Декабрь 1919 года. Небольшой городок Б-ск, очумевший от частой смены власти и грабительских вторжений то белых, то красных, вроде бы стал успокаиваться, как забурлил вновь. Большевики, изгнав колчаковцев, вновь принялись устанавливать свою, якобы народную, власть. Власть советов. «Эк, как проворно и нагло творят лиходеи своё беззаконье,- наблюдая за событиями, поражался Дмитрий Антонович Шипилов, владелец табачной фабрики,- хапают-то, как перед потопом! Оно и понятно, на дармовщинку-то завсегда хочется побольше да послаще. И лозунг-то выдумали: «Всё для народа». Мудрёно как–то оно выходит. У народа работного отбирают, а народу ленивому, пропойце отдают? И как только Господь Бог дозволяет эдакому твориться!?» Национализировали всю частную собственность: винокуренный завод, магазины, склады, лавки, заводы, одним словом всё, чем можно было поживиться. Пострадали, в основном, купцы и предприниматели. Если дворянам и богатым служащим, которых в городке можно по пальцам пересчитать, рассовав по карманам и чемоданчикам в течение часа деньги да драгоценности, удалось улизнуть с колчаковцами, то владельцу фабрики или завода сие никак невозможно. Не разберёшь станки и другое оборудование и не сложишь на телегу, и не увезёшь, как не увезёшь и тысячи пудов товара. Вот и попали они в красные руки. Кто добровольно, вернее молча, отдал своё предприятие и добро новой, советской власти, того пока не трогали. А кто попытался отстоять законно нажитое, то его зараз под штыки, отволтузят и в камеру. Мол, посиди, подумай. К Дмитрию Антоновичу большевики пришли на третий день после захвата города. Ввалились на территорию фабрики, когда Дмитрий Антонович, проверив склады сырья, возвращался в контору. - Здоров будешь, хозяин, - хрипло поздоровался полнолицый, с маленькими нахальными глазками. Судя по портупее, ремню и сабле, он был старшим. Вместо ответа Дмитрий Антонович повернулся к сторожу и сердито спросил: - Пашто чужих на фабрику пускаш? Сторож молча недоумённо развёл руками. Полнолицый ухмыльнулся. - Ошибаешься, купец! Мы не чужие, мы свои! И эта фабрика теперь народная! – и сузив глаза, уставился на Дмитрия Антоновича.- Сам передашь её народу согласно закону о национализации, аль силой, как у некоторых, брать? Кровь ударила Дмитрию Антоновичу в голову, дыхание сбилось и сердце зашлось в бешеном ритме. Захотелось выхватить из кармана револьвер и всадить пулю в поросячьи глазки большевика но, понимая, что этим дело не решить, сдержался. - Не ведаю я такого закона, - хмуро глядя на непрошеных гостей, ответил Шипилов, - и нихто мне ево досель не довёл. А коль имеешь при себе, так созови частной народ и дай прочесть, чай не левшой сморкамся, грамоту знам. Да и любопытно ведать, какая такая власть издала сей указ и хто ево подписал? Одного из пришедших Дмитрий Антонович не сразу, но узнал. Два года к ряду он нанимался на фабрику сезонным рабочим на сбор табака. Но только тогда он был в обрёмках и работал так себе, понукнешь - идёт, отвернёшься - уснёт. А сейчас, поглянь-ка! Власть! При оружии. И одет-то – пимы, «барнаулка», малахай и всё почти новое. Наширмачил тать. Встретившись взглядом с Дмитрием Антоновичем, мужик ухмыльнулся - Указ, говоришь, показать? – и зло скрипнув зубами, вскинул ружьё.- Щас я тебе покажу указ, морда кровососная! Я за всё, гнида, с тобой поквитаюсь, и за тычки, и за обвесы… По враз побледневшему лицу и трясущимся рукам было видно, что он крайне взбешён. И, может быть, убил бы Шипилова, не вмешайся полнолицый. - Товарищ! – сказал он, схватив ружьё за ствол и пригнув его к земле,- не надо горячиться. Расстрелять его, именем революции, как врага народа, мы всегда успеем. А пока дадим время одуматься. До завтрашнего утра. А ты,- обратился он ко второму своему товарищу,- останешься тут и следи, чтобы никто и ничево не утаскивал и не ломал. Понял? - Понял,- буркнул тот. Только после ухода представителей новой власти Дмитрий Антонович разжал до боли стиснутые кулаки и облизнул пересохшие губы. Пока шёл до конторы, дрожь в руках и ногах унялась, злость схлынула и навалилась апатия. «Пропади оно всё пропадом! – вынимая из поставца штоф с фруктовой водкой и блюдце с большим куском двинской семги, подумал он,- всем дай да отдай… ох, лихолетье! Как бы ведал, што эдак будет, ни в жисть бы не стал ставить фабрику!» Налив стакан водки, Дмитрий Антонович посмотрел на образа в правом углу кабинета: «Господи, на всё воля твоя праведная!» - и перекрестившись, выпил… В купцы Дмитрия Антоновича, как верил он сам, вывел Господь Бог за многолетнее терпение и всяческие лишения. До сорока лет мантулил он не разгибая спины и не покладая рук: пахал и сеял, ковал и рыл, пас скот и выделывал шкуры, строил купцам дома и занимался извозом. В каком только деле он не пытался отыскать своё место, ничего не получалось. Не суждено – решил он, и совсем уж было пал духом. Но тут произошло то, о чём в народе говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло. У Ульяны, жены, померла проживающая в Барнауле и имевшая там мелочную лавку, одинокая дальняя родственница. При жизни родственница постоянно скулила, что лавка убыточная, и она давно бы её продала, да вот покупатель всё никак не находится. А после смерти оказалось, что на убыточной лавке она нажила восемь тысяч капитала! И половину из него отписала Ульяне. Заказав по усопшей благодетельнице сорокоуст, Дмитрий Антонович принялся подыскивать, куда бы повыгодней вложить посланные Богом денежки. И тут вновь подфартило. Началась с германцем война, и в город понаехало полно беженцев. Среди них оказался мастер по выращиванию и переработке табака. Он-то, опять же не без Божьего промысла, и подбил Дмитрия Антоновича на строительство табачно-махорочной фабрики. Мол, из-за войны многие табачные фабрики европейской части России стоят, выращивание табака на юге России и ввоз его из-за границы сокращён. Из этого следует – спрос на табачную продукцию повысился. А здесь, в городе и округе такие плантации, что и двум фабрикам не переработать. Пораскинул Дмитрий Антонович умишком, посоветовался с женой, как-никак, а капитал-то её, и согласился войти в долю. Вламывать пришлось, не дай Бог как, но когда знаешь за что и для чего, то можно. А через четыре года Дмитрий Антонович выкупил у напугавшегося революции компаньона его пай и стал единым владельцем фабрики, получившей к тому времени известность не только в Сибири, но и далеко за её пределами. И вот теперь, когда жизнь, наконец-то, наладилась, сбылась мечта, осталось жить, да благодарить Бога за посланную благодать, вдруг приходят какие-то голодранцы и говорят – отдай! …Вечером, оставив сыновей доглядывать за фабрикой, Дмитрий Антонович отправился по купцам посоветоваться, что делать. Можно бы и по телефону переговорить, но такие серьёзные вопросы, посчитал он, лучше решать с глазу на глаз. К первому зашёл первогильдейцу Кулёву Егору Петровичу. Мужик толковый, в годах, и, самое главное, связи имеет ажно в самой столице. В прихожей его встретила молодая работница. - Дома Петрович-то? – спросил Дмитрий Антонович, снимая чуйку. Девка, округлив глаза и прижав ладони к щекам, затараторила такую околесицу, что купец аж сморщился. - Погодь ты, сорока! – остановил он её,- ты не лотошь, а толком обскажи дела-то. А та снова за своё – мужики, ружьё, сани, кровища! Заполошная, что с неё взять. Махнув на неё рукой, Дмитрий Антонович пошёл к Осипову. Там дома оказалась только хозяйка, Екатерина Даниловна. - А идее сам-то?- раздевшись и пройдя в залу, осведомился Шипилов. Екатерина Даниловна, поправив на плечах шаль, отвернула лицо к окну. - Увели,- и, всхлипнув, уголком шали промокнула глаза. - М-м-да,- задумчиво произнёс Дмитрий Антонович,- лихая година настала. За добро, нажитое собственным хребтом, в узилище тащат. Но да, даст Бог, недолго оне побесчинствуют. Летось-то тоже, он ить как рьяно взялись править, а ничего, обломали. Бог даст и ноне такоже. Тяжело вздохнув, Екатерина Даниловна повернулась к гостю. - Давай, Антоныч, выпьем наливочки славной, глядишь на душе полегчат. Домой, вернее, на фабрику, Дмитрий Антонович брёл уже по темну. Начинало метелить. Улица безлюдная. Почти во всех домах окна закрыты ставнями, в межстворчатые щели которых пробиваются узкие полоски света. В купеческих же особняках – ни огонька. Необычно как-то. Даже жутко. Часто озираясь, Дмитрий Антонович то и дело сбивался с дорожки и проваливался в снег. «За грехи это нам Господь Бог таку кару послал,- размышлял он,- за то што помазанника евонного, царя-батюшку, свергли. Вот и стравил он нас, как крыс в кадке». На следующее утро Дмитрий Антонович явился на фабрику раньше обычного. Охранник, оставленный новой властью для догляда за чужим имуществом, был уже сменён новым, от которого густо разило чесноком. Пройдя в контору, Дмитрий Антонович попытался заняться документами, но не получилось. Мысль о том, что вот-вот должный прийти пролетарии для его разорения, не давала сосредоточиться. Убрав бумаги обратно в стол, он встал к образам и трижды перекрестился. - Господи, образумь супостатов! Не верил он, что могут забрать, вернее отобрать, фабрику. Ведь она его! Честным путём поставлена. Он сам, наравне с нанятыми рабочими строил её. Месил раствор, таскал кирпич, клал стены, стелил доски, устанавливал оборудование. Попервости, случалось, и у станка сам стоял. И это может подтвердить каждый в городе. «Нет, не отдам! Нету у них таких прав, штобы грабастать по нахальному чужое! – рассуждал он, мечась по кабинету, - пущай токо споспробуют, рвань пропитая! Я к голове пойду, я в суд … да я губернатору!..» – и тут он вспомнил, что власть-то теперь не та: нет головы, нет губернатора и нет суда, а есть военно-революционный комитет большевиков! И жаловаться-то некому. От такой мысли он растерялся и, остановившись по середине кабинета, вновь возвел глаза к иконам. «Господи! Што же теперь делать-то?! А? Смириться с беззаконием и опять идти по миру нужду мыкать? А они будут на готовом хари наедать? Господи, но ить это несправедливо, не по твоему, не по Божески!» Вынув из кармана револьвер, пересчитал патроны. «Ежели придут отбирать, пристрелю скольких успею, - решил он, - а последним патроном себя!» Дверь распахнулась, и в кабинет, впустив клуб холодного воздуха, вошел старший сын Степан. - Тятя, они пришли! «А как они-то без меня? – мелькнуло в голове Дмитрия Антоновича, - жена, четверо детей, двое внуков. Пропадут ить горемычные». И, тяжело вздохнув, он сунул револьвер назад в карман. Сын вздох отца истолковал по-своему и, быстро выхватив из валенка свой револьвер, спрятал руку за спину. - Ты че удумал, сопляк? – испугавшись, рявкнул на него Дмитрий Антонович, - а ну спрячь и кыш отсель! Выйти Степан не успел. В кабинет, возглавляемая круглолицым большевиком, ввалилась толпа раскрасневшихся, облепленных снегом и с ружьями за плечами пролетариев. - Ну, што? – едва переступив порог, прохрипел круглолицый, - надумал поступить по-справедливому, аль нет? Ежели нет, то … - и, вынув из-за пазухи слегка помятый лист бумаги, положил его на стол, - то вот тебе постановление военно-революционного комитета о национализации фабрики. И упреждаю сразу: за невыполнение оного по закону революционного времени -незамедлительный расстрел! «Все, - мелькнуло в голове Шипилова, - разорили!» И на в раз ослабевших ногах, он прошаркал к стулу и грузно сел. В голове зашумело, руки затряслись, в груди похолодало и сердце, как и вчера, зашлось в бешеном ритме. - Не переживай, хозяин, - проговорил кто-то из пришедших не-то с сочувствием, не-то с издевкой, - ежели хош, могим оставить при фабрике рабочим. Как забрали ключи, изъяли документы, Дмитрий Антонович не помнит. Об этом и о том, как круглолицый искал фабричную кассу, дома рассказал Степан. До полудня Дмитрий Антонович пролежал на кровати ничком, думая как быть и что делать? Оставаться в городе нельзя. Сегодня отняли фабрику, завтра выгонят из дома, а послезавтра как Кулева и Осипова, в узилище и на расстрел. Бежать. Спасать семью. И как можно дальше и быстрее. Лошади хорошие, деньги есть. Если экономить, то на год прокормиться хватит. Да и руки с головой, слава Богу, есть. Вот только куда бежать-то? В Кузнецк? К троюродному брату? Пока можно и к нему, а там видно будет. После обеда буран стал стихать и двое розвальней, запряженных парами, мелко рысью повезли семью Шипиловых в сторону Кузнецка. Сам Дмитрий Антонович и Степан остались дома. Дождавшись полночи, перекрестившись и поцеловав нательные крестики, они направились к фабрике. Город спал. Вновь разыгравшийся буран замел дорожки и, не давая смотреть, залеплял глаза. «Воровская погода» – подумал Дмитрий Антонович, - эт нам на руку, за пять минут все следы укроет». В одном кармане у него лежал револьвер, в другом связка вторых ключей от цехов, складов и конторы фабрики, а подмышкой четверть с керосином. У Степана в правом кармане револьвер, а в левом бутылка водки с добавкой снотворного и шмат провесной говядины. Подмышкой тоже четверть с керосином. Всю дорогу Дмитрий Антонович молил Бога, чтоб им никто не встретился. Но благодаря погоде и опасному времени, путь их оказался безлюдным. На углу фабрики остановились. - Как задрыхнет, - осмотревшись, зашептал Дмитрий Антонович сыну в ухо, - так ты выйди во двор и три раза кхыкни, я отвечу. А опосля, сразу ступай домой, выводи Малыша. Меня долго не жди. Ежели увидишь огонь на фабрике, а меня не будит, уходи. Подпали дом и уходи. - Да как же я в такой буран увижу-то? – усомнился Степан. - Ну, тады обожди десяток минут, подпаляй дом и уходи. Мать будет ждать в Черемновке у кузнеца, ево дом самый крайний в сторону Кузнецка. Там тоже долго не засиживайтесь. Уходите до рассвета, штоб нихто не видел и пока метет. Понял? - Тять, я без тебя не поеду! - Не перечь! Ежели споймают обоих, семья без мужика пропадет! А за меня не боись, я уйду. Уж каво-каво, а энтих нехристей-то я обведу вокруг пальца. Ну, с Богом! Разливая керосин по стенам цехов и конторы, Дмитрий Антонович плакал, и долго не решался зажечь и бросить спичку. Поднявшись за городом на гору, Дмитрий Антонович остановив Малыша, посмотрел в сторону фабрики и дома. И хотя глубокая ночь была наполнена плотным потоком бурана он всё-таки смог разглядеть пламя пожара. А может быть ему это поблазнилось. - Ну, вот и все, Степанушка, - утирая слезы с дрожью в голосе, проговорил он, - нету у нас больше ни дела, ни дома… мога быть и родины, нету… |