Источник:
Материалы переданы Алтайской краевой общественной писательской организацией
Рябченко Г.С.
Избранные стихотворения
Home

ВМЕСТО ЭПИГРАФА

Только здесь, на земле Алтая, -

Колдовство двух цветов дорогих:

От хлебов земля – золотая,

Изумрудная – от тайги.

 

Этих два ликующих цвета

Помогают вершить дела.

Я хотел бы, чтоб вся планета

В эти два ликующих цвета

Разодета всегда была…

 

КАТУНЬ

Катунь прекрасна в бешенстве своем,

Когда зеленый лед на кручах тает

И изумрудной влагою питает

Ее волну.

               Угрюмый окоем:

Вокруг хребты да древняя тайга,

Просвеченная солнцем скуповато.

На древних кедрах – облака, как вата.

В гранитном древнем прахе – берега.

И кажется, что до сих пор вовек

Сюда нога людская не ступала.

Здесь только рев реки да гром обвалов,

Да дождь глухой, переходящий в снег.

И неуютно в этот час душе.

Но только солнце из-за туч прорвется,

Катунь вся засверкает, засмеется,

Шальная, но прекрасная уже.

Такая, что и глаз не отвести

В очарованье этим горным чудом,

Переливающимся

                        изумрудом.

И все ж не стойте на ее пути!

Она играючи вас увлечет,

Но никогда с победой не отпустит.

Катунь

            в наш день

Из прошлого течет,

А завтрашний

                   уже встает над устьем.

 

* * *

В моей душе, как на погосте:

И тишина,

            и лунный свет,

И соловей,

            с которым в гости

Приходит всякий раз рассвет.

 

Каскадом падают рулады,

Весь мир порадовать спеша,

И каждой новой ноте рада

До светлых слез моя душа.

 

И отступает все на свете,

И остаются только в ней

Цветущих лип хмельные ветви,

Да Богом данный соловей.

 

* * *

Семь церквей в старинном граде

Было – сплыло.

            Лишь одна

Возвышается в ограде,

На все стороны видна.

Гнезда голуби свивают

Под защитой куполов.

В храме

            души отпевают,

Этих крестят,

            тех венчают

Под звучанье вещих слов.

Только нам нужны другие!

Здесь, в божественной тиши,

Заказать бы литургию

Во спасение души,

Русской,

            истовой,

                        великой,

Что в слезах весь век,

                                   в крови,

Чтоб восстала светлым ликом

В алых терниях любви!

 

* * *

Женщина ведет хмельного мужа

Вдоль осенней улицы рябой

По соседским сплетням и по лужам

В дом, что стал постылою судьбой:

В нем – нужды и радости не видно,

Только горечь каждого куска,

В нем – обидно женщине и стыдно

Быть обычной вещью мужика.

А мужик, под собственною крышей

Очутившись, бухнется в кровать

И притянет,

            и вином задышит…

Ей

            его

                        такого

                                   раздевать…

А потом слезами умываться,

Оглушенной тяжкой тишиной,

И к стене холодной прижиматься

За холодной мужниной спиной.

…Третьих петухов глухое пенье

Сном прикроет веки женских глаз.

И еще уменьшится терпенья,

Бабьего терпения запас…

 

СУДЬБА

Со взводом рядом – засыпуха.

Машинам уходящим вслед

С подворья утлого старуха

Глядит… и столько долгих лет!

Ей ничего уже не надо, -

Надежду отняла война.

Как эта сгнившая ограда -

Покуда держится она.

Платок застиранный свалился

Со вдовьей горькой головы.

А тракт до горизонта вился

И дальше – до самой Москвы…

 

БАБА ФЕНЯ

Бабе Фене – восемьдесят лет.

Никого у бабы Фени нет.

Только есть письмо, всего одно,

От сыночка, что погиб давно.

И хотя к соседке труден путь,

Чтоб письмо от сына прочитать,

Но, решив привычно: «Как-нибудь

Доберусь»,

            бредет проулком мать.

А проулок снежною слюдой

Под ногами слабыми скользит

И лихой, непрошенной бедой

Хладнокровно матери грозит.

А у той забота: «Сын там как?!

Чтой-то долго не писал ответ».

Ускоряет баба Феня шаг.

За спиной, по колее шурша,

Вслед плетутся восемьдесят лет.

 

В КАФЕ

За столиком смеялась женщина

Над тонкой шуткою мужчины.

А под румянами,

                        как трещины,

Предательски легли морщины.

Мужчина, их заметив, сразу

На полуслове оборвал

С прицелом начатую фразу

(Ах, как он раньше

                        тонко врал!).

А я, что делать мне

                            не зная,

Стоял у входа в грустный мир,

Где в вазочке печально таял

Забытый женщиной пломбир.

 

* * *

Я ждал попутной.

                        Пыльный тракт

Лежал у ног,

                        как голый факт.

И ястреб резал под покосом

Полдневный зной крылами косо,

Не находя, чего искал…

Вдруг сквозь коричневый оскал

Сухих кустов

                        соседним логом

Прифыркал трактор «Беларусь».

Сейчас я вспомнить не берусь,

Водитель под каким предлогом

Ко мне с дороги завернул.

Но только смолк натужный гул,

И тракторист –

                        чумазый малый,

Худой,

            высокий

                        и беспалый –

Подсел

            и «Приму» протянул…

Сперва беседа еле тлела

Про ягоду, про зеленя,

Про то, что рыбная Неня

За лето вовсе обмелела.

А дальше – больше.

                        Поименно

Уже друг друга звали мы,

Когда возникла из сумы

Под стать хозяину,

                          пыльна

Бутылка, доверху полна

Воды, прозрачной и студеной.

И мы единственную кружку, -

От зноя нам сводило рты, -

Совали ласково друг дружке:

- Ну, чо? Давай-ка лучше ты…

Расстались мы, довольны оба

Судьбой,

            что невзначай свела,

И помнить поклялись до гроба

И воду, что была светла,

Как наша встреча,

                        и беседу

Живительную, как вода,

И доверительность соседа,

Необходимую всегда,

Когда так сердцу одиноко

Средь тишины, где зной висит,

Откуда ястреб

                        хищно око

На землю голую косит…

 

* * *

Дрались две вороны

За корочку хлеба.

Им было плевать

На зарю, что в полнеба

 

Горела,

            на то, что

У темного края

Росинкой дрожала

Звезда молодая.

 

Я ехал в трамвае.

Привычно качало.

Подруга подругу

Всерьез поучала:

- В торговлю иди.

Будешь сытой,

                        одетой.

А музыка –

                        слишком

Возвышенно это.

Я вышел.

                         Шумели

Сосновые кроны.

И вспомнилось:

                        корка…

Две серых вороны…

* * *

Четыре собралось у бабки

Войной обездоленных внука.

Четыре им сделали тяпки.

А тяпать – не тяп-ляп: наука!

И стали ее понемножку

Осваивать внуки: сначала

Рубили осот и картошку.

Старуха на них не кричала, -

Двух слов не услышали грубых.

А только заметили внуки:

Дрожали у бабушки губы,

Платок мяли черные руки,

И, всхлипнув,

                        она уходила.

…Семь лет всего

                        старшему было…

 

* * *

Река светла,

            как взгляд любимой.

Как взгляд любимой,

                        холодна.

Ее волна,

            как счастье, - мимо.

В ней не сыскать,

                        как в горе,

                                   дна.

А с глупым сердцем нету слада.

Стою.

            Смотрю.

                        Вдыхаю,

                                   пью

Тайги заречную прохладу,

Реки смолевую струю.

И легкое крыло покоя

С души снимает боль мою.

Стою, сняв шапку,

                         над рекою,

Шепчу всему:

                    - Благодарю!..

 

Работа

На топорище розовом

видны, как признак силы,

земли моей березовой

березовые жилы.

Как продолженье их – рука

                        у парня-лесоруба,

надежна,

             жилиста,

                        крепка.

Союз такой – что любо!

И надо видеть тот замах

широкий,

           плавный,

                       истый,

летящий в травы сочным «А-а-ах

под звон щепы смолистой,

чтоб твердо верить в торжество

сурового союза,

чтобы как встарь на божество,

на труд молилась муза,

и кланялись земле стволы,

и теплая усталость,

как по стволам янтарь смолы,

по жилам растекалась.

 

* * *

Схватились две красавицы

Не в шутку,

                        а всерьез.

Одной капели нравятся.

Другой – метель,

                        мороз.

 

Рассыпет синеокая

Горячие лучи, -

Капели с крыши цокают,

«Ура!» кричат грачи.

 

Другая расстарается, -

Все мертвым льдом горит.

 

 «Уж эти мне красавицы, -

Март грустно говорит. –

То все покрыто лужами,

То стужа – нет лютей.

А я за них выслушивай

Упреки от людей».

 

* * *

Еще в бору лежат зимы заплаты,

И хохлятся на ветках снегири,

А бор шумит,

                        как «Чайная» в зарплату, -

Весною пахнет,

                     что ни говори.

Здесь видишь сердцем,

                                   как лучу навстречу

На тоненькие цыпочки встает

Хвоинка каждая

                        и грусть былого лечит –

Из чаши дня

            заздравный кубок пьет.

И чувствуешь:

            в земле подснежник дремлет,

Такой необходимостью томим,

И ждет, чтоб распахнулся мир пред ним

И он

Украсил наконец-то землю.

 

Не потому ли в бор шагаю снова,

Что здесь и только здесь постичь смогу

И красоты земной первооснову,

И отношенье бережное

                                   к слову,

И право

            быть пред Родиной

                                          в долгу?

 

* * *

Попал

            в такой я травостой,

Что кажется:

            в нем сумрак бродит.

Но муравей

            легко находит

В том сумраке

                        путь прежний свой.

 

А я себя не нахожу.

Бреду поляной,

                        где клубника

Веснушчатым

                        смущенным ликом

Уткнулась

            в теплую межу.

 

Там – лес.

Здесь – луг.

Чертой кривой

Пытался разделить их кто-то.

Увы! – ненужная работа.

А, может,

            и резон есть свой.

Я тоже разделить себя в себе

Давно уже пытаюсь

Да все на сердце натыкаюсь, -

Не разделить его судьбе.

 

В ГОСТЯХ У ОСЕНИ

Стройные сосенки и осинки,

Я прошу вас, поуймите дрожь:

Не по вас на донышке корзинки

С вечера тоскует вострый нож.

Я иду, окутанный туманом,

Встрече с пнем,

                        вот этим, очень рад.

Он стоит угрюмым атаманом

В окруженье преданных опят.

- Здравствуй, - говорю ему, -

                                           хранитель

Тайн, опора радостям лесным. –

И с почтеньем,

                        как рассейский житель,

Кланяюсь поклоном поясным.

Пень молчит,

            дремучий,

                        сучковатый,

И глядит вприщур куда-то вбок.

Но бегут вперегонки опята

По его веленью в кузовок.

- Ну, спасибо, старина!

                        До встречи!

Извини, что дальше ухожу.

Дома я, когда наступит вечер,

О тебе сынишке расскажу.

 

КУРЬЯ

В.Ю. Васильеву

У Курьи костер курится.

В жизни этого костра

Есть дилемма: спать ложиться

Или шаять до утра.

Да и нам пора под крышу.

Неожиданно костер,

Словно эту мысль услышав,

Руки жаркие простер:

«Ну куда вы? Не спешите, -

Ночка больно хороша!

Посидите, подышите, -

Пусть натешится душа

Этой дивной красотою».

Я на друга посмотрел:

- А он прав: спешить не стоит.

До утра костер горел.

Душу наполняла нега,

И следил с восторгом я,

Как в Курье курялась Вега,

И как бережно Курья

Крылья звездные ласкала,

И под каждым

                              под крылом

Речка ярко отливала

Недоступным серебром.

 

* * *

А вы в горах встречали утро,

Когда из-за хребта заря,

Лучами первыми горя,

Снег украшает перламутром,

И этот необычный цвет,

Переходящий в лиловатый

И в синий,

            движется по скатам?

Спасенья от восторга нет!

Вмиг перехвачено дыханье,

И замирают на губах

Души немое восклицанье

И восхищенной плоти: «Ах!..»

Придешь в себя.

            Но после долго,

Как альпинистом высота,

Душой твоею, после Бога,

Владеет эта красота.

 

* * *

Живу и чувствую: пора

Подумать, что сынам в наследство

Оставить,

            кроме счастья детства

И песенного серебра.

 

Оставить иву у пруда,

Звезду меж туч над головою,

Поляну с волглою травою,

С пунктиром первого следа?

 

А может, - первые шаги

Голубоглазого рассвета

По золотым тропинкам лета

В зеленом сумраке тайги?

 

Оставлю лучше им любовь –

Беды и радости основу.

Любовь к земле,

                        к родному слову,

Где в каждом звуке – жизни новь…