, барачный потолок,

и все, чем труд наш будничный отмечен.

 

Рукой подать -

закованная льдом

речонка полусонная бормочет.

На берегу ее - известный дом -

из бревен неотесанных сколочен.

 

В том доме,

в красном уголке для всех,

забыв про бремя тягот постоянных,

послушать можно будет без помех

неповторимый голос Левитана.

 

Когда раздастся:

- Г а в а р и т  Москва! -

Война дохнет в лицо и стиснет сердце...

...О Родина!.. Поверь, что не слова -

и мы здесь не за тем, чтоб отсидеться.

И мы здесь

не себе принадлежим...

Но... «Г а в а р и т  Москва!» - и замирает

единый фронт солдат, чьи рубежи

в таежных дебрях северного края...

 

Еще пуржит.

Не враз откроешь дверь,

и ветви сосен шаркают по крыше...

Уходим спать, но вроде бы теперь -

помягче ветер и пурга потише...

 

ЛЕТНЯЯ ГРОЗА

Похоже, небо - сплошь из трещин.

Уже который час подряд

под грохот грома ливень хлещет,

и что ни молния - снаряд.

 

Уже деревья по колена

в воде, а лить не устает...

Сдается, небо непременно

на нас обрушится вот-вот.

 

Потоп всемирный, да и только.

И солнце в плен уведено.

Но каждый лист промыт настолько, -

взамен стекла вставляй в окно.

 

Но как бы тучи ни теснились,

но сколько б гром ни грохотал -

лишь первые лучи пробились,

и мир бояться перестал.

 

Затренькал, засвистел,  затопал...

И ливень сник... И, гомоня,

у костерков толпимся скопом,

чтоб обсушиться у огня.

 

Ведь, что ни говори, а нормы

дневной

            никак не избежать,

поскольку поит нас и кормит,

жизнь помогает продолжать,

нам,

     и выносливым, и цепким,

имеющим над лесом власть...

Не потому ль и небо ценим,

что не даем ему упасть...

 

ДОЛИНА ПАМЯТИ

Опять в долину отшумевших гроз

меня на крыльях памяти уносит...

...Чуть рассвело.

И свет далеких звезд

бледней и приглушенней

                                            в кронах сосен.

 

С утра хор птичий звонок и высок.

Но мы глухи к прекрасным песнопеньям.

Мы - лесорубы. И топор - наш бог.

А лес - наш хлеб и полоса сраженья.

 

Пусть сосны тянутся, как на смотру,

мы вгоним в дрожь их,

и они, отчаясь,

слезой янтарной изойдя, умрут,

но мы пройдем, тех слез не замечая.

 

Бесстрастность наша не для похвальбы:

мол, биты жизнью, пытаны любовью...

В стране идет война. И, стало быть,

не зря и лес наш истекает кровью...

 

Хвала тебе, тайга. Хвала и честь.

Сурова ты.

Строги твои законы.

Не будь тебя - кем стал бы я?

                                                     Бог весть.

Да будет свят твой дух непокоренный.

 

Шумит, как встарь,

                                  поднявшись во весь рост,

тайга в долине памяти нелегкой.

И в кронах сосен свет не звезд - а гроз,

отбушевавших в юности далекой.

 

НА ВЫРУБКЕ

В тени покойной векового леса,

на вырубке, что памятью больна,

как знак безжалостного ко всему железа,

особая под вечер тишина.

Ее не опрокинет, не всколышет

ни листодер, притихший до поры,

ни отдаленный стук, что еле слышен, -

знать, в деле еще чьи-то топоры.

И лишь березка, - надо ж!.. уцелела! -

А, может, добрела из отчих мест

склонить свое израненное тело

над холмиком могильным, где не крест,

а куст шиповника да молочай незрячий.

И, осознав, что, кажется, жива,

листвою шелестит, как будто плачет

и не листву роняет, а слова...

Вечерний сумрак все плотней, суровей.

С лучом последним отгорел закат.

Лишь каплями рубиновыми крови

у ног плоды шиповника горят...